Аргидава - Марианна Гончарова

– Что ты несешь?! Какое торговаться? – Игнат чуть не задохнулся от возмущения. – Да вы со своим ублюдком дядькой одним миром мазаны! К черту тетрадь эту!..

– Где девочка, Мэхиль? Что говорят твои птицы? – Елисеевна пришла к крестнице не одна. Вместе с ней приехали Леночка и Олег. Машкин отец не пошел внутрь, он то выбирался из машины, то садился назад, оглушительно хлопая дверью, то опять выходил, гремя дверью, и опирался, почти ложился на машину, то бродил вокруг и лупил кулаком в стену дома.

Мэхиль усадил Леночку спиной к окну и прозрачными своими медовыми прекрасными глазами уставился сквозь нее в окно на дерево, на дедовское колдовское дерево во дворе. Долго молчал. Сидел неподвижно. Облегченно вздохнул.

– Завтра… – произнес и затих. – Завтра придет твоя девочка. Вечером. Хорошая у тебя девочка. Иди домой и отдохни, поспи. Завтра придет. Целая и невредимая. Не бойся.

– Но… – умоляюще потянулась к Мэхилю Леночка.

Макрина кинулась к ней, обняла и стала гладить по щеке, приговаривая:

– Нет-нет-нет…

А когда Леночка вышла на порог, откуда-то с заднего двора, прочистив горлышко, откашлявшись, вдруг в первый раз в своей жизни прокукарекал юный петушок-подросток, застыдился сам своей смелости, что-то еще проквакал в конце своей песни и замолк. Мэхиль покивал и улыбнулся Чарне. Та повела бровью и нежно провела рукой по его плечу:

– Все будет хорошо, да?

Елисеевна проводила Лену к машине. Глядела им вслед и видела, что эти двое – смертельно усталые молодые еще люди, – уезжая, смотрели тоскливо перед собой, хотели верить, но, скорей всего, не верили.

Глава двадцать четвертая

Варерик

…Когда ее кто-то схватил и стал заталкивать в машину, Маша закричала, принялась отбиваться ногами и вдруг обнаружила, что за рулем сидит Варерик.

– Ты?! – вопила Маша. – Останови машину, сволочь! Останови!

Она принялась дергать ручку двери, готовая выскочить на ходу. Варерик одной рукой крепко прижал ее к спинке сиденья, а второй держал руль. Машина ехала на предельной для «семерки» скорости. Маша кричала, вырывалась, и он влепил ей пощечину:

– Заткнись, дура!

Машка разревелась. Лушу застрелили. А еще этот уголовник Варерик. Ее саму сейчас убьют. Из-за ее любопытства. Из-за старой тетрадки. А она даже не знает, где этот злополучный дневник отца Васыля, куда унесла его девочка Макрина в своей корзинке.

– Маша, выслушай внимательно.

Маша всхлипывала, глядя перед собой, и, казалось, не слышала ничего.

– Маша, послушай, если бы я сейчас тебя не увез, тебя бы выкрали другие люди. Как и планировалось.

Маша подняла глаза на Варерика.

– Им нужна семнадцатая тетрадка, Маша.

– Я не знаю, где тетрадь. Нас с Игнатом Корнеев – хам! – выгнал из кабинета. А церковь опечатали.

– Маша, я везу тебя в надежное место.

– Никуда я с тобой не поеду. Учти, я звоню Игнату и родителям! – Маша схватилась за сумку, где лежал мобильник.

– Отдай! – Варерик выкрутил ей руку с телефоном и забрал его себе. – Давай щас ты будешь звонить, меня подставишь. И мы оба сдохнем! Никаких звонков, поняла? Корнеев уже землю роет, чтобы твою тетрадку добыть, дура! И тебе никто не поможет. А уж менты так точно Корнееву сдадут! И он тебя мгновенно вычислит! Если ты жить не хочешь, то я очень хочу. Ты побудешь там, ну не знаю, пару дней, наверное. Жратву дадут тебе. – Тут Варерик нервно заржал. – Мах, а помнишь, как я тебя в детстве заставил сырую картоху жрать? А? Ну ладно, не реви ты! Нормально все будет. Только гляди мне – никто не должен знать, где ты.

– А Леночка? А Олег?

– И предки твои тоже. Нельзя по-другому, Маша, ну нельзя! Он – упырь!

Маша с недоверием смотрела на сосредоточенного Варерика и вдруг вспомнила, что говорил Бустилат.

– Ася! Ася и Женя! Он грозился с ними что-то сделать! Он сказал, что Ася – красивая девочка, что у Жени… – Маша опять горько заплакала, – что у Жени десять пальцев и что он музыкант.

– Да ладно! Бустилат сейчас в бега ударится. Скажи спасибо, что у меня слух вообще какой! Корнеев вчера сказал ему, что, если ты не будешь доставлена к нему в квартиру рано утром, он его пристрелит. Он, вообще, похоже, с катушек съехал. Я его еще таким не видел!

Белая «семерка» проехала через Турецкий мост и остановилась.

– Маша, слушай, ты пойми, это серьезно. Пообещай, что ты не убежишь. Что не будешь орать. А? Маш…

– А если нет, то что?

