Масонство и глобализм. Невидимая империя - Лоллий Замойский

Но не дадим себя запутать мистическими покрывалами и прочими реквизитами масонской символики. Ведь за условными фразами, за возвышенными масками стоят вполне земные, порой прозаические личности, чьи побудительные мотивы намного проще одежд, в которые они кутаются.

Когда Франкоччи пишет, что, несмотря на пестроту обрядов — «шотландский» Св. Андрея, «Великого Глобуса», «Клермонтский», «избранных Коэнов», «иллюминатов», «филалетов», «мартинистов», «Мизраима», «строгого» и «широкого» чина, «египетского» ритуала, — «повсюду распространялся один и тот же свет», то что он имеет в виду? Что может соединять столь пестрые отряды масонства?

Единство доктрины, которое не мог нарушить видимый плюрализм ее интерпретации.

А провозглашая для каждой «личности» (на деле она как раз далеко не «каждая») возможность «постичь истину», «сравняться, если не с богом, то с дьяволом» (Фауст), войти в царство свободы и справедливости, масонство сулило эмансипацию и новые права буржуазии, составлявшей главную часть его воинства. Молодая, способная, предприимчивая, она множила свои фабрики и заводы, развивала производительные силы, рассматривая философию, сведения о природе, науку, технику не только с точки зрения «чистых знаний», а, скорее, с точки зрения их умелого и быстрого приложения. Ей нужно было такое строение общества, которое дало бы максимальный простор для приложения капитала, сняло бы перегородки устаревших феодальных привилегий. Ей нужна была такая религиозная система, которая не придавливала бы ее инициативы, освящала предпринимательство, видела в нем «промысел божий».

Вытекающее из недр христианства, особенно протестантизма, деистических представлений масонство было для буржуазии такой освящающей системой религиозных взглядов. Провозглашая «права личности» (с капиталом прежде всего), деятельность по извлечению денег, прибылей, оно изображало как наиболее разумное устройство человечества то, при котором самые просвещенные, «способные», «избранные» могут предоставить всем остальным, «темным», «испорченным», «инертным», более сносное существование. Капитал, золото в особенности, становился для буржуа высшим символом человеческой деятельности, средством «облагодетельствования», признания «способностей». Масоны, например, когда обожествляют золото, ссылаются на «египетские» традиции, по которым культ Солнца был связан с золотом.

Солнце вообще-то является столь древним символом, что едва ли не с него начались религиозные взгляды человека. Солнце грело, взращивало урожай, освещало жизнь, а могло и сжигать, карать. Его цвет, действительно, сродни блеску драгоценного металла, золоту, которое издревле было мерой богатства, а посему считалось священным, обожествлялось.

Древние египтяне с их культом священных животных сделали быка Аписа божеством Солнца и золота одновременно. Почитание «золотого тельца» было привито и другим народам. Моисей, выведший свой народ из Египта и повелевший почитать в качестве единственного бога евреев Яхве, не раз был вынужден наказывать плетьми выходцев из жречества, а то и казнить своих «любимчиков» («бенджаминов») за тайное поклонение «золотому тельцу».

В эпоху Средневековья социальные движения нередко облекались в форму ересей и сект. Секта «каменщиков» оказалась наиболее удачно найденной. Из многих верований, мифов и религий она извлекла критерии, которые могли наилучшим образом оправдать установки выраставшего из недр феодализма буржуазного класса. Оправдать не только в собственных глазах, но и для остального общества. Ибо свободу для себя, для предпринимателя, «строители храма» представляли как всеобщую свободу. Трезвый и циничный мир, построенный на денежных отношениях, именовался ими «царством разума», даже «вечного разума», а свое приравнение к высшим классам буржуа изображали как «всеобщее равенство».

«…Вечный разум, — замечал Фридрих Энгельс в «Анти-Дюринге», — был в действительности лишь идеализированным рассудком среднего бюргера, как раз в то время развивавшегося в буржуа».[51] А доктрина масонства с проповедью «благородной прибыли» как нельзя более подошла для подчистки христианских догм в угоду поднимающейся на пьедестал власти буржуазии. Культ Солнца — Аписа — Золотого Тельца помогал фетишизировать принцип купли-продажи: «Современное общество… — отмечал Карл Маркс, — приветствует золото как блестящее воплощение своего сокровеннейшего жизненного принципа».[52]

Природа поднимавшегося с грозной силой класса была двойственной. Сметая феодальные бастилии Европы, он готовил миру в перспективе власть денежного мешка. Но чтобы увлечь за собой на все еще крепкие средневековые бастионы простой люд, ему приходилось свои частные интересы представлять как всеобщие. Выступал он, несомненно, как революционная сила.

