Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.) - Александр Зимин

Яркость изложения и богатый фактический материал сделали труд Н. М. Карамзина на долгое время одним из популярнейших сочинений по русской истории, несмотря на консервативный характер его общих представлений.

Первый русский революционер А. Н. Радищев по-новому подошел к проблеме создания единого Русского государства. Для него этот процесс не был благоденственным, а означал торжество деспотизма, попрание народных прав и вольностей, столь ярко проявившихся в истории Новгорода и Пскова[47].

Радищевскую традицию продолжали декабристы, которые в своих литературных занятиях охотно пользовались примерами истории для разоблачения ужасов самодержавия. Они нанесли решительный удар по карамзинской концепции истории России. Восхвалению самодержавия они, как и Радищев, противопоставляли идеализацию древнерусских городов-республик. Полемизируя с Карамзиным, Н. И. Тургенев писал, что после падения татаро-монгольского ига Россия «восстает из своего уничижения, но встает заклейменная знаками рабства и деспотизма, доказывающими, чего она лишилась и что приобрела»[48]. Итак, политический деспотизм и социальное порабощение — вот следствия создания единой монархии при Иване III. А. И. Одоевский[49] с горечью вспоминал падение независимости Новгорода и Пскова. К изучению истории Новгорода и Пскова призывал А. Е. Розен[50]. Декабристы меньше всего склонны были идеализировать русских монархов той поры. Н. М. Муравьев говорил о том, как унизительна была «для нравственности народной эпоха возрождения нашего, рабская хитрость Иоанна Калиты; далее, холодная жестокость Иоанна III, лицемерие Василия и ужасы Иоанна IV»[51]. М. А. Фонвизин клеймил самовластие Ивана III и его сына Василия, которые покорили оружием Новгород и Псков и «уничтожили их общинные права и вольности»[52]. Исторический идеализм в построениях декабристов сочетается с их революционным устремлением.

Несмотря на идеалистические представления о ходе исторического процесса, декабристы внесли в историческую науку революционную страсть борцов с социальной и политической несправедливостью, которая помогла им избавиться от непомерной идеализации царизма, господствовавшей до них в русской историографии.

В середине XIX в. складывалась так называемая юридическая, или государственная, школа историков (К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев и др.), представлявшая собой либерально-буржуазное направление в исторической науке. Отстаивая тезис о закономерном ходе исторического процесса, С. М. Соловьев рассматривал историю России конца XV — начала XVI в. как время перехода родовых отношений между князьями в государственные. Борьба старого порядка с новым, начавшаяся при Иване III, продолжалась при Василии и завершилась при Иване Грозном. В деятельности же самого Василия III С. М. Соловьев отмечал «необыкновенное постоянство, твердость в достижении раз предположенной цели, терпение, с каким он истощал все средства при достижении цели, важность которой он признал». В целом же у Василия III С. М. Соловьев вслед за Карамзиным не видел ничего существенно нового по сравнению с княжением его отца, только «Василий не был так счастлив, как Иоанн»[53].

Основной комплекс летописных источников и посольских дел у С. М. Соловьева не превышал то, что было известно Н. М. Карамзину. Шире привлечены были им актовые материалы, опубликованные в 30-х — начале 50-х годов XIX в. (Акты Западной России, Акты Археографической экспедиции, Акты исторические, Дополнения к Актам историческим, Акты юридические, Пискарев. Грамоты Рязанского края), памятники публицистики (сочинения Максима Грека, Вассиана Патрикеева). В этом сказывался интерес ученого к проблемам внутренней истории России.

С критикой построений С. М. Соловьева выступил в 50-е годы XIX в. идеолог славянофилов К. С. Аксаков. Концепция Аксакова сводилась к резкому противопоставлению русского исторического процесса западноевропейскому. Особенность русской истории Аксаков видел в том, что в основании Русского государства лежали «добровольность, свобода и мир», тогда как западное государство основывалось на «насилии, рабстве и вражде». «Взаимная доверенность» земли и государства — вот, по К. С. Аксакову, основа русской истории. Устанавливая этапы русской истории по столицам государства, К. С. Аксаков третьим периодом считал Московскую Русь, когда «общины или города соединяются в одно целое». В это время «государство крепнет, опираясь на земское чувство единства всея Руси»[54]. Идеалистическая схема К. С. Аксакова носила статический характер, т. е. по существу была лишена всякого историзма. Вместе с тем Аксаков верно подметил и слабость «Истории России» С. М. Соловьева, которая сводила исторический процесс к деяниям князей и царей. Призывая изучать судьбы народа, быт страны, К. С. Аксаков и другие историки славянофильского направления стимулировали исследование важных сторон исторического процесса.

