При реках Вавилонских - Нельсон Демилль

Саламех сглотнул подступивший к горлу сухой комок:

– Но ведь…

Он услышал, как Риш хлопнул в ладоши.

В следующее мгновение чьи-то руки прижали его к скользкой стене старого дока. Нури почувствовал, как острое и холодное лезвие коснулось его горла. Он не мог кричать, потому что невидимая ладонь зажала ему рот. Второй и третий ножи воткнулись в грудь, целясь в сердце, но убийцы нервничали и лишь пробили легкое жертвы. Саламех почувствовал, как его собственная теплая кровь потекла по холодной, липкой от пота коже, и услышал вырвавшиеся из горла булькающие звуки. Еще один нож ударил ему сзади в шею, но скользнул вниз, наткнувшись на позвонок. Алжирец сопротивлялся, но делал это механически, не веря в успех. Он понимал, что убийцы хотят закончить все побыстрее, но из-за волнения и спешки плохо справляются с порученной работой. Он подумал о жене и детях, оставшихся дома и ждущих его к ужину. В этот миг острие кинжала нашло наконец сердце, и Саламех освободился от боли и мучителей с последним спазмом, содрогнувшим его тело.

Риш что-то негромко сказал, и тут же несколько теней склонились над умершим алжирцем. У него вывернули карманы, забрали кошелек и часы, сняли ботинки. Потом тело спустили с мостика, поддерживая за лодыжки, и на мгновение мертвый Нури Саламех повис вниз головой над черной стоячей водой, мерно накатывавшей на стены дока с обеих сторон. Водяные крысы, беспрерывно пищавшие в течение всей этой короткой схватки, выжидающе затихли. Они смотрели на происходящее своими маленькими красными глазками, в которых словно горел некий собственный внутренний свет. Лицо Саламеха, залитое ручейками крови, коснулось холодной черной воды, и тогда убийцы отпустили его. Тело исчезло практически без всплеска. Длинную галерею наполнил шум – это водяные крысы прыгали с мостика в грязную, вонючую воду.

Рабочие в масках еще раз прошлись по корпусу пистолетами-распылителями. Краскопульты с шипением умолкли. Теперь стоявший в просторном покрасочном цехе «конкорд» сверкал белой эмалью. Звуки стихли, движение прекратилось. В помещении наступила тишина. Белесый туман наполнил помещение, повиснув над самолетом, отливавшим красноватым отраженным светом. Потом призрачно замерцали инфракрасные нагревательные лампы. Заработали, отсасывая туман, кондиционеры.

Кондиционеры отключились сами, а вслед за ними погасли и нагревательные лампы. Внезапно темный цех наполнился голубовато-белым светом сотен флуоресцентных огней.

Тихо и спокойно, словно в священное место, в цех вошли люди в белых комбинезонах. Несколько секунд они молча смотрели на длинную, грациозную птицу. Со стороны могло показаться, что и воздушный корабль, стоя на длинных ногах, смотрит на них в классической высокомерно-презрительной и равнодушно-бесстрастной манере Ибиса, священной птицы Нила.

Люди принесли трафареты и распылители, вкатили двухсотлитровые бочки с голубой краской, установили лестницы и развернули трафареты.

Они работали, экономя слова. Время от времени бригадир сверялся с эскизом. Один из работавших приложил трафарет к хвостовой секции, к тому самому месту, где под свежей белой эмалью просвечивал серийный номер. Теперь этот номер стал постоянным международным регистрационным номером. «4Х» обозначали страну, которой отныне принадлежал самолет, а «LPN» превратились в индивидуальный регистрационный номер самого воздушного судна.

Стоявшие еще выше сняли с хвоста черный виниловый трафарет. На белом поле остались голубая шестиконечная Звезда Давида и под ней два коротких слова – «Эль-Аль».

Книга первая

Израиль

Равнина Шарона

…врачуют раны народа моего легкомысленно, говоря: «Мир! мир!», а мира нет.

…вводят народ мой в заблуждение, говоря: «Мир», тогда как нет мира.

1

На Самарийских холмах, высящихся над равниной Шарона, четверо мужчин безмолвно и неподвижно стояли в предрассветной темноте. Внизу под ними, раскинувшись по равнине, горели огни международного аэропорта Лод, до которого было девять километров. За Лодом светлая дымка обозначала города Тель-Авив и Герцлию, а еще дальше воды Средиземного моря отражали свет заходящей луны.

