На рубеже двух эпох - Вениамин (Федченков)

Ничего особенного за эти три года войны, что я мог бы внести в свои записки, не помню. Разве лишь могу вспомнить известную дурную речь члена Думы Милюкова, брошенную им в лицо царице с разными обвинениями: "Глупость это или измена?!" Что угодно, но я решительно отвергаю в душе своей мысль об измене царицы в пользу немцев! Этого не было и быть не могло! Фактов таких и доселе не знает история, хотя она стала против царей. И самый характер царицы не допускает такого лицемерия.

А подобные речи думцев лишь разжигали революцию и ослабляли энергию сопротивления немцам. Впоследствии таким ораторам самим пришлось испить чашу изгнания, а некоторым и отдать жизнь.

Помню лазареты с тысячами раненых. Были они и в здании нашей Тверской семинарии. Солдаты были мирные, терпеливые, тихие люди, ничего революционного я не видел тогда в них... Правда, не замечал я и геройского желания скорее возвращаться на фронт, но не было и протестов: воевать нужно! Размышлять не о чем. Посещали более крепкие раненые богослужения в семинарском храме; не слышно было о безбожниках из них, но не было и особенного усердия к молитвам. Духовенство и интеллигенты устраивали им всякие чтения, нас слушали спокойно.

Не помню ни одного случая какого-нибудь выпада со стороны солдат.

Царь до своего командования армией объезжал один или с царицей лазареты. Приезжал и в Тверь. Не было ни воодушевления, ни протестов, все прошло как-то очень просто. Запомнился мне лишь один комический случай. На одной из площадей Твери, перед присутственными губернскими учреждениями, царь вышел из лазарета и сел в свой автомобиль, за ним усаживались другие -свита. Вижу, один генерал-адъютант, князь Н." необыкновенной толщины человек, с трудом втиснулся в автомобиль и один занял все место. Стоявший возле меня мужичок, увидев эту картину, беззлобно, с улыбкой, произнес медленно: "Э-эх, дя-я-инька!"

Никакой революции в этом я не заметил. Семинаристы ждали царскую семью в наших лазаретах, но не дождались. Тогда они (не все) отправились на вокзал видеть царя. По просьбе архиепископа нашего Серафима, он вышел на площадь вагона с улыбкой. Мы прокричали ему "Ура!" и этим утолили огорчение наше.

Казалось, будто все мирно внутри страны. Война стала затяжной, позиционной: армии окопались и не могли уничтожать одна другую. Сила наших союзников нарастала. Можно было ждать победы.

И вдруг разразилась катастрофа. Хотя многие из нас и ожидали ее прихода, но все же самый этот момент оказался неожиданным. Мне на всю жизнь врезался тогда доклад о пчелах. Кажется, в Петрограде уже началась революция в конце февраля, а мы в Твери еще ничего не знали о том. И в одном интеллигентском кружке преподаватель гимназии Н. Ф. Платонов, родом из духовной семьи, читал мирнейший доклад на симпатичную тему: жизнь пчел. С той поры я узнал и запомнил, что шестигранные ячейки с острым срезом их концов являются единственной наилучшей математической формой, в которую удобнее всего и больше всего можно было поместить меда, а ячейки сделать наиболее сопротивляемыми для давления со стороны. Действительно, поразительный, математически непостижимый инстинкт у мудрых пчел!

Но когда мы тихо и мирно слушали этот доклад симпатичного и умного преподавателя, не думая ни о какой революции, в Петрограде шли уже разгромы.

На другой день слухи дошли и до нас: началась революция! Сразу образовался какой-то комитет общественной безопасности, преимущественно из членов кадетской партии и из земцев. Из этого комитета запомнился мне адвокат Червен-Водали и тот самый милый автор доклада о пчелах, Н.Ф.Платонов, - на его обязанность возложено было попечение о церковно-государственных делах в губернии.

Этот комитет взял власть в свои руки и предложил губернатору Н. Г. фон Бюнтингу сдать им дела, а самому куда-нибудь с семьей заблаговременно скрыться от смертной опасности. Все это потом рассказывал наш правитель дел канцелярии губернатора Казанский, бывший семинарист, на его ответственность и возлагается достоверность сообщений...

Губернатор действительно отправил своих детей и жену (урожденную баронессу Мандген, я после видел ее во Франции) куда-то за город, а сам остался, отказался признать комитет, но уж ничего не в силах был сделать против него и послал царю телеграмму; он исполнил свой долг до конца, лишь бы жила Россия и благоденствовал царь! Но эта телеграмма не дошла куда нужно, так как его самого не впустили уже в Петроград, а задержали на какой-то не известной никому псковской станции Дно... Какое странное совпадение исторических событий и имен: придумать нельзя! Всю ночь, рассказывал спокойно правитель дел, губернатор не спал, а приводил в порядок какие-то дела.

