Гамсун. Мистерия жизни - Наталия Будур

Тридцать лет спустя Гамсун вернется к причинам, толкающим человека на великий грех самоубийства. Тогда он напишет роман «Последняя глава». Но там, правда, все закончится совсем по-другому».

«Ранние романы Гамсуна „Голод“, „Мистерии“ и „Пан“ ввели в литературу „современного человека“ – исключительного героя в исключительных обстоятельствах, голодного, бездомного, одинокого, но жадного до жизни и мечтательного, – пишет скандинавист Г. Шатков. – Этот герой молод, восприимчив к красоте мира, непредсказуем в своем поведении; он мечтает писать великие книги в столице, или, как Нагель, влиять на умы людей в маленьком норвежском городке, или, как Глан, слиться с природой в лесной чаще. Он чувствует в себе силы для этого, но реализовать свои мечты не может и потому пропадает в безвестности или погибает. Ранние романы Гамсуна – это книги, воспевающие расточительную щедрость чувств и беспечную молодую любовь; они проникнуты благодарностью за миг человеческой жизни, когда „алая кровь горит огнем нерастраченных сил“. Но, вместе с тем, эти романы трагичны и свидетельствуют о тревоге автора за будущее его героев. Свое жизнелюбие и свою тревогу Гамсун передал с щемящей художественной силой, в изумительном языковом и композиционном стиле лирической прозы».

Гамсун в качестве одного из своих литературных кумиров называл Достоевского.

Как и Достоевский, Гамсун считал, что литература должна уделять как можно больше внимания душевному состоянию человека, «тайным движениям, которые незаметно происходят в дальних уголках души, необъяснимому хаосу ощущений, тончайшей жизни фантазий», то есть бессознательной духовной жизни.

Лев Толстой – в противоположность Достоевскому – «не устраивает» Гамсуна прежде всего потому, что не исследует, по мнению великого норвежца, духовной жизни человека, но пускается в философствования и учит жизни. В 1870 – 1880-х годах, пишет Гамсун, «появились произведения, которые были не столько продуктом вымысла, сколько прилежания и рассудочности. Можно было писать о чем угодно из жизни простых людей, следовало только быть „верным действительности“, благодаря этому в разных странах появилось много крупных писателей... Они стали вождями, они все знали и всему учили».

К таким вождям Гамсун относит и Льва Толстого, которому отказывает в праве «быть мыслителем и учителем жизни», ибо философия Толстого – это «смесь старых банальностей и далеких от совершенства собственных откровений».

К 1892 году писатель прочитал все произведения Достоевского, переведенные на норвежский язык. Над кроватью Гамсуна, в которой он и умер, висел портрет великого русского писателя.

Этот портрет был прислан Гамсуну одной из многочисленных поклонниц. Сын Гамсуна вспоминал:

«Книги Гамсуна издавались огромными тиражами в России, где у него было много восторженных почитателей. Ему писали офицеры и студенты с просьбой прислать автограф, русские княгини с литературными амбициями присылали ему украшенные короной любовные письма на английском, немецком и русском языках. Станиславский и Немирович-Данченко ставили его пьесы, и они шли с огромным успехом. Письма из Московского Художественного театра были увенчаны чеховской чайкой – они прилетали словно вестники победы».

Гамсун пишет Марии: «Вчера одна русская дама, которая просит у меня автограф и фотографию, прислала мне большую литографию с портрета Достоевского. Как интересно! Ведь Достоевский – единственный писатель, у которого я чему-то научился, он – самый великий из всех русских гигантов. Я вставлю этот портрет в рамку, и я пошлю этой даме красивый – а, может, лучше сказать, необыкновенно красивый или очень тонкий? – портрет господина Гамсуна, даже если ты рассердишься!»

После прочтения «Униженных и оскорбленных» Гамсун писал: «Книга убила меня, я был вынужден пойти и прогуляться, но так и не смог унять дрожи, сотрясавшей все тело».

Насколько хорошо Гамсун знал творчество Достоевского, стало очень важно в 1892 году, когда ему будет предъявлено обвинение в плагиате.

В новелле «Азарт», написанной в 1889 году, были найдены элементы сходства с «Игроком» Достоевского. «Игрок» впервые вышел на норвежском языке в 1889 году, и Гамсун, сразу же заметив сходство, попытался вернуть рукопись своей новеллы из редакции норвежской газеты «Верденс Ганг». Однако было слишком поздно, и в 1892 году разразился скандал. Позднее «Азарт» был переработан и под названием «Отец и сын» включен в сборник рассказов 1903 года.

В деле плагиата слово лучше предоставить самому Гамсуну, который, это стоит подчеркнуть, никогда не лукавил и свое честное имя ценил очень высоко.

В июне 1892 года он пишет свой немецкой переводчице:

«Дорогая сударыня!

Я только что получил статью из "Фрайе Бюхе " [74] , в которой меня обвиняют в плагиате. Мне советуют на нее ответить. С чего бы? Я никогда не отвечаю на подобные нападки.

Но именно Вам я хотел бы дать пояснения по этому вопросу.

Я не читал «Игрока» Достоевского, когда работал над своим "Азартом ", да и давно это было. Уверяю вас, что если бы я прочитал это произведение, то уж точно написал бы свой рассказ по-другому – из одного только чувства самосохранения. Черновик к "Азарту " был сделан мной очень давно – еще в Америке.

...Я прочитал роман Достоевского после того, как закончил работу над "Азартом ". Но, быть может, я слышал от кого-то рассказ о нем или читал рецензии? Такой возможности я не исключаю, да и доказать ничего не могу...

Если порыться в моих набросках, то, верно, сыщется материал на целый большой роман – в частности, мои собственные переживания от азартных игр, – так что мне есть чем объяснить сходство между нашими с Достоевским произведениями об игре. Но все мои оправдания будут бессмысленны.

Я прошу Вас ни при каких обстоятельствах и условиях не публиковать мое письмо. Мне претит оправдываться.

...И под конец хочу Вас спросить: быть может, вы знаете, как называется тот роман Достоевского, где появляется мой слуга из "Азарта "? Не знаю, переведен ли он на норвежский. Я не намерен более говорить о влиянии на меня Достоевского; за последние несколько лет я прочел, пожалуй, практически все его переведенные на норвежский произведения. Он чувствует так же, как я, – мне это совершенно очевидно, – и пишет так же, как я, только намного тоньше, выпуклее и богаче, ибо он – гений. Но мне тем не менее представляется странным, что кто-то может утверждать, что я мог чему-то у него научиться еще до того, как мне стало известно, кто он такой».