Седой Кавказ - Канта Ибрагимов

Ночью Арзо не спалось. Вышел он во двор, призадумался. Неуютно показалось ему под сенью яблони, в ночной тиши сада он отчетливо слышал, как многочисленные гусеницы поедали не созревшие плоды и листву. Опротивели ему казенный коттедж, крона маленькой яблони, колхоз, вся жизнь. Только в эту ночь он осознал всю тягость своей жизни и главное – только в эту ночь он понял, что как ни учись, какие красные или синие дипломы ни получай, а власть в руках сильных и богатых. И как ты ни бултыхайся в коловерти жизни, а просвета в нужде и подавленности не видно. В душевном отчаянии он вспомнил о родовом наделе, почему-то ему показалось, что под роскошной сенью величавого бука, возле стен родного дома, у реки, ему станет легче. Глубокой ночью, под удивленный взгляд многочисленных звезд и холодной, рогообразной луны, под взволнованный лай растревоженных собак побежал он с одного конца в другой конец села, на край леса, где бурьяном порос не только их огород, но и двор. Обнял Арзо широченный бук, прислонился к шершавому стволу щекой, ухом вслушался в пульс могучего ствола. И показалось ему, а может, так оно и было, что слышит он, как течет обильная жизнь по артериям древесины, как спокойно, уверенно бьется сердце великана, а крона, необъятная крона шелестит сочной листвой, шепчет ему в назидание о мужестве и стойкости, о любви и верности, о борьбе за существование и нравственной чистоте и, наконец, о человеческом разуме и постижении истины земного бытия.

Долго стоял Арзо, впитывая телом и умом мудрость великана, потом, обремененный советами, сидел на гигантском щупальце корневища, прислонившись к стволу… И представляется ему, что отец, как в детстве, подсаживает его на дерево, с широкой улыбкой толкает вверх к необозримо большой кроне. Вот он покоряет высоту, карабкается изо всех сил, и вдруг руки отца остаются внизу, все, больше поддержки нет, он в неудержимом страхе, он хочет спрыгнуть, боится высоты, он кричит, а отца нет, он исчез, и Арзо когтями, до крови разодрав пальцы, вцепляется в ствол, усилие, еще и еще, из последних сил отчаянный рывок вверх – и сильные ветви бука с любовью подхватывают его и возносят к вершине. «Ты добился этого!» – аплодируют листья. – «Ты достоин величия – ты боец!» – звенят колокольчиками молодые орехообразные колючие плоды бука. А кругом поют птицы, порхают бабочки, прохладный ветерок развевает его кудри, белки прыгают по ветвям, и его отец, мать, брат и сестры прыгают в радости под кроной, машут руками, обнимаются… Вдруг писк, шум, возня, что-то легкое падает на голову Арзо, он открывает глаза и в предрассветной мгле видит, как прямо над головой маленькая, юркая белка по веткам мечется в поисках спасения от длиннотелой куницы. Прыжок один, другой, когтями цепляет хищник жертву, но белка в последний момент извивается и бросается вниз по стволу. Через голову Арзо, падая на ноги человека, белка слетает, выворачивается и скрывается в зарослях ворсянки и крапивы. Тот же путь проделывает куница, только она не задевает человека. Еще колышется разбуженная трава, погоня исчезла, поглощенная сумраком зари.

«Какие красивые пушистые зверьки! – подумал Арзо. – Вроде даже схожи, только чуть размером разнятся. И что они не поделили в этом ночном спокойствии?»

Потом он вспомнил сон, еще сидел, ощущая утреннюю прохладу и свежесть. С рассветом запели соловьи, прямо над головой Арзо громким флейтовым свистом разразилась самка-иволга, трескучим криком ей ответил самец. Недалеко, в предлесье, хлопая крыльями, затоковали фазаны. С колхозных полей после ночной кормежки, не спеша протрусило немногочисленное стадо кабанов… Мир просыпался. Арзо встал, пошел к реке, умылся, окончательно проснулся. Что-то новое, стойкое, вдохновляющее на жизнь зародилось в его сознании. Он чувствовал молодость и гибкость своего легкого тела. Внутри были чистота и рвение. Однако что-то внешнее, грубое, едкое сжимало в тисках его свободу, мысли и движения. Он понюхал одежду и ощутил гадкую вонь фермы. Арзо разделся, осмотрел себя и ему показалось, что в предрассветной мгле на его теле явно проступают синяки от поцелуев доярок, царапины от их потных рук. Презирая самого себя, он ежась подошел вновь к реке, с дрожью в теле, покрывшись «гусиным пушком», вошел в студеное русло, глубоко вдохнул и бросился с головой навстречу потоку. Приятная свежесть поглотила его, с радостью омыла молодое тело, играясь, щекотала белизну кожи.

