Кровавый чернозем - Фридрих Незнанский

Грязнов выложил перед Денисом папку с материалами. Там было фото из муровского архива: фас, профиль, краткие сведения: за что был судим, год рождения, прописка… Денис внимательно это изучил. Грязнов-старший не торопил его, откинувшись на спинку кресла. Денис узнал человека, изображенного на видеопленке Ковригина. Да и с фотороботом не сильно промахнулись…

— Ну и уголовная рожа, — подытожил Денис, откладывая папку. — Я бы, если встретил такого в темном переулке, пожалуй, на другую сторону бы перешел.

— Похож? А?

— Как родной брат. Не, ну, там, конечно, было темно… Но похож. Да-а, — добавил Денис, рассматривая фото, — вполне соответствует классификации Ломброзо. Я тут перечитал его описания типичных преступников — не так уж мужик был неправ… Не понимаю, почему людей с такими рожами сразу не сажают, профилактически… Ну, ты же меня не любоваться на эту харю вызвал. Что от меня теперь требуется?

— Видишь ли, — сказал Грязнов-старший, — есть у меня парочка адресов, это еще не твердо, не бог весть что, но информашку кое-какую получить там можно… Вот по поводу этого самого Пузыря. Будь он неладен. Адреса, конечно, старые, но ты же можешь наткнуться там случайно на прежних его знакомых? Москва — она, в сущности, большая деревня. Все всех знают… Ты бы взялся. Я понимаю, тебе время терять, так сказать, не очень, но уж помоги мне по-родственному. Да и тебе, может, на пользу пойдет в расследовании. Меня каждая собака знает, а наших оперативников не тому, в сущности, учат. Ребята-то они хорошие, — поморщился Грязнов-старший, — но выправкой от них за километр разит, их ни за что за своих не признают… Примени талант, а?

— Ну что ж… Давай свои адреса, — разрешил Денис. — Тряхну стариной. А то что-то я засиделся, все подручных посылаю. Вот Филя Агеев у меня есть для подобных дел.

— Смотри, Денис, — усмехнулся Грязнов-старший, — перейдешь в разряд обыкновенных начальников, брюшко отпустишь, мхом покроешься…

— Верно. Надо иной раз и самому по следам преступников ходить. А то свежести в жизни не хватает, одни адюльтеры да бизнес. Поверишь ли, чувствую себя иногда, как в косметическом кабинете, словно клиенты ко мне приходят, чтобы я их от лишнего жира избавил… А тут — романтика, Бабель, Гиляровский, блатные хазы… Мурки, черные кошки, кожаные тужурки… А свой интерес у меня точно есть — не только ради Ковригина стараюсь. Должен же я разыскать свой любимый джип? У меня, если хочешь знать, с ним связаны интересные воспоминания о счастливых моментах личной жизни…

— Гм, — кашлянул Грязнов-старший, с сомнением глядя на расшалившегося племянника, — говорил я тебе, Денис, взрослеть тебе пора. Что ты несешь? Когда ты так разговариваешь несерьзно, я начинаю опасаться за твою жизнь. Это тебе не воскресный пикник, это все-таки уголовники. Только смотри не заигрывайся, будь поскромнее. И звони мне сразу же, докладывай, а то волноваться буду, а я не хочу из-за тебя, сопляка, валидол сосать. Вот держи, — Грязнов-старший начертал что-то в блокноте, — это тебе парочка для начала. Я бы советовал начать со второго… Впрочем, сам смотри. Учить тебя не надо. Это нормальная малина, отдыхает там разный народ… Насчет легенды посоветовать или сам чего придумаешь?

— Сам, — сказал Денис, задумавшись над адресом, — да здравствует свободное творчество…

— Ну, тогда все. С богом, — сказал Грязнов-старший. — Давай, а у меня еще здесь дела…

— К ужину меня не ждите, — сообщил Денис, — а если погибну, считайте меня коммунистом… — и вышел из кабинета дяди, плотно прикрыв за собой обитую красной кожей дверь.

Денис прошел по коридору, свернул налево, направо, прошел пару пролетов вниз и оказался перед массивной дверью архива. Здесь требовался особый пропуск. Попав внутрь, Денис поздоровался с Михалычем, которому уже позвонил Вячеслав Иванович, растрепанным седовласым мужичком, сидевшим за конторкой, как в библиотеке, и даже читавшим какой-то роман в пестрой обложке. И тот отправился разыскивать необходимый Денису материал.

Четверть часа спустя Денис сидел, перелистывая разложенные на столе перед ним покоробившиеся листы, подшитые в папках; некоторые уже выпадали, и требовалась большая осторожность, чтобы ничего не перепутать и не перемешать дела.

— Ага, голубчик, — сказал он, — вот ты у нас какой… А мы на тебя посмотрим, посмотрим вживую-то… — бормотал он, не замечая, себе под нос.