Вспоминаю карикатуру в американской печати: генерал сдает офицеру или солдату пачку бумаг и говорит важно: "Приведите все в алфавитный порядок и... сожгите!"

Во всем должна быть дисциплина! Вероятно, Казанский не так ясно передал нам?.. Но дальше...

А потом, отрываясь от дел, губернатор (хотя его фамилия была явно немецкая, но он был хорошим православным) часто подходил к иконе Божией Матери, стоявшей в его кабинете, и на коленях молился. Несомненно, он ожидал смерти, готовился исполнить свой долг присяги царю до конца... Что и говорить, это достойно уважения и симпатии во все времена и при всяких образах правления!

Вице-губернатор Г. уехал заблаговременно на фронт и поступил в действующую армию.

Вечером того же дня, вероятно первого марта, во всяком случае накануне взрыва в Твери, прибежал ко мне отец диакон. Его сын, чудный юноша Миша Покровский, первый ученик четвертого класса, ушел добровольцем на войну и в это время был уже офицером резервных войск, стоявших за Тверью. Упав мне в ноги, этот смиренный раб Божий в слезах обратился ко мне, очевидно по поручению сына, с мольбою:

- Завтра будет здесь революция! Что же делать Мише?

Очевидно, совесть и отца, и сына мучилась над этим вопросом... Я ему ответил:

- Ничего уже невозможно сделать! Революция неизбежна. Мише не остановить ее. Лишь сам погибнет. Пусть предоставит все ходу событий.

Отец ушел. Что было с Мишей, не знаю. Вероятно, принял мой совет...

Неспокойно спал и я. Что-то будет завтра? И я решил встать рано и пойти в кафедральный собор к ранней обедне в шесть часов утра помолиться. Уже было светло. Зима еще стояла, и по земле вилась мелкая вьюга, неся сухой и злой снежок... Было пусто... Город точно вымер или еще не началась дневная жизнь? Или же люди прятались от грозных событий?

В соборе, кажется, никого не было, кроме священника и рядового диакона да сторожа. Звонко отдавались в высоком пятиглавом храме молитвы... Было жутко и тут... Отстояв службу, я решил пойти к своему духовнику, хорошему иеромонаху архиерейского дома. "На всякий случай нужно исповедаться, - думал л, - мало ли что может случиться ныне и со мною?!" Духовник принял меня ласково, после исповеди угощал чаем с вареньем. Мы озабоченно разговаривали о событиях дня.

А в эти часы вот что происходило в городе и за городом. Запасные войска, их было, как говорят, до 20 тысяч, пошли в город беспорядочной массой. К ним пристали рабочие с загородной фабрики "Морозовской мануфактуры". И эти тысячи направились, конечно, к центру власти - губернаторскому дому. А некоторые из солдат, заночевавшие в городе, успели уже учинить убийство... Пишу по циркулировавшим тогда слухам... Один из них не отдал чести встретившемуся молодому офицеру. Тот сделал ему выговор... Этого было довольно... Офицера оскорбили как-то еще. А он тоже не сдержался, и толпа хотела учинить над ним насилие. Он побежал, толпа за ним. Он спрятался на чердаке церковного дома. Но его там нашли и выбросили через слуховое окно с третьего этажа на землю... Очень дурное предзнаменование.

А губернатору полиция по телефону сообщила обо всем. Видя неизбежный конец, он захотел тоже исповедаться перед смертью, но было уже поздно. Его личный духовник, прекрасный старец протоиерей Лесоклинский не мог быть осведомлен: времени осталось мало. Тогда губернатор звонит викарному епископу Арсению и просит его исповедать по телефону... Это был, вероятно, единственный в истории случай такой исповеди и разрешения грехов... Епархиальный архиерей Серафим был тогда в Петрограде.

В это время толпа ворвалась уже в губернаторский дворец (кажется, он был построен еще во времена Александра I для его сестры княжны, бывшей тогда замужем за губернатором). Учинила, конечно, разгром. Губернатора схватили, но не убили. По чьему-то совету, не знаю, повели его в тот самый комитет, который уговаривал его уехать из города.

Вот я, грешный, с духовником был свидетелем следующей картины.

Я ее опишу подробней, ведь гак начиналась "бескровная" революция... Сначала по улице шли мимо архиерейского дома еще редкие солдаты, рабочие и женщины. Потом толпа все сгущалась. Наконец, видим, идет губернатор в черной форменной шинели с красными отворотами и подкладкой. Высокий, плотный, прямой, уже с проседью в волосах и небольшой бороде. Впереди него было еще свободное пространство, но сзади и с боков была многотысячная сплошная масса взбунтовавшегося народа. Он шел точно жертва, не смотря ни на кого. А на него - как сейчас помню - заглядывали с боков солдаты и рабочие с недобрыми взорами. Один солдат нес в правой руке (а не на плече) винтовку и тоже враждебно смотрел на губернатора... Комитет находился в городской Думе, квартала за два-три от собора и дворца.