История России первой трети XVI в. не принадлежала к числу тех, которые привлекали к себе внимание революционеров-демократов. Ее они рассматривали только в связи с общим освещением проблемы становления самодержавия в России. Так, В. Г. Белинский время правления Василия III не выделял из общей характеристики периода утверждения российского самодержавия. Его интересовали в первую очередь личности двух Иванов — Ивана III и его грозного внука. Он писал: «Падение уделов, укрепление самодержавия, государственные формы, нравы, обычаи, сделавшиеся status quo, — вот содержание русской истории от Иоанна III до периода междуцарствия». Падение уделов и становление самодержавия — вот, по мнению В. Г. Белинского, альфа и омега того «великого переворота», который совершился в конце XV — начале XVI в.[55]Его привлекала «идея самодержавного единства Московского царства, в лице Иоанна III торжествовавшая над умирающей удельной системой». Будучи, таким образом, близким по взглядам к С. М. Соловьеву, В. Г. Белинский положительно оценивал не само по себе самодержавие, а то, что оно принесло с собой цивилизацию («с Ивана III развивалась полувосточная цивилизация Московского царства»)[56].

В отличие от В. Г. Белинского А. И. Герцен не склонен был идеализировать утверждение самодержавия в России. Признавая «необходимость централизации», без которой, но мнению А. И. Герцена, не удалось бы «ни свергнуть монгольское иго, ни спасти единство государства», он в то же время не думал, что «московский абсолютизм был единственным средством спасения для России»[57]. В XV «и даже в начале XVI века» оставалось еще неясным, какой из двух принципов возьмет верх: «князь или община, Москва или Новгород». События сложились в пользу самодержавия, но цена была велика: «Москва спасла Россию, задушив все, что было свободного в русской жизни»[58]. Как мы видим, А. И. Герцен был в данном случае близок к декабристам, хотя с поправками на идеологические споры западников и славянофилов 40-х годов XIX в.

В конце 50—70-х годов XIX в. появилось несколько работ, посвященных русским землям, вошедшим в первой трети XVI в. в состав единого государства. В книге Д. И. Иловайского о Рязанском княжестве подчеркивается наличие в рязанском боярстве двух партий — промосковской и «патриотов», т. е. сторонников независимости Рязани, борьба между которыми и привела к падению самостоятельности княжества[59].

Не содержали каких-либо новых идей или фактических материалов разделы «Истории России» Д. И. Иловайского, посвященные времени правления Василия III. Чисто монархическая концепция автора сводилась к тому, что «особенно трудами Ивана III и Василия III» было укреплено «патриархальное и вместе строгое самодержавие Московское», которое при Иване IV «приняло характер восточной деспотии»[60]. Правлением Василия III Д. И. Иловайский начинает «московско-царский период» истории России, который, по его мнению, продолжался в XVI и XVII вв.

В силу своего общего подхода к историческим явлениям Д. И. Иловайский решающую роль в политической истории страны придавал князьям и царям. Василий III, как он полагал, «уступал своему отцу» в талантах, но «владел замечательною твердостью характера и упорным постоянством в достижении целей»[61]. Характеристика чисто карамзинская.

Иной была оценка событий 1510 г., данная Н. И. Костомаровым в книге «Севернорусские народоправства» (1863 г.), хотя источниковедческая база его книги по сравнению с трудами предшественников не изменилась. Ликвидация свободы древнего Пскова оценивалась Н. И. Костомаровым резко негативно. «Оставшиеся во Пскове прежние жители, — писал он, — пришли в нищету и скоро под гнетом нужды и московского порядка поневоле забыли старину свою и сделались холопами»[62]. Либерально-буржуазные представления у Н. И. Костомарова сочетались с идеалами федералистского устройства России.