Стальные когти - Лео Кесслер

— Я знаю, господин штурмбаннфюрер! — бодро ответил Шульце. — Я просто открою рот и дыхну на них. У меня так все пересохло внутри, что мое дыхание будет не просто горячим — оно будет раскаленным, и сожжет всех русских в радиусе ста метров, точно выстрел из огнемета!

Гауптшарфюрер Метцгер злобно покосился на Шульце. Фон Доденбург обвел взглядом бойцов «Вотана», сидевших и полулежавших на теплой траве, и кивнул:

— Ну, хорошо, герои. На сегодня достаточно. Метцгер по прозвищу Мясник торопливо вскочил на ноги. Несмотря на июньскую жару, он выглядел так, словно собирался отправиться на ежегодный парад по случаю дня рождения фюрера. Мундир безукоризненно сидел на нем, а вся грудь гауптшарфюрера была увешана наградами. Он даже привесил на плечо «обезьяний хвост»[6].

— Внимание! — крикнул Мясник так громко, точно бойцы находились в тысяче метрах от него, а не в десяти, и отдал честь фон Доденбургу. — Разрешите разойтись, господин штурмбаннфюрер?

Фон Доденбург небрежно приложил руку к околышу фуражки:

— Разрешаю, Метцгер. Разойдитесь!

Фон Доденбург и Шульце медленно направились к своим квартирам, которые располагались возле древнего готического собора Падерборна. Унтер-фюреры помоложе двигались вслед за ними на почтительном расстоянии. Они не хотели мешать разговору этих двух людей, которые сражались плечом к плечу начиная еще с 1939 года.

— Итак, господин штурмбаннфюрер, что вы думаете об этом новом танке? — спросил Шульце.

Фон Доденбург пожал плечами:

— Мы должны получить новые танки, Шульце. Это всё.

— Да ладно, господин штурмбаннфюрер. Все прекрасно знают, что мы — не что иное, как пожарная команда фюрера. Когда где-то случается пожар, нас посылают туда, чтобы его тушить.

— Ты, как всегда, прав, Шульце.

Обершарфюрер пропустил ироничное замечание фон Доденбурга мимо ушей и уставился на него, дожидаясь ответа по существу.

— Если бы ты нашел время для того, чтобы читать газеты, Шульце, вместо того, чтобы обжираться в доме гауляйтера Шмеера и заниматься там другими предосудительными вещами, о которых я вообще ничего не желаю знать, то ты был бы в курсе, что в настоящее время нигде не полыхает никакого пожара. И в первую очередь — на Восточном фронте. Там Генерал Грязь перенял эстафету от Генерала Мороза. Сейчас на фронте вообще ничего не двигается. Ни одна вещь.

— Значит, тогда мы должны где-то сделать жарко, — задумчиво протянул Шульце.

Фон Доденбург пристально посмотрел на него:

— Очень может быть. Но почему ты сам так жаждешь этого, Шульце? Я не думал, что ты такой охотник за славой…

— Я — охотник за славой?! — вздохнул Шульце. — Я нахлебался славой достаточно. Вот по сюда.—Он провел ребром ладони себе по горлу. — Знаете, господин штурмбаннфюрер, когда я был в последний раз в отпуске в своем родном Гамбурге, то увидел, что от моего Бармбека[7] почти ничего не осталось. Томми не переставая бомбят его — и занимаются этим, несмотря на то, что наши замечательные ребята из люфтваффе…

— Наш фюрер все знает об этом. Он справится с чертовыми англичанами, уж поверьте мне, — вклинился в разговор поравнявшийся с ними гауптшарфюрер Метцгер.

Куно фон Доденбург с серьезным видом кивнул:

— Да, Метцгер, вы совершенно правы. Мы во всем можем полагаться на фюрера.

Шульце ничего не сказал. Но когда он бросил взгляд на фон Доденбурга, то заметил выражение легкой растерянности на лице своего командира. «Да, господин штурмбаннфюрер, — подумал он,—ты начинаешь постепенно чему-то учиться, не так ли? Начинаешь узнавать про то, что это проклятые ами и томми схватили нас за горло и держат так…»

Фон Доденбург медленно шагал по направлению к бывшей школе, превращенной в офицерскую столовую «Вотана», когда три месяца назад они прибыли сюда, в этот провинциальный католический городок. Рассказ Шульце о разбомбленном Гамбурге действительно заставил его призадуматься. Лицо фон Доденбурга стало мрачным. Конечно, Шульце был совершенно прав. На их родину и в самом деле крепко навалились иностранные воздушные бандиты. Огромный урон в результате непрерывных бомбардировок был нанесен за последние месяцы Берлину. А его отец, старый генерал фон Доденбург, был вынужден уйти в отставку, чтобы срочно заниматься созданием системы местной обороны в районе их поместья в Восточной Пруссии — на случай, если туда придут русские. Однако больше всего Куно тревожили даже не бомбежки, а общий упадок духа в Германии. С тех пор как два года назад их батальон отправился воевать в Россию, настроения немцев изменились самым драматичным образом. Распространилось чувство всеобщей безнадежности и бесперспективности. Люди стали лихорадочно гнаться за удовольствиями, точно смерть уже поджидала их за ближайшим углом.