В рамках исследования важно проследить, каким образом двойственность программы революционной буржуазии отразилась на взглядах общества «каменщиков».

Пример Франции показателен. Революция здесь не была верхушечной. В силу невероятного упрямства и исторической слепоты, высокомерия абсолютистской монархии, аристократии, духовенства «третье сословие» — буржуазия — было вынуждено пойти весьма далеко. Во всяком случае, дальше, чем предполагали ее вожди.

Многие из них незадолго до революции уживались в ложах вместе с «братьями» — родственниками монарха, маркизами, виконтами, высшей надстройкой страны. Они все еще надеялись «просветить» старые правящие классы, а основной заряд своей ненависти обращали на католическую церковь, которая яростно сопротивлялась реформам общества.

Почти каждый шаг буржуазных революций запечатлен в документах эпохи, свидетельствах, мемуарах. Намного меньше материала дошло до наших дней о поведении внутри своих лож тех, кто затем встал во главе революции. Некоторые историки склонны отделять их общественную деятельность от масонской, уверяя, что в политической сфере каждый «брат» действовал различно, в соответствии со своими специфическими политическими взглядами, оставляя их за дверями лож, то есть независимо от масонских доктрин. Конечно, это можно отнести к отдельным революционным деятелям.

Но то, что копилось в ложах, наконец вырвалось наружу. Пришел великий час масонов. Итальянский исследователь Франкоччи дает четкую картину изменения функций масонства в зависимости от исторического момента. Если изначально, на подготовительной стадии оно выполняет, по его выражению, «педагогическую» функцию, вырабатывает доктрины, обучает свои кадры, то в момент перехода к политическим действиям оно «как секретное общество завершает один цикл и приступает к созданию ассоциаций, которые и осуществляют то, что созрело в сознании».

«Здесь, — уточняет он, — требуются уже не отдельные «посвященные». Нужны многочисленные ряды, фаланга, которая сперва движется медленно, а затем уже неудержимо, внушая страх. И тогда — «божья гроза!».[53]

«Педагогическую» функцию французское масонство отрабатывало тогда, когда в его рядах блистали такие «властители дум», как Вольтер, Руссо. Д’Аламбер, Дидро, а также Демулен, Мирабо, Лафайет, Сиейес, Марат, Дантон, Робеспьер, Сен-Жюст.

Головными ложами «властителей дум» были ложа «энциклопедистов» и ложа «Наук», известная и как ложа «девяти сестер», последняя была основана Лаландом в 1769 году. В нее входили Вольтер и Кондорсэ, живописец Грёз и скульптор Гудон, братья Монгольфье, открывшие эру воздухоплавания, Дантон, Демулен и Сиейес. Входил в нее и посланец Нового Света Бенджамин Франклин.

Вряд ли можно предполагать, что столь блестящие люди на заседаниях ложи спорили лишь о философии масонства, его ритуалах. Нет, уже тогда они были убеждены в большом историческом будущем, которое им открывалось, и всеми силами приближали его приход.

Конечно, перед наступлением решающих событий они не засиживались в ложах. Все уже было сказано. Наступило время движения фаланги. И она двинулась, «неудержимая, внушая страх». В том числе и некоторым из тех, кто помог пустить ее в ход. Ибо то, что казалось чисто доктринарными, философскими расхождениями, затем на площадях и улицах обернулось ожесточенными схватками, кровавой борьбой. Язык философии уступил место жесткому стуку ножа в машине, названной по имени известного масона доктора Гильотена.

Руссо, с его теорией «общественного договора» и всеобщего равенства, оказался вдохновителем якобинцев. Они полагали, что стоит нанести пару-другую сокрушительных ударов по устоям имущественного и социального неравенства, и общество всеобщей справедливости, разбившее путы привилегий и крупной собственности, станет реальностью.

Люди, которые так много сделали для победы над королем, для утверждения республики, ее девиза «Свобода, равенство, братство», удивительно быстро оказались под ножом гильотины. Столкновение классов оказалось куда более грозным, чем энциклопедические споры. В том, что революция растерзала собственных сыновей, заключался лишь внешний парадокс. «Мавр сделал свое дело». Гении и таланты, деятели, необходимые для того, чтобы разбить оковы, сковывавшие рождение нового общества, более были не нужны.