Аккордеон не берут - Геннадий Львович Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я чуть было не сказал: «Инга, Толика позови».
— Добрый день. Толика могу увидеть?
— Конечно.
Толик уже не трезв, но бодр и в теме!
— Толка салют! Пришел простится. Телефон дай.
— Вас приветствует младший лейтенант, адъютант его превосходительства … Львович, я Римму не наблюдаю в этом вертепе. Телефон дам.
Возвращение. Идем и пьем, опять пьем. Я так до дома не доеду! Перед станцией небольшой пруд красивый прозрачный, в нем льдины.
В стороне от пруда туалет-будка, в те годы других не было. «Избушка, избушка встань ко мне задом и к станции задом», поворачиваюсь к станции задом. В пьяном мозгу — сказка. Лес бабы Яги, тут тебе и отражение в воде черного апрельского леса, и черный же большущий ворон на верхушке ольхи. Еще оставшиеся бугорки снега по периметру пруда. Справа камыши и рогоз. Блестят лужи на равнинах с прошлогодней травой, меж лужами сморчки и строчки. Грибник в длиннющих прорезиненных сапогах и телогрейке, поминутно наклоняясь собирает урожай. А может быть это Леший, подглядывает за нами, жалеет, что упустил добычу. Баба то небось печь «для нас» топит в избушке-сортире. Меж льдин лики Кикимор болотных. Зовут, зову меня.
— Я льдины разгребу руками!
— Дебил?
— Я КМС по плаванию.
Рюкзак на землю, через двадцать секунд я в одних трусах, еще через секунду без них. Девочкам забава.
Широкими шагами и одним прыжком в воду. Добрался до льдин, разгреб руками. Кикимор распугал, хотя у них ко мне интерес был. Выхожу. «Мой маленький», стал еще меньше, скукожился совсем. «Не надо на него указывать пальцем!» Римма смеется, бросила мне ранее приготовленное полотенце.
Не вероятно: «Я ТРЕЗВ!!»
Теперь на электричку, домой. Поезд пришел, быстро загрузили в тамбур снаряжение. А, впрочем, бывает так.
Заброска байдарочников, «снаряги» полно: байдарки, рюкзаки, посуда, продукты. Почему продукты? А потому что в конце прошлого века еду нужно было брать с собой. За 50 километров от Москвы в магазинах доступна была лишь соль. Про водку и спирт мечтать не чего. Все с собой. Словом, барахло на экипаж из двух человек килограмм на 50–60. Байдарка брезентовая 20–25, рюкзак 20–30, посуда, ее в рюкзак не положишь: котелки, каны, … Так вот, о чем спич. Утро раннее, первая электричка, все наготове. Поезд останавливается. Двое парней до открытия дверей, на старте. Старт! Забегают в вагон и совершенно наглым образом открывают горизонтальные окна, те, которые обращены к платформе. Конечно, если открываются. Мирно спящие пассажиры, ошеломлены. Бросаются на противоположную сторону вагона. Начинается ругань, мы тоже отвечаем, мат перемат. Через две секунды с платформы в окна летят, рюкзаки, посуда и все что есть. Байдарки же мирно и аккуратно заносятся в тамбур: байдарка, это святое.
Успели, поезд трогается. А бывает и не «успели», причиной тому полная электричка народу. Тогда в два захода, на следующем поезде отставшие.
Отвлекшись на описание особенностей «заброски» в прошлом веке, возвращаюсь к рассказу о КСП. Здесь пеший поход, вещей мало, все уже находимся с вещами в тамбуре. Известный вам Егор, озвучил мысль, пришедшую в его голову видимо из избушки-клозета.
«Римма, аккордеон! Пошли по вагону. Ченить патриотическое! Например: — что тебе снится крейсер Аврора. Львович, ты не против? Будем ее сопровождать».
Римма в центре, двое сопровождают. Открываем двери из тамбура и как следует без вступления — Аврора. Уже не новый аккордеон Юность в привычной акустической среде обшарпанного вагона электрички описывает не спокойный сон Крейсера Революции. Утро встает над Невой, но еще дремлет притихший северный город. Волны крутые, штормы седые, в чёрных бушлатах. Каштановый колос Риммы, и мы с Егором её патрули.
Народ привычно так, реагирует. Это дает нам уверенность. У Егора в руке шапка-петушок развернуая в форму тарелки. Вдруг, о боже, мужчина догоняет нашу процессию и кладет в шапку-петушок рубль. Мы в шоке.
«Спасибо» — Римма чуть не плачет, совестно ей.
Дойдя до конца вагона, хотели объяснить, что наш перформанс — это шутка — перформанс. Но как объяснить щедрому человеку, что мы не нуждаемся в деньгах, хотя, конечно, нуждаемся. Егор не растерялся. Оставил нас, вернулся к мужчине. Как-то объяснил ему нашу выходку, вернул рубль и пригласил в тамбур. Он принял предложение. Мужчине было лет 40, и он разбавил возраст погодков своим возрастом. Он рассказывал, бородатые анекдоты, много шутил экспромтом, монго смеялся и пел с нами. Называл нашу компанию огромнейшей — «огромаднейшей» поминутно. Огромнейший, проехал с нами свою станцию, так по-видимому, не хотел с нами расставаться.
Прибыв домой, Рима предупредила меня: «если ты не избавишься от этого слова, слова-паразита, «Огромнейший», я тебя брошу».
Я избавлялся целый месяц, спустя месяц мы сняли комнату, потом родили сына, потом другого потом сыграли свадьбу.
Вот так.