Они стояли на том месте, которое до Шестидневной войны являлось частью иорданской территории. В 1967 году это место имело стратегическое значение, располагаясь почти в полукилометре над равниной Шарона, на выступе той линии, которая стала линией перемирия в 1948-м, на выступе, глубоко врезавшемся в землю Израиля. В 1967 году это была самая близкая к аэропорту Лод иорданская позиция. Отсюда иорданская артиллерия и минометы успели дать несколько залпов по аэропорту, прежде чем израильские военные самолеты заставили их замолчать. Арабский легион оставил эту позицию, как оставил и весь Западный берег реки Иордан. Теперь она не имела явного военного значения, так как находилась в глубине израильской территории. Не стало бункеров, некогда стоявших друг против друга на «ничейной» земле, не стало многокилометровых рядов колючей проволоки, разделявшей их. И что еще важнее, не стало пограничных израильских патрулей.

Но в 1967 году Арабский легион оставил здесь часть своего вооружения и некоторых своих членов. Вооружение состояло из четырех 120-мм минометов с запасом мин, а теми, кому предстояло стрелять из них, были четверо палестинцев, некогда служивших в Палестинском вспомогательном корпусе, приданном Арабскому легиону.

Тогда им, еще молодым людям, было приказано остаться и ждать дальнейших распоряжений. Старая стратегия – оставлять на вражеской территории людей и оружие. Ею пользуются при отступлении все современные армии в надежде, что эти агенты сыграют свою роль, когда придет время наступательных действий. Все четверо палестинцев были жителями оккупированной израильтянами арабской деревни Будрис и последнюю дюжину лет вели нормальную, мирную жизнь. Откровенно говоря, они успели позабыть и о минометах, но тут им напомнили о клятве, принесенной много лет назад. Напоминание пришло из тьмы, словно эхо давнего кошмара. Они выразили притворное удивление тем, что приказ поступил накануне мирной конференции, но в глубине души прекрасно понимали, что причина именно в этом. Люди, издалека контролировавшие их жизнь, вовсе не желали мира. И ослушаться приказа было нельзя. Невидимая армия держала их в своих тисках так же крепко, как если бы они стояли на плацу в полном воинском облачении в парадной шеренге.

Скрытые иерусалимскими соснами, мужчины опустились на колени и руками разрыли мягкую, легкую почву. Из ямы достали большой пластиковый мешок. В мешке обнаружились картонные ящики с дюжиной 120-мм мин. Они присыпали мешок песком, разбросали сосновые иголки и сели под деревьями. Небо уже начало светлеть, запели птицы.

Один из палестинцев, Сабах Хаббани, поднялся и, взойдя на вершину холма, посмотрел на раскинувшуюся внизу равнину. Если повезет, если Аллах пошлет восточный ветер, то они смогут обстрелять аэропорт. Им предстояло выпустить по главному терминалу и пандусу шесть разрывных и шесть зажигательных мин.

Словно в ответ на эти мысли, резкий порыв горячего ветра ударил Сабаху в спину, от чего куфья раздулась наподобие паруса. Иерусалимские сосны закачались и испустили смолистый запах. Пришел хамсин.

Шторы взметнулись над ставнями в трехкомнатной квартире на окраине Герцлии. Одна из них громко хлопнула. Бригадный генерал военно-воздушных сил Тедди Ласков резко сел на кровати, протянув руку к ночному столику. Увидев, в чем дело, он опустился на подушку, все еще сжимая в руке пистолет. Маленькую комнату наполнил горячий ветер.

Простыни рядом с ним зашевелились, и из-под них высунулась женская голова:

– В чем дело? Что-нибудь случилось?

Ласков откашлялся.

– Шарав задул. – Он употребил еврейское слово. – Весна. Мир близок. Что может случиться?

Ласков убрал руку с пистолета и пошарил в ящике. Сигареты оказались на месте. Он закурил.

Простыни снова зашевелились. Мириам Бернштейн, заместитель министра транспорта, вздохнула, наблюдая за короткими, нервными движениями мерцающего огонька.

– Ты в порядке?

– В полном.

Генерал посмотрел на женщину. Он различал изгибы ее тела под простыней, но почти не видел лица, наполовину скрытого подушкой. Он включил настольную лампу и отбросил простыни.

– Тедди.

В голосе женщины слышалось легкое раздражение.

Ласков улыбнулся:

– Хотел посмотреть на тебя.

– Ты видел достаточно. – Мириам схватила простыню и потянула на себя, но он не дал ей накрыться. – Холодно, – капризно бросила женщина и свернулась в комочек.