– А ничего! – вдруг заорал Варерик. – Достала ты меня со своими понтами, цаца! Становится в позу как эта! Да мне чихать на тебя, поняла? Да, чихать, давно чихать! Тоже мне кукла! Ломайся тут перед ней! Да кому ты нужна! Строит из себя. Если хочешь знать, у меня таких, как ты…

Маша удивленно слушала этот Варерикин не совсем понятный и совершенно неуместный монолог.

– А при чем тут…

– Давай вали из машины. Пошла давай! Расселась… Тут ей помочь хотят, а она строит из себя!..

Маша вышла из машины. Ей навстречу из соседнего дома выскочила Макрина.

– Маха! Маха! Алавю! Алавю!

– Макрина! Они убили Лушку! Они ее застрелили! – закричала и вновь разрыдалась Маша.

Макрина было потянулась обнять Машу, но, увидев, что та плачет, потянулась пальчиками к ее губам.

– Они. Убили. Луну, – раздельно и четко повторила Маша.

– Нет-нет-нет… – зашептала Макрина. Ее круглое, всегда радостное личико скривилось, уголки губ опустились, и выпятилась нижняя губа, как у плачущих младенцев. – Нет-нет-нет. – Ручейки слез побежали по веснушчатым щекам.

– Нет-нет-нет… – приговаривали и плакали, обнявшись, обе.

Варерик, раздраженно шипя, бережно подталкивал обеих к двери покосившейся хаты, где обитала бабка его, колдунья Пацыка.

…и стали одним. Она – его душа. Он – ее. Зед. Зед, возлюбленный герой ее. Если его ранили в бою, если слаб он был после ранения, она страдала физически и не могла чувствовать себя счастливой. Он стал ее дыханием. От него зависело, как будет биться ее сердце, каков будет ее танец, в какие ткани она завернется, будет ли красива и счастлива или будет уродлива и несчастна. Если он держал досаду и злобу на людей своих, она переживала одиночество, космическое, непоправимое одиночество. Связывала букетик из льна и бежала к озеру просить богиню Гульде вернуть ей покой в душе и доброту суженого своего Зеда к воинам его. Богиня Гульде крайне милостива была к Ют, Зед приходил с победой и был радостен, смешлив, мил со всеми и безмятежен, щедро одаривал подданных. Зед! Зед! Руки его, сильные ладони на ее плечах, высокий лоб, живые чуткие ноздри, как у породистого коня, губы сухие обветренные теплые, точеное лицо и литая фигура атлета, воспитанного учителем из Рима. Она готова была стоять рядом с ним против всего мирового зла, сидеть за ним верхом на его коне, закрывать собой его спину в сражениях и другого не желала.

Жрец-авгур Коломан-птицегадатель озабочен был еще в ночь, когда долго светился огонь в жилище у Ненастья и тайком шли оттуда на рассвете советники вождя. Утром с рукавов пустил летать Коломан голубей своих. И, как обычно, летали они кругами свитой за одним, самым красивым, белоснежным хохлатым, танцевали и кувыркались в небе, как вдруг разлетелись в страхе: речная чайка напала и до смерти заклевала хохлатого. И никто из голубиной свиты не кинулся защищать своего царя.

Так бормоча что-то тревожное о знамении, старик Коломан вдруг отчетливо крикнул:

– Зед! Зед! Зед!

И в один миг все это настало, все и случилось. Все знали, кто натянул лук, чья стрела попала в горло возлюбленному Ют.

Все знали, но молчали.

Бежать далеко не удалось. Ют опять попала в плен. Однако вождю вандалов, поселившихся с людьми своими в болотистых лесах за озерами в хижинах на сваях, было не до пленников – начались набеги Ненастья, хладнокровные ночные поджоги, воровство и убийства.

Дни перестали светлеть, жизнь превратилась в череду ночей. В одну такую ночь из очага выпала гроздь рун, сложилась сама собой в слово «смерть», и ее силой взял замуж демон по имени Ненастье, страх Божий. Истребитель ее племени. Убийца ее отца и ее мужа. Рабыни обрядили Ют в тонкий византийский платок с серебряным обручем вокруг головы и височными тяжелыми украшениями-колтами, а на палец ей надел Ненастье пресловутый перстень с черным запекшимся камнем, присланный Либитиной из Рима. Ют, знавшая женские и мужские языки племен, умевшая читать и писать на латыни и греческом, прочла надпись на внутренней стороне кольца.

Прежде чем он грубо швырнул ее на ложе свое, дикарь, болотный гнилозубый червь с черной душой, Ют впервые со дня гибели Зеда, слабо улыбнувшись, покорность явив, сделала все, как велела жрица, нянька ее, ласковая любящая нянька, принявшая Ют у погибшей в родах матери и взрастившая ее, нянька Рабан – птица в человеческом обличье, мудрая седовласая карлица. Как учила ее нянька, Ют скинула одежды и с низким поклоном поднесла Ненастью чашу с кровью молодого бычка. Он принял питье и, не сводя ненасытного тяжелого взгляда с лица девушки, выпил. Утомленный, хмельной и нерадостный – большего жаждал он от свадьбы с Ют. И объяснить не мог себе, что брата убил из смертельной зависти. Потому что никогда и никто – ни одна из его жен – не смотрел на него с такой нежностью и страстью, как Ют смотрела на Зеда.