Денис был занят трудным делом: пытался выяснить еще что-нибудь о биографии Пузыря. О самом Пузыре было достаточно мало, но зато можно было проследить кое-какие его связи: с кем он раньше сидел, например, за что дрался, пока сидел, и так далее… Все это требовалось Денису на всякий случай для создания легенды, и потом, может, и впрямь он на самого Пузыря наткнется, так чтобы подозрений не вызвать, именами прикрыться, а то, чего доброго, спугнешь…

Пузырь выходил, в общем, мелочью пузатой, а вовсе не таким уж паханом, каким Денис его себе навоображал. То он вел себя, как авторитет, а то как обыкновенный трус. То он был интриган, державший в страхе лагерный барак, а то он на кого-то оперу донес. Загадочная личность… Эгоист, вероятно, до мозга костей, подумал Денис. Делает, судя по всему, что его левая нога захочет, маленький такой наполеончик, главное при этом — себя старается обезопасить, а там хоть трава не расти.

А знакомцы у Пузыря выходили все больше серьезные — взрослые мужики, с суровыми лицами, тертые калачи, — и чего они у такого под началом ходят? Непонятная картина. Но ни одного знакомого лица Денис больше не увидел — вероятно, Пузырь набрал новую команду и с ней-то и пошел причесывать город.

— Дело ясное, что дело темное, — сказал Денис, собирая папки и относя всю груду обратно Михалычу.

— Чего говоришь? — моментально откликнулся Михалыч. — Нашел, что искал-то?

— Нашел.

— Ну и слава богу. А то мы тут новый метод каталогизации пробовали — тьфу, ничего не разберешь, ничего понять не могу. Так-то я сколько лет работаю, все папочки знаю, что где лежит, предположить могу, а теперь с цифрами какими-то мудреными, латинскими буквами. Не-ет, уходить на пенсию мне пора, не нужен я тут больше… Ну, привет дяде передавай. Помню, мы с ним раньше выпивали…

— Потом, Михалыч, расскажешь, — сказал Денис, — дело у меня срочное…

— Бегут все, бегут… Что за жизнь пошла. Ни словом не с кем перемолвиться, ни прогуляться по аллее — шум, суета, спешка. Я гляжу на вас — когда вы помирать быстрей начнете? А то так жить спешите — быстро свой срок размотаете… — бормотал Михалыч вслед уходящему широкими шагами Денису. — А как похож на дядю! Быть ему большим начальником, — постановил Михалыч, запирая дверь и погружая кипятильник в кружку с водой.

…Денис заранее сформулировал для себя план действий. На него возлагалась самая важная часть дела — его усилие могло наконец сдвинуть расследование с мертвой точки, но действовать следовало между тем крайне осторожно, «на мягких лапках».

Дома он необыкновенно изумил Люду, когда вытащил с антресолей огромный чемодан со старым барахлом. Вместе с чемоданом выпали велосипедное колесо, засохшая малярная кисть, старый шпатель и рулон обоев.

— Делаешь уборку? — удивилась Люда. — Выбрасываешь старые вещи?

Чемодан, более похожий на сундук, раскрылся. Сверху лежало несколько париков, похожих на скальпы. Покопавшись, Денис, чихая от пыли, извлек из чемодана то, что показалось ему подходящим, — спортивные шелковые брюки с белыми полосками по бокам, затягивающиеся на поясе при помощи двух завязочек, сетчатую майку…

— Театральная молодость? — продолжала строить предположения Люда. — Ты мне не рассказывал… Знаешь, у меня была подруга, которая работала в художественном салоне и все время забывала слово «антиквариат». Она звонила мне ночью и спрашивала: ну, как звучит это слово? Как будет старые вещи? А я ей отвечала: хлам.

Не отвечая ей, Денис пошел с вещами на балкон, тщательно их вытряс, затем прошелся мокрой щеткой и пару раз прошелся утюгом. Переодевшись в это старье, Денис довершил наряд мягкими туфлями из кожзаменителя, какие обычно любят носить рыночные торговцы из жарких стран, спрыснул себя хорошим одеколоном, зачерпнул земли из стоящего на подоконнике горшка с нежно лелеемым Людой розовым кустом, втер в лицо и руки, после чего натер щеки пемзой докрасна. Волосы намочил, расчесал на пробор с гелем, подумал, сходил в комнату, порылся в ящике и добавил себе в верхнюю челюсть золотой зуб.

Люда, сложив руки на груди и заломив бровь, стояла в дверном проеме комнаты и наблюдала, как Денис вихляющей походкой прошел по коридору туда-обратно, цыкнул зубом, подтянул спадающие штаны, ухмыльнулся ей развязно:

— Ну что, мама, потанцуем?…

— Собираешься удариться в бега? — сохраняя холодную иронию, спросила Люда, но в голосе промелькнуло беспокойство. Денис сразу стал очень на себя непохожим, чужим, и Люда испугалась: а может, она недостаточно хорошо его знает? Между бровей ее пролегла вертикальная морщина. Поверить было невозможно, что в силах человеческих так притворяться.