Африка под покровом обычая - Владимир Корочанцев

В глазах африканцев колониалисты воплощали собою насилие и зло, как ни старались они ханжески изобразить на своем лице добрую снисходительную улыбку. С колониализмом сотрудничать немыслимо — этот исторический урок в Африке усвоили накрепко. И подчас — крайности всегда есть и всегда опасны — даже лучшее в западноевропейской культуре представлялось африканцу неприемлемым. «Если говорить, то только с тем, кто поймет», — предостерегает народная мудрость фульбе.

Раны прошлого кровоточат — соль на них сыплет неоколониализм, для которого духовное порабощение Африки — одно из главных средств продления своего господства. Отсюда подчас упорное стремление африканцев держаться за свой, пусть даже отживший, ветхий обычай — своеобразная реакция на растлевающее влияние чужеземцев-колонизаторов, старавшихся превратить человека в низкого безропотного раба без капли достоинства и морали, вытравлявших из его сознания чувство родины. Вот почему интеллигенция многих африканских стран планомерно восстанавливает модель культуры и истории прошлого, проводит «инвентаризацию» обычаев и традиций, собирает легенды и сказания, чтобы из народного наследия отобрать все, что поможет формированию и расцвету личности гражданина свободных африканских стран.

Разными бывают традиции. «Банан сладок, но и у него есть кожура», — гласит малагасийская пословица. Добраться сквозь шелуху до сути и отобрать для сегодняшней жизни все самое лучшее и необходимое из глубины веков — благородная цель.

«Черный континент», расправляя плечи, как на монументальной мозаике эфиопского художника Эфеворка Текле в аддис-абебском Дворце Африки, рвет цепи — узы всякого рода зависимости — и идет своим путем, сколь ни ошеломляет его изменение традиционного образа жизни, резкое ускорение ритмов, сколь ни тяжело ему приходится в годы восстановления экономики, общества, культуры и личности.

ЧАСТЬ I

По дорогам и тропам Западной Африки

Судьба «таинственного» города

Тишина. Тишина глубокая, непроницаемая, беззвучная, спокойная, нисколько не похожая на привычную ночную полутишину африканских городов и селений, заполненную нескончаемой песней птиц и насекомых. Такого молчания мне никогда и нигде, кроме Томбукту, не доводилось слышать. Это волнующее, необычное откровение — вслушиваться в тишину исторического города. Казалось, будто это безмолвие растворило в себе славное прошлое Томбукту, его энергичных, умных обитателей, шумную суету дней, стало памятником давней цивилизации клинобородых марабутов, улемов — историков, философов, поэтов, видавших виды купцов и обыкновенных тружеников, без которых невозможна ни одна цивилизация.

Пытливому человеческому разуму — в трудах историков, археологов, этнографов — удается иногда приподнять завесу веков и заглянуть в прошлое, выведать некоторые ушедшие в историю тайны.

Тишина, согласно легенде, сопутствовала рождению Томбукту. В конце XI века в переплетениях дюн, среди полусухих деревьев, высасывающих своими листьями-колючками скудную влагу из знойного воздуха, туареги, которых за нескончаемые перекочевки по необитаемым пространствам Сахары прозвали «синими призраками пустыни», избрали однажды здесь место для своей главной стоянки. Они вырыли колодец, соорудили склад зерна. В нескольких километрах от кочевья на берегу Нигера скопище узких длинных пирог создавало подобие порта. С началом дождливого сезона оживал сахель — по-арабски «берег», берег пустыни Сахары. В этой переходной зоне между саванной и пустыней, повсюду невесть какими судьбами из песка начинала пробиваться зелень; туареги свертывали свои фелиджи — шатры из верблюжьих шкур, закрепленных на концах шестов и колышков, и вслед за скотом двигались на север в глубь Сахары на временно возникавшие пастбища. Одна только старая рабыня по прозвищу Букту (на тамашек — языке туарегов — «пупок») оставалась сторожить зерно, колодец, редкие акации, ковыль и мертвые волны дюн. Долгие месяцы одиноко сидела Букту у колодца под колючим деревом и смотрела на север. Вокруг было очень тихо. Долгие дни и ночи очень тихо. Лишь изредка, чтобы развлечь ее, заводили свои непонятные песни пески. Ночами Букту подчас чудилось, что с высоты ей ободряюще подмигивают всегда такие равнодушные светлые пятна — звезды, что именно к пей сквозь кромешную тьму плывет, на глазах рассыпаясь в пыль созвездий, холодная лупа.

Мало-помалу жарче припекало солнце. Сахель одевался в жесткие серо-желтые одежды. Прятались в песок растения. Все ближе к Нигеру тянулся скот, а в разговоре туарегов все чаще можно было уловить два слова: «Тин Букту» («К Букту»). «Не пора ли возвращаться к Букту?» — советовались между собой старики. Их решение становилось законом для кочевья. Старая рабыня, которой чудилось, что она оглохла от тишины, вдруг начинала улавливать едва слышный шум верблюжьих караванов, нестройное блеяние овечьих отар… И ей становилось легче оттого, что она, вновь теряя свободу одиночества, обретала ничем не заменимую жизнь среди людей.

Давно сошла в мир иной Букту, по этот уголок среди колючих деревьев и песков, разросшийся с веками в крупный африканский центр — город Томбукту, так и остался связанным с именем старой рабыни. По другой версии, город был основан в XIII веке туарегами — погонщиками верблюдов как перевалочный пункт караванной торговли. Но легенда о Букту, записаппая мной в одном из фелиджей, ближе подходит к истинной сущности этого «корабля пустыни», каковым был город для остального мира.

Когда на старинный город опускалась ночь, мы гуляли по широкому песчаному проспекту, полумесяцем обнимающему сгрудившиеся глиняные одноэтажные или двухэтажные строения с округлыми формами. Звуки наших шагов глушил топкий, мелкий песок. Изредка одинокий встречный фонарь бросал вокруг себя блеклый круг света, либо тусклая керосиновая лампа освещала силуэты шепотом беседовавших мужчин. Вечера здесь тихие. Мы гуляли по опустевшему городу, затаив дыхание в тон окружающей обстановке, молча, думая о своем. Обменивались впечатлениями только по возвращении в гостиницу.

Безлюдная ночь Томбукту таит в себе многочисленные легенды, пугает ими местных жителей и нестойких в атеизме гостей.

Мы шли мимо одноликих, квадратных домиков рядом со страшной улицей Иогондололо, на которой замаскированный под туарега белый всадник на белом коне, злой дух, будто бы провалился сквозь землю (местные жители утверждают, даже ссылаясь на очевидцев, что именно так и было), увлекши за собой пересекавшего в тот полночный час улицу погонщика верблюдов. Улица с тех пор перегорожена. И туда как-то не хотелось идти, даже несмотря на присущее большинству туристов любопытство: вдруг белый всадник явится опять.