Переселенцы - Мария Сосновских

Завод стал хиреть; под конец там кое-как работала только одна домница, да и то малое время. Народ вернулся к своим исконным хлеборобским делам. Скоро отвалы пустой породы и шлака стали зарастать травой. На выкопанный карьер стали свозить павшую скотину, мусор и нечистоты.

А Ирбеевская слобода, волею судеб рожденная заводом, который уже умер, жила-поживала. На плодородных землях и заливных лугах в поймах рек процветали земледелие и скотоводство; многие разводили пчел, занимались охотой и рыболовством, научились у хантов и манси ставить силки и западни на птиц и самоловы на пушных зверей; хаживали с рогатиной на медведя.

У жителей слободы сложилось поверье, что прежние таежные жители этих мест ушли не совсем, что якобы они собирают войско и в любой день и час могут явиться и отомстить русским за свое изгнание. Эта полулегенда кочевала из поколения в поколение, и ей верили люди, ни разу и в глаза не видавшие и понятия не имевшие о хантах и манси. Скорее всего, в местных, зауральских преданиях отразились российские "дела давно минувших дней", сохранились былинные образы и имена.

Повсеместно повелось обносить дома высоченными частоколами или глухими, без единой щели, заплотами.

Как-то слободской голова собрал всех богатых жителей на сход, на котором решили оградить Ирбеевскую слободу глубоким рвом шириной не менее двух сажен, построить деревянную стену со сторожевыми башнями и большими воротами для выезда в поле. Стену строили долго; прошел не один десяток лет, но нападения со стороны самоедов так и не было…

В слободе царила ужасающая теснота – население с каждым годом прибывало, а строиться вне слободских стен было запрещено, да и никто не захотел бы: неровен час, нападут эти неведомые ханты-манси…

В 1659 году в Ирбеевской слободе случился пожар и она выгорела дотла. При пожаре множество людей погибло в огне и в страшной давке у слободских ворот. Новые дома стали ставить по-другому – просторно, далеко друг от друга, надворные постройки для скота отдаляли от жилья.

По поверьям, когда-то под слободской стеной три дня и три ночи шла сеча татарских конников со слобожанами и пришедшим им на подмогу Туринским полком, которым командовал староста Ирбеевской слободы Прокопий Игнатьев.

Старожилы этих мест и сейчас утверждают, что оставшийся с тех времен холм-курган – насыпной и что похоронен в нем татарский хан Ир; Ирбеевскую слободу с тех пор стали называть Ирбитской, а речку Ирбею переименовали в Ирбитку. Через несколько десятков лет Ирбитская слобода стала волостным центром и подчинила себе все близлежащие деревни. Неизменно каждый год после зимнего Николы в слободе была ярмарка. Вскоре вести об Ирбитской ярмарке распространились по Зауралью, Сибири и России, и ее зачастую сравнивали со знаменитой ярмаркой в Нижнем Новгороде.

В начале восемнадцатого века в окрестностях Ирбитской слободы была найдена глина, пригодная для выделки кирпича. Слобожане стали копать глиняные ямы; пришлые с Урала знающие люди научили местных сооружать печи для обжига кирпича. Вместо курных изб стали появляться дома с кирпичными печами и дымоходами на крыше. После очередного опустошительного пожара в 1721 году, когда сгорела большая часть деревянных домов и хозяйственных построек, на сходе было решено строить общественный кирпичный завод.

Из своего кирпича построили большую церковь, но прихожан в Ирбитской слободе все прибывало, потом построили еще одну, освятив ее в честь святого Пантелеимона, а еще через несколько лет – церковь Святой Троицы.

Слободские купцы, делавшие большие вклады в строительство храмов, понятно, не забывали и себя: у многих были каменные одно- и двухэтажные дома, кладовые, лабазы и магазины. Наиболее оборотистые подавали прошения на имя тобольского губернатора об их зачислении в ранг купечества; в слободе уже были купцы первой и второй гильдии.

Стали ходить слухи о том, что Ирбитская слобода с окрестными деревнями скоро перейдет из Тобольской в Пермскую губернию и станет уездным центром.

Слободское же купечество рассуждало так: ни к чему нам это. В Пермь, в губернию, ежели на лошадях – поди доберись, а по реке-то и оглянуться не успеешь, как уж в Тобольске, губернском городе, окажешься. И к демидовским заводам по воде добраться немудрено: из Ницы по Режу и Нейве – вот ты и на заводах. А хочешь по течению спуститься, так Ница и тут тебе подмога: Туринская слобода близехонько, а там и Тюмень – небольшой городок, да на большой реке стоит…

Слухи действительно подтвердились: Ирбитская слобода с обширными землями и многими деревнями вскоре перешла в Пермскую губернию, хотя стать уездным центром слободе было не суждено.

ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ – НЕ ПОЛЕ ПЕРЕЙТИ

Сорок лет уже прожили новгородские переселенцы в Зауралье. Елпановы давно уже считались самыми богатыми людьми не только в Прядеиной, но и во всей округе. Если бы кому-нибудь рассказать, что когда Василий Елпанов пришел в эти края, то в хозяйстве была всего-навсего одна лошадь, а жена Пелагея только мечтала о своей корове, никто и не поверил бы. Каждый год, даже неурожайный, елпановское хозяйство в деревне давало немалые прибыли, а когда-то небольшая заимка на речке Осиновке разрослась в большой, богатый хутор.

Петру Васильевичу было уже сорок пять лет. Жизнь в елпановском семействе продолжалась по заведенному им раз и навсегда порядку, подчиняясь его характеру и воле, а больше всего – немалому капиталу. И хозяйство, и торговлю – все держал в железных руках Петр Елпанов. Он давно уж не заводил никаких знакомств, кроме деловых. А деловых и, стало быть, богатых знакомых у него было немало – и среди купечества в Екатеринбурге, и среди заводчиков в Полевском, Тагиле, в Невьянске, Алапаихе и Реже.

… В тот день елпановская семья вся собралась вместе. Собралась по грустному поводу – прощаться с Пелагеей Захаровной.

Всю ночь Василий Иванович и Елена не отходили от угасавшей больной. Перед рассветом она отошла.

Елена позвала старух, бывших подруг свекрови, и те обмыли, обрядили старушку и положили на лавку под божницей.

Василий Иванович, хотя и знал давно, что долит Пелагею Захаровну застарелая надсадная грыжа, был словно громом поражен. Вмиг постарел и совсем поседел, как лунь.

"Не страшуся я теперь смерти, Палаша. Она-то ведь не всегда разлучает, а и соединяет. Скоро, чую, опять с тобой бок о бок будем, как и полсотни лет земной-то жизни …", – обливаясь слезами, думал Василий Иванович у изголовья покойной. Настасья с Платоном и с сыновьями – все были тут. Яков Платонович, красивый, высокий молодой человек, похожий на отца, с черной бородкой, был уже давно в жениховской поре, но еще не женат. Он заканчивал медицинское училище в Екатеринбурге. Второй сын, Максим, тихий умный юноша, работал дома по хозяйству.

Все было готово к похоронам. Молодая расторопная Грунька, когда-то жившая у Елпановых в няньках, и Репсемея, иванова жена, готовили поминки.

Вот и похоронили Пелагею Захаровну, и бабы стали мыть в дому. Мыли с потолка и до полу, все тщательно скоблили: через неделю – Пасха. А там весенние заботы, посадка в огороды, и опять повторяющиеся из века в век заботы – посевная, сенокос, молотьба. В большой работе долго горевать не приходилось.

Теперь, когда похоронили свекровь, в дому Елена стала полной хозяйкой, работа по дому вся была на ней. Чтобы сделать все утром сразу, убраться со скотом, отстряпаться и приготовить обед, пока топилась печь, Елене было никак одной не успеть. Вечером работы тоже было много: коров подоить, прибрать молоко – процедить и разлить по кринкам, собрать сметану, сбить масло. Да еще насеять муки и завести квашни, наносить дров и воды, накормить всех ужином и перемыть посуду и потом прясть весь вечер при лучине до вторых петухов.

Жаль было Елене рано утром будить дочь Марянку, да что поделаешь – надо! Она осторожно подходила к ее постельке, трогала худенькое плечо и вполголоса, чтобы не испугать, говорила:

– Марянушка, проснись, работы много – помогла бы ты…

Та лепетала спросонья:

– Сейчас-сейчас, мама….

Но глаза ни в какую не открывались, и дочь снова засыпала.

– Вставай, тебе говорят! Вон Ванька давным-давно уж в поле с отцом уехал, а ты все еще вылеживаешься! Смотри у меня! Вон она, двоехвостка-то!

Елена делала вид, что берет двоехвостку*, и дочь, тараща заспанные глаза мигом вскакивала…

– Иди, холодной водой умойся, и пройдет сон-то!

Елена и сама, как только стала жить в елпановском доме, редко высыпалась. Да и все здесь – и хозяева, и работники – толком никогда не спали.

Иванку с марта пошел шестнадцатый год; всю весну и лето он был хорошим помощником отцу.

Дедушка Василий, хотя еще и шорничал помаленьку, после смерти Пелагеи Захаровны сильно сдал, одряхлел и иногда, сидя на лавке со шлеей или недоуздком** в руке, задумывался, устремив взор неведомо куда, пока его не окликал кто-нибудь из домашних.