Надеть вонючую одежду очищенный организм Самбиева противился. Выкинуть ее не представлялось возможным – не было достойной смены. Тогда Арзо тщательно простирал ее, весело фыркая, смеясь, натянул на себя мокрую холодную одежду и, ликуя, чуть ли не крича, побежал по уклону домой, к матери. Кое-кто из рано проснувшихся сельчан видел бегущего по селу Самбиева, даже пытался окрикнуть, но молодой человек несся вперед. Он за ночь переродился, это был уже не учетчик, теперь Арзо грезил большим, значительным, далеким и высоким, как его родной бук, сладость вершины которого он вкусил в эту ночь…

В шестнадцать часов в огромном кабинете председателя началось открытое партийное собрание колхоза «Путь коммунизма». Торжественность заседания чувствовалась издалека. У ворот центральной усадьбы две милицейские машины. Перед конторой ряд черных «Волг». В помещение впускают строго по списку, Самбиева в нем нет.

Тщетны все попытки Арзо присутствовать на собрании. А ведь он весь день готовил речь с критикой руководства колхоза. Может быть, его уволят, наконец-то, с работы, но он больше не учетчик, он не белка, за которой безбоязненно можно гоняться.

Обдумывая возможные варианты проникновения в зал, Арзо отошел в сторону. Рядом, сидя на корточках, кучковались, покуривая, шоферы спецмашин, еще какие-то приезжие. Арзо невольно услышал:

– Да-а, сегодня кинут Шахидова.

– Ну может, не сегодня, но задел начнут.

– А отчего ж так? Ведь только назначен?

– Говорят не «подогрел лапу» или не в должной мере… Короче, недовольны им в районе… Говорят, не справляется.

– А кто на его место?

– Желающих много… Я краем уха слышал, что шеф хочет вернуть сюда бывшего главного зоотехника, – шофер смачно сплюнул. Арзо понял, что этот возит первого секретаря райкома КПСС Корноухова, уж больно важно он восседает на корточках, да и говорит, как главный шофер. – По крайней мере, – продолжал тот же голос, – этот зоотехник сутками шастает возле райкома, да и дома у шефа я его пару раз за последнее время видел.

Заметив прислушивающегося Самбиева, приезжие замолчали. От неловкости Арзо отошел в сторону. Подслушанная речь удивила его, даже расстроила все его планы. Да, оставаться в учетчиках нельзя, тем более что может возвратиться руководителем колхоза его лютый враг. Не мешкая, он подбежал к распахнутым окнам кабинета. Важно усаживался в кресла приезжий президиум. На лицах гостей строгость, ответственность, озабоченность судьбами колхозников. После команды секретаря парткома колхоза стали устраиваться на стульях, скамейках, даже на коленях друг друга колхозники-активисты. Загромыхали стульями, от тесноты не могли усесться, шептались, уступали друг другу места, возня, по мнению некоторых, затянулась. Тогда в первых рядах собрания браво вскочил толстый бригадир птицеводческой фермы – обласканный партией ветеран – Мовла Моллаев.

– Что вы там возитесь! – заорал он. – Нет у вас стыда! Даже сесть тихо не можете.

Еще рьянее засуетились активисты, и в это время Арзо впрыгнул в последнее окно. Кто-то недовольно забурчал, секретарь парткома колхоза аж вскочил как ужаленный, но Самбиев спокойно протиснулся в середину зала и, потеснив молодых односельчан, сел. Некоторые из приезжего начальства заметили неординарное вхождение, переглянулись, но не зная, как реагировать, и не желая нарушать торжественность ситуации, махнули в сердцах рукой.

По тому, что в президиум собрания вместо председателя колхоза Шахидова пригласили только секретаря парткома и местного ветерана-коммуниста, Арзо понял, что шоферы имели достоверную информацию и совмещение выездного заседания бюро райкома КПСС и открытого партийного собрания колхоза не рядовое событие, а мероприятие для опорочивания недавно «избранного» председателя и подготовки общественного мнения к смене руководителя.

Открыл собрание секретарь парткома. Его речь была скомканной, невнятной, он боялся бросить взгляд в зал, особенно в сторону, где сидел Шахидов. Потом недолