Похитители разума - Виктор Эфер

Полномочный посол обладал положительной внешностью цветущего, делового человека и был мастером своего дела. Он не говорил «время — деньги», не продавал акций, не занимался биржевыми спекуляциями, но был бизнесмен. Всю эту работу за него проделывали другие. Он делал только политику.

От него излучалось крепкое попурри запахов: аромат дорогих сигар перемешивался с запахом крепкого мужского одеколона «Шипр» и едва уловимого только знатоку коньяка «Берти»… Длинные, холеные пальцы сверкали лакированными ногтями. Указательный палец, которому часто приходилось трудиться, вывязывая в воздухе затейливые, завершающие беседы фигуры, был украшен перстнем с огромным изумрудом.

Посол считал ниже своего достоинства самому работать. Его дело давать указания, направление, мысль или тон. Немногочисленные, но тщательно подобранные служащие понимали его с полуслова. Недаром посол кропотливо подбирал свой штат. Все должно делаться и весь мир должен служить интересам его державы — такова была догма посла.

В самом радужном настроении он начал свой рабочий день. Ровно в десять принял первого секретаря для особых поручений — вылощенного молодого светского человека с аристократическими манерами. Подражая патрону, он также носил на указательном пальце крупный перстень, но не с изумрудом, а рубином. Он исполнительно приготовился слушать.

— Что нового, господин Рипли?

— Ничего особенного, мир кружится по-прежнему, в арсеналах вырабатывают какое-то новое, тайное оружие, в Синг-Синге сегодня в полдень будет казнен на электрическом стуле убийца двадцати трех женщин. Все газеты, захлебываясь от восторга, помещают его фотографии, делая преступника героем дня. Кутила Дорнье проматывает остаток своего состояния — вот, кажется, все новости утренней прессы, — докладывал секретарь.

— Дипломат — это легализированный шпион, являющийся ушами своей страны. Поэтому мы должны все слышать и знать, — повторил свое любимое выражение полномочный посол крупной европейской державы. Он любил новости и слыл в своей стране за самого осведомленного и талантливого дипломата.

Посол помолчал, развалясь в мягком, удобном кресле. В его желудке, запрятанном за солидным брюшком, медленно, но точно, будто то был не желудок, а английский морской хронометр, переваривались любимые венские сосиски. Вот переварилась одна и после коротенькой паузы вступила вторая… Дипломат доволен. Он пустил ровное колечко сигарного дыма, пропустил в него второе и наблюдал за затейливой вязью.

— Узнали что-нибудь о выпуске военных моряков?

— Да, патрон. В этом году они выпустят из всех военно-морских школ сорок семь тысяч мичманов флота, затратив на обучение, в переводе на германские деньги, три с половиной миллиарда. Выпуск этого года означает увеличение личного состава младших офицеров на двадцать семь процентов.

Посол внимательно слушал и, едва улыбнувшись, ответил:

— Прекрасно! Эти сведения включите в последний доклад для отправки на родину. Кстати…

Посол порылся в жилетном кармане, извлек миниатюрную памятную книжечку и, просмотрев ее, произнес:

— Вы познакомитесь с мисс Венцель. Это одна из кандидаток в невесты Н. Племянница дяди, имеющего крупный пакет акций пушечных заводов и контролирующего всю южную сталь…

— Понятно. Туда пойдут двое светских молодых людей, якобы недавно приехавших на континент разыскивать своих родственников. Знакомство с кузинами, ухаживанье и естественно — планы новейших пушек вместо приданого.

— Недурно! Я вижу, что не ошибся, выхлопотав вам назначение на должность первого секретаря особых поручений.

— Благодарю за комплимент, — улыбнулся молодой человек.

— Ну, а как поживает наш уважаемый Боно Рито?

— Цирковая обезьяна мудрит. Его покинула жена и, кажется, он намерен снять со сцены свое нашумевшее обозрение.

— Причины?

— Неясны. Однако там происходит нечто вроде «пронунциаменто».

— Вот как…

— Да. На мои авансы он не идет, и при последнем визите делал вид, что нетерпеливо дожидается его конца.

— Я чувствую, что поторопился сделать вам комплимент… Вы должны принудить его принимать наши авансы. Жду подробностей о его мартышках…

— Трудно, патрон! Известно, что его дрессировка — не просто дрессировка, но что-то поглубже. Поговаривают о его научных экспериментах.

— Научных!?!

— Да. За кулисами театра и в кулуарах — идут самые фантастические слухи.

— Прекрасно. Значит, я не ошибся, чувствуя, что японец может сделать многое.

— Японец, действительно, оказался забавным.

— Проинструктируйте прессу, расположите, если нужно…

— Нападение?

— Немного выждать, а потом несколькими ходами принудить японца уйти со сцены и ретироваться, а там — придем ему на помощь мы. Он должен принимать авансы! Понятно? Обкрутите его так, чтобы он не понял, откуда за ним наблюдают, но не делайте оплошностей, — он ловок и очень хитер.

— Это я знаю.

— Посоветуйтесь с господином Функом. Он непревзойденный художник по плетению искусных сетей для поимки нужных людей.

— Будьте покойны! Японец взят в тесные клещи перекрестного надзора.

— Может быть, нужны дополнительные ассигнования? Получите сколько нужно у Пилли; скажите ему, что для этого дела мною открыт неограниченный кредит.

— Благодарю вас.

— Поспешите с докладом. Материал о Боно Рито идет отдельной шифрованной спешной депешей. Подготовьте мне текст. Учтите, что можете несколько затянуть остальные дела, но японец на первом плане, — произнес дипломат, выпуская одно за другим кольца дыма.

Оставшись, после ухода секретаря, наедине с собой, он задумался.

— Наблюдательность, проницательность, уменье за малым видеть большое и… немного фантазии!.. — сказал он сам себе. — В этом пруде нашлась рыба, которую, кажется, стоит перевести в наш садок!.. Или я очень ошибаюсь, или на этом японце и его человекоподобных обезьянах Вилли Линкерт заработает для родины хороший капитал. Вилли Линкерт не зря избрал карьеру дипломата и отнюдь не даром в Министерстве иностранных дел его считают псом с исключительным нюхом. О! Линкерт — великий дипломат!

3. Зов сердца

За открытым окном модерной квартиры синеет дымка вонючего, отработанного газа. Тысячи автомобилей оглушительными клаксонами и тревожными сиренами безжалостно рвут тишину на мельчайшие клочья.

«И дым, как яблонь цвет,Повис в моем саду…» —

запела совсем еще молодая, стройная и хрупкая женщина.