Неожиданно фон Доденбург вспомнил женщину, которую встретил на одной вечеринке в Берлине во время своего последнего отпуска. На ней была одежда скромного покроя и темной расцветки — несмотря на то, что в Германии официально было запрещено носить одежду черного цвета в знак траура по погибшим. Это со всей очевидностью указывало на то, что эта женщина являлась вдовой, потерявшей мужа на фронте. На первый взгляд она показалась фон Доденбургу одной из многих немецких женщин, живущих только ради окончательной победы. Но после того, как всем разнесли спиртные напитки, он вдруг почувствовал, как ее рука настойчиво коснулась его. Он дважды отпихивал эту руку, решив, что женщина просто не приучена пить. Однако когда она попыталась —уже открыто — расстегнуть ему брюки, он понял, что столкнулся со вполне опытной и отдающей себе отчет в своих действиях дамой, прекрасно понимающей, чего она хочет, и знающей, что ей нужно от мужчин. Через полчаса он уже был в ее квартире, и они занимались любовью. В середине ночи она неожиданно рассмеялась:

— Моего первого мужа убили во время Польской кампании в 1939 году; он был кавалером Железного креста второго класса. Второго разорвало на куски в Руре во время авианалета; тот был кавалером Креста за военные заслуги первого класса. Все становится лучше и больше — как и та чудесная штука, которую я сейчас сжимаю в своих руках!

Эта вдова была отнюдь не единственной женщиной, с которой Куно удалось встретиться в интимной обстановке за две недели пребывания в отпуске в Берлине. Но в столице Германии он столкнулся не только с охочими до плотских удовольствий дамами. Он увидел и наглых дельцов черного рынка, и барышников, и тыловых крыс, которые изо всех сил держались за свои теплые местечки в тылу и смертельно бледнели при одном лишь упоминании Восточного фронта.

— Здравствуйте, штурмбаннфюрер фон Доденбург, — вторгся в его размышления девичий голос. — Как вы себя чувствуете сегодня?

Он удивленно повернулся. Перед ним стояла Карин — единственная дочь гауляйтера Северной Вестфалии Шмеера. На ней была черно-белая форма «Союза немецких девушек»[8]. Несмотря на то, что она держала в руках портфель, набитый школьными учебниками, в самой ее фигуре не было ничего от неоформившихся контуров школьницы: она была рослой, хорошо сложенной, с большими голубыми глазами, длинными ногами и вызывающе торчащими вперед грудями, которые так и грозили вырваться из чересчур тесной для них белой шелковой блузки.

— А, это ты, Карин, — протянул он. — Возвращаешься домой из школы?

— Нет. Уроки закончились в час дня. Я была на собрании «Союза немецких девушек». Нам читала лекцию эта лесбиянка — руководительница окружного отделения Союза. Тема лекции звучала так: «Методы контрацепции и немецкая женщина». — Карин Шмеер надула губки. — Как будто она может что-то знать об этом, верно?

Фон Доденбург покачал головой:

— Карин, где ты научилась так разговаривать — в твоем-то возрасте?

— Мне уже почти шестнадцать. Если бы я жила в Индии, то давно была бы замужем, и у меня к этому времени было бы уже как минимум двое детей. — Она выпятила свои аппетитные груди. — Вы были бы действительно удивлены, если бы узнали, что я знаю, господин фон Доденбург. — Она опустила длинные ресницы и посмотрела сквозь них на Куно. Взгляд Карин был очень соблазнителен.

Фон Доденбург рассмеялся:

— Я уверен в этом. — Он приложил руку к околышу фуражки. — Передай мои наилучшие пожелания гауляйтеру.

Карин Шмеер сделала грациозный книксен. Перед глазами фон Доденбурга на миг мелькнула очаровательная ложбинка между ее грудей. Она повернулась и пошла домой, пленительно покачивая при этом бедрами — так, как совсем не должна была делать девушка-член «Союза немецких девушек».

Когда фон Доденбург вошел в офицерскую столовую, он увидел, что командир батальона Гейер по прозвищу Стервятник, восседая на кавалерийском седле в центре помещения, злобно качает ногой в безукоризненно начищенном сапоге и через равные промежутки времени с крайне недовольным видом постукивает себя стеком по голенищу.