Песня о теплом ветре - Борис Егоров

— Ты мне будешь делать замечания? — произносит он брезгливо. — Кадет несчастный!

Я ничего не думаю, ничего не решаю. Просто сама моя рука разворачивается и бьет нахала по челюсти. Удар, наверное, очень сильный, потому что парень падает.

Поднимаясь с тротуара, он угрожающе цедит сквозь зубы:

— Я из тебя котлету…

Смотрю на него, примериваюсь. Он — более рослый и, может быть, сильнее меня. Но отступать нельзя.

— А не хочешь бляхи попробовать? — спрашиваю его, снимая с шинели ремень. Ремень с тяжелой медной бляхой на конце — испытанное оружие.

Вокруг нас собираются люди. Улица была почти пустынной. Но так всегда случается: в любопытных недостатка нет.

Единой в мнениях толпа не бывает. Она немедленно раскалывается на два спорящих лагеря. Одни поддерживают одну сторону, другие — другую. И у всех абсолютно веские аргументы. Очевидцы, свидетели!

На этот раз спор разгореться не успевает. К нам подходят двое военных с красными повязками на рукавах — комендантский патруль.

— Товарищ курсант, ваше удостоверение!

Я предъявляю.

— Так-так… Крылов Александр, шестая артиллерийская. Хорошо. Кто у вас политрук? Тепляков, кажется? Доложите ему, что вы допустили драку на улице…

Неудовлетворенная толпа расходится. Парня в распахнутом пальто уже нет, он исчез. Мы с Ингой идем дальше.

Ну, зачем все это произошло? Был такой хороший вечер! И вот теперь я должен докладывать Теплякову…

А может быть, лучше командиру батареи? Тот немного покричит, в крайнем случае выговор объявит, а Тепляков…

К Теплякову мы, учащиеся, относимся с особым уважением: у него — орден боевого Красного Знамени. Такой высокой награды ни у кого из наших командиров нет. Во время боев с японскими захватчиками у озера Хасан Тепляков заменил убитого командира роты и поднял бойцов в атаку.

Тепляков строг, но всегда справедлив. Если накажет, «несправедливый» командир — переживается легче: пытаешься сам для себя найти хоть маленькое оправдание… А тут оправдаться трудно: Тепляков «отвесит» ровно по заслугам.

— Ну вы, надо сказать, драчун, — говорит Инга.

— А как я, по-вашему, должен был поступить?

Инга смеется. Глаза у нее узкие, восточные. И когда она смеется, остаются одни щелочки.

— Знаете, Инга, у нас в спецшколе по воскресеньям танцы. Можно вас пригласить? У вас есть телефон?

Инга говорит «можно», потом прощается со мной у подъезда, и я слушаю, как удаляются ее быстрые шаги.

К торжественному маршу!

Самое трудное время в спецшколе — это подготовка к военным парадам.

Прежняя учебная нагрузка остается целиком. Но к ней прибавляется новая — несколько часов строевой подготовки каждый день после занятий.

Шагают все четыреста человек, но на парад пойдут только двести: каждая спецшкола на параде представлена одной «коробкой» — двадцать человек в ширину, десять в глубину.

На ноябрьский парад нас, новичков, не пустили. В майском мы можем участвовать, но для этого нужно иметь отметки по всем предметам не ниже «четыре», а по военным дисциплинам — стрелковому делу, артиллерии, химзащите — только «пять».

Правда, по военным дисциплинам у нас никто не отстает. Если учащийся получит по физике или литературе тройку, ему сочувствуют. Но заимей тройку по военному делу, и ты будешь окружен презрением. Не знать устройства полковой пушки или не разбираться в топографии — позор. Твои же товарищи скажут:

— Слабак.

Мы, четыре «мушкетера», были уверены, что на парад нас возьмут. Только немного опасались за Курского: вытянет ли он немецкий?

Но нашли выход. Его предложил Тучков:

— Моя мама работает переводчицей в «Интуристе». Я уже говорил с ней. Два раза в неделю она будет с тобой заниматься, Лешка. А всякие там «ну шантон, ву шантэ» забудь. Иначе не видать тебе Красной площади.

— А если в математике отстанешь, — добавил Доронин, — так и быть — дам списать контрольную…

…Мы шагаем. Сначала, во дворе школы, потом на соседнем стадионе, потом на Краснохолмской набережной. Нас учат десятиклассники.

— Товарищ старшина, — докладываю я десятикласснику Исаеву, — взвод для занятий построен. Дежурный Крылов.

Исаев осматривает нас, чуть пренебрежительно говорит:

— Так, так… пуговицы нечищены… Ремень болтается. Эх, вы!

А мы стоим и думаем: «Давно ли ты сам такой был?»

За два месяца строевой подготовки мы разбиваем свои ботинки так, что их и в ремонт не примут. Перед парадом дадут новые.

Генеральная репетиция — на центральном аэродроме. Учебный парад принимает Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный.

Перед началом построения к нам обращается директор Орешин:

— Ну, молодцы, не опозорьте знамени нашей школы. Если пройдете плохо, на парад не пустят. Докажите, что шестая…

Орешин говорит самые обычные слова, но голос у него взволнованный, и это волнение передается нам.

Генеральная проходит удачно. Буденный жмет командирам руки, благодарит нас за хорошую подготовку.

А потом настает 1 Мая.

Рано-рано мы собираемся у Чистых прудов. Отсюда спецшколы двинутся по Кировской к площади Дзержинского, идут вниз, к площади Революции, и через Исторический проезд входят на Красную площадь.

Часы на Спасской башне бьют десять. Нарком обороны объезжает части, выстроенные для парада.

— Здравствуйте, товарищи молодые артиллеристы!

Потом парад слушает его речь. А дальше перекличкой, разноголосицей разносятся по площади слова команды:

— К торжественному маршу! Побатальонно! Дистанция на двухлинейного. Первый батальон — прямо! Остальные — направо!

И вот мы идем по Красной площади. Старательно печатая шаг, проходят мимо Ленинского мавзолея тысяча двести комсомольцев — сводный полк артиллерийских спецшкол. Оркестр играет наш марш:

Мы в нашу артиллериюСлужить пойдем…

С трибун нам рукоплещут. Не потому, что мы очень хорошо идем, а потому, что мы самые молодые участники военного парада.

Инга

В воскресенье вечером урок танцев.

Учитель громким эстрадным голосом дает распоряжение:

— Пригласите дам на танец. И-и-и раз!

Мы с Ингой танцуем, Доронина и Курского в зале нет: они на танцы не ходят. Оправдываются: мы в спецшколу не танцевать пришли — учиться.

Оркестр умолкает. Все расходятся к стенкам.

И вдруг возникает неожиданный эпизод. Со стены падает огнетушитель: кто-то случайно поддел его плечом, и он сорвался с крюка. Извергая густую пену, огнетушитель бешено крутится на паркете. Струи извести поливают стены, платья и мундиры. Слышится девичий визг.

Тучков подбегает к огнетушителю и направляет струю в угол. Тучкову кричат «ура!». Танцы прерываются. Мы с Ингой выходим на улицу.

— К набережной?

— Да.

Мы любим ходить по новым московским набережным, стоять у гранитных парапетов, смотреть, как играют на воде огни домов. Мимо нас проплывают последние вечерние катера. Чтобы не скучать, капитаны крутят пластинки. Шульженко поет песни, Яхонтов читает стихи.

— Ты любишь стихи? — спрашивает Инга.

— Люблю.

— Прочти что-нибудь.

Я читаю:

Под насыпью, во рву некошеномЛежит и смотрит, как живая,В цветном платке, на косы брошенном…

— Я тоже люблю Блока, — тихо произносит Инга. — А у меня дома стихи не любят. Брат смеется, говорит, что я витаю в высших материях, а он реалист.

— А что делает реалист? Учится?

— Он у нас гений, вундеркинд. Экстерном сдал экзамены за десятый класс и из восьмого сразу перешел в десятый.

— Да, это не каждый… — соглашаюсь я.

— Наш папка всегда говорил: «Из Игоря большой толк выйдет».

— Говорил? — переспрашиваю я, подчеркивая прошедшее время.

— Да, — произносит Инга грустно. — Он умер два года назад. Шел с работы, поздно вечером — он всегда набирал себе много работы, — упал на улице… сердце…

— Он очень вас любил?

— Очень. Как приходит — так с каким-нибудь подарком. Куклы, книжки, конфеты — это мне. А Игорю — разные конструкторы. Один раз ездил в командировку во Францию и привез оттуда Игорю настоящий паровоз. Маленький. У него под котлом горит сухой спирт. Такой кусочек, как сахар-рафинад.

— А Игорь увлекается техникой?

— Угу. Чего-то все изобретает… Ну, теперь ты расскажи что-нибудь. — Как обычно, быстро и резко меняет она тему разговора. — Что у вас в школе нового?

— Сегодня было последнее занятие. Тепляков поздравил с окончанием учебного года.

— Тепляков? Это ваш политрук? Ты мне ничего не говорил, как ты доложил ему о драке на улице…

— Как было, так и доложил. Только собирался долго. Прихожу к нему, он улыбается, снисходительно-насмешлив: «Учащийся Крылов, кажется, набрался смелости. Я вас слушаю».