Я дрался на истребителе. Принявшие первый удар. 1941-1942 - Артем Драбкин

В это время прибежал Гармаш, нужно сказать, что в мирное время, когда мы отдыхали, обычно мы интересовались боевым опытом, полученным этими эскадрильями в Монголии. И Гармаш тогда говорил, что прежде всего надо рыть щели, не ждать никаких указаний. Есть свободная минутка, рой щель, она тебя спасет. Кроме щели, никто тебя защищать не будет, когда придут бомберы. Еще хуже, если будут штурмовать, спасет только щель. Не дожидаясь никаких указаний, мы начали рыть щели. Потом прибежал Токарев — мы на время бросили рыть щели и потащили самолеты в опоясывающую аэродром лесополосу, замаскировали их. Опять принялись за щели. И к тому времени, когда, как по расписанию, прилетел немецкий разведчик, на аэродроме не было не только самолетов, но и автозаправщиков, и стартеров — никаких признаков наличия аэродрома. Видимо, поэтому в первый день войны немцы наш аэродром так и не тронули — меры были приняты своевременно.

Гончаров был очень опытным военным. Да и все остальные командиры, воевавшие в Монголии, на Хасане, уже не требовали каких-то специальных указаний. Все знали, что и как надо было делать. Мы растащили самолеты. Отрыли щели.

Первый день войны прошел совершенно спокойно.

На следующий день пришел приказ: двум эскадрильям вернуться на Украину прикрывать Днепрогэс и Кривой Рог, а две другие — 1-ю и 2-ю — направили в район Тирасполя и Бендеры.

Основная наша задача состояла в том, чтобы помогать южной группе войск прикрывать и главным образом оберегать мост Тирасполь—Бендеры. Вокруг этого моста шли непрерывные воздушные бои. Первый самолет был сбит, как и следовало ожидать, Сиговым. Он упал на нашей территории. И к нему мы ходили целой экскурсией. Это было очень убедительно — оказывается, немецкие самолеты можно сбивать. Молодые летчики после первых столкновений с бомбардировщиками убедились, что пулеметы ШКАС калибра 7,62 малоэффективны. Честно говоря, мы ударились в пессимизм. Что же это такое, стреляют, стреляют, а никакого результата нет. А Сигов показал, что надо уметь стрелять— не просто стрелять, а стрелять по уязвимым местам самолетов противника.

А потом, когда завязались воздушные бои над мостом Бендеры—Тирасполь, то Давидков[39], Токарев, Сигов и другие показали, что на И-16 можно успешно бороться и с «мессерами», и с бомбардировщиками противника. Даже группой в два раза меньше, чем противник, наши летчики успешно отражали их налеты. Бои шли на нашей территории, поэтому, как правило, мы их видели. И результаты были хорошо известны, зафиксированы землей.

Этот мост немцы разбомбить так и не смогли. Примерно через 10 дней, проведенных в районе Тирасполя, нас перебросили под Первомайск. Потом мы вели бои в разных пунктах — на юге Украины, под Первомайском, под Запорожьем, под Мариуполем и так далее. К осени подошли к Ростову. С боями отступали. Никакой техники мы не получали. Подбитые И-16 мы ремонтировали сами.

В двух эскадрильях были И-16 с 4 пулеметами ШКАС и подвесными бачками, а в двух — со ШКАС и восьмью РСами.

В июле был очередной прорыв фронта. Немцы ввели в прорыв румынский кавалерийский корпус, и ему противостоял один наш стрелковый батальон, к тому же потрепанный в бою. Наземное командование обратилось к командованию армии с просьбой помочь. Те дали указание действовать на свой страх и риск, чтобы помочь стрелковому батальону. Давидков послал разведку. Полетел Сигов. Вернулся, помню, улыбается, смеется. «Что такое?» — «Румыны идут с духовым оркестром. Распустили знамена. Колоннами. Походным маршем». — «Давидков, что, они с ума сошли?» — «Не знаю, сошли или нет. Маршируют по голой степи, мы им покажем!» — «Навесить PC, сам поведу!» 20 машин с PC, всего 160 PC. Давидков повел. Пришел на бреющем, с ходу ударили PC по всей этой массе, а потом начали достреливать из пулеметов. Давидков вернулся, полетела очередная группа. Двое суток наши гоняли этот румынский кавалерийский корпус по степи. На третий день мы перелетали на У-2, и пришлось лететь над этим побоищем. Лететь ниже 200 метров нельзя было — трупный запах. Потом приехал генерал-лейтенант Корнеец, построил полки сказал: «Вы разгромили 5-й румынский королевский кавалерийский корпус. Прорыв ликвидирован».

В июле был сбит Токарев. К тому времени он сбил 6 — 7 самолетов противника. А теперь сам был сбит. Не вернулся с задания. Его ведомый был убит. Они прикрывали штурмовиков или СБ, довели их благополучно, но сами пострадали.

Через несколько часов раненого Токарева привезли на «эмке». Я подбежал к нему, когда он помахал мне. Он вынул из кармана большой складной нож на цепочке, который всегда брал с собой, и показал его мне. Этот нож ему подарил отец. Токарев с ним не расставался, верил, что этот нож спасет ему жизнь. И он угадал. Пуля крупнокалиберного пулемета ударила в нож, выбила часть стального корпуса, изменила направление, поэтому пробила только мякоть бедра. Если бы не нож, то пуля пошла бы через таз, и возможно, это было бы смертельное ранение. Так действительно нож спас Токареву жизнь.

После ранения Токарев стал командиром другого полка. Потом он вернулся в наш полк, был при Давидкове какое-то время штурманом, а когда Давидков ушел в академию, Токарев стал командиром полка.

После того как Токарев был ранен, я остался без самолета. Нас с Гармашом определили в ремонтную группу, она называлась рембазой. И мы занимались восстановлением самолетов, пострадавших в бою. Восстанавливали все сами, настолько уже были опытными. Мы не получили за все время работы в рембазе ни одного нового самолета. Привозили нам только моторы и плоскости. И-16 в обслуживании был не сложный, просто несовершенный. Например, такая элементарная вещь — счетчик боеприпасов, а его не было. Чуть-чуть задержал гашетку— все! ШКАС все выпускает, 1800 выстрелов в минуту — с ума сойти. Опытные про это помнят, а молодой—чуть задержал, и стрелять нечем. Вот прилетает такой: «А! Туды-растуды! Пулеметы не стреляют!» — «Да у тебя пустые ящики!»

Еще на «И-16 не было радио. А вот мотор воздушного охлаждения, надежный, хорошо работающий. У нас уже был мотор М-62, винт изменяемого шага. Тросовое управление. Нет, я не могу сказать, что у меня были проблемы, чтобы было сложно и трудно. Мы ремонтировали, делали все сами, воевали на И-16 до глубокой осени 41-го.

— Кто командовал полком?

— В июле ранило Гончарова, и командование принял Давидков, который командовал до сентября, пока не вернулся Гончаров. Потом он сдал Гончарову командование полком, но тот через месяц погиб в воздушном бою, и Давидков стал командовать полком.

Когда все подготовлено и летчик улетел, ждешь весь на нервах. Я смотрю на часы и жду. Если около радио, то слушаешь. Ни минуты покоя нет. Ты же с ним там. Возвращается. «Все нормально». — «Как мотор?» — «Все хорошо». — «Как самолет?» — «Все хорошо». Слава богу. Первый вопрос, все или не все пришли. Кто не вернулся? Это же друг, брат.

Вообще немцы хорошо воевали. В 41-м году это было страшно. Допустим, мы стоим перед каким-то городом, «русские солдаты, завтра во столько-то мы возьмем этот город. Не теряйте напрасно силы. Сдавайтесь в плен, вы все равно ничего сделать не сможете». И брали, сволочи. Вы понимаете, какой это моральный удар. Но когда мы смогли остановить их под Гизелью, а севернее их остановили и разбили под Сталинградом, мы поняли, что наша берет.

Тяжелее всего переносилось в 41-м году ощущение беспомощности. Ведь в мирное время по кино, радио, все были убеждены, что мы подготовлены, ни пяди своей земли не отдадим, воевать будем на чужой территории. А оказалось, с первого дня войны непрерывное бегство. Это было тяжело. Было желание как угодно, но только наступать. Было непонимание, почему это происходит? Что, мы не умеем совсем воевать, нет оружия? Ведь отдельные эпизоды были. Наши расстреляли летом 41-го румынский кавалерийский полк. Итальянскую пехотную дивизию расколошматили. Были эпизоды. Но в целом-то? А как Украина воевала? Ведь украинские части сдавались без боя. Мы ведь в украинских селах слышали: «… что нам москали талдычат, мы бачили германа в 18-м году— человек как человек». Даже в мирное время нам говорили: «Москали приехали наш украинский белый хлеб есть». На Украине было действительно много немецких хуторов и массовое шпионство.

Нужно сказать, что за время командования Давидкова прошло несколько операций, заслуживающих особого внимания. Например, когда мы были под Первомайском, то недалеко была станция Бандуры. Это узловая станция, на которой пересекались линии, идущие в широтном направлении — с севера на юг. И вот через нее проходили эшелоны эвакуированных и беженцев из Белоруссии и Украины, также шли эшелоны с севера, из Ленинграда. Днем полк прикрывал и станцию, и дорогу, и немцы ничего не могли сделать, поэтому они начали практиковать ночные налеты. Ночью полк не летал, поэтому на станции старались не задерживать на ночь эшелоны. Но однажды пришел эшелон с беженцами и следом — эшелон с горючим, а уже под вечер пришел еще и эшелон с военной техникой и боеприпасами из Ленинграда. Ясно было, что немцы не преминут обрушиться на такое скопление. Давидков и Токарев, понимая прекрасно возможные последствия налета немецких бомбардировщиков, решили выпустить самых опытных летчиков полка — собственно Давидкова или Сигова. Прожектора на аэродроме не было, решили, что подсвечивать на посадку им будут фарами автомобилей. Примерно в 2 ночи пришли немецкие бомбардировщики. На перехват на правах командира вылетел Давидков. Как он потом сам рассказывал, он сумел на фоне светлеющего на востоке неба (в воздухе рассвет заметен раньше, чем на земле) заметить группу — шла девятка бомбардировщиков, и один шел сзади — видимо, должен был зафиксировать результаты бомбежки. Давидков подошел к нему и в упор его расстрелял. Бомбардировщики поняли, что в воздухе истребитель и тут не до бомбежки. Группа рассыпалась. Видимо, они решили прижучить истребителя, когда он пойдет на посадку и ему станут подсвечивать, поскольку слышно было, что они ходят вокруг. Время Давидкова шло, светить нельзя, иначе будут бомбить аэродром. Слышим, Давидков идет на посадку, убирает газ, у всех замирает сердце, абсолютная темнота. Мотор выключил. Слышим, он катится по полю, все бросились к нему. Он вылезает из кабины и смеется. «Командир, как ты?» Он оборачивается и показывает: «Вот кукуруза помогла! Я вспомнил, что граница-то у нас с кукурузой. Она светлая, высотой полтора метра, я зашел, выпустил шасси. Когда колеса пошли к кукурузе, убрал газ и сел». Самое безобразное в том, что и на следующий день эшелоны не убрали. Говорили, что это диверсия, а может, локомотивов не было, только Токарев сказал так: «Ни один диверсант не сделает того, что сделает дурак! Самый опасный — это дурак!» Ночью Давидков опять вылетел, но немцы были уже наготове — когда он сбил одного бомбардировщика, стрелок другого его подбил, но он смог посадить самолет на живот недалеко от станции, его подобрали колхозники и на подводе — он разбил голову— повезли на аэродром. Когда колхозники приехали на станцию, то там узнали, кого привезли — а они видели и сейчас, и накануне, как он сбил самолет — поняли, что это их спаситель. Его взяли на руки и на руках принесли на аэродром. Это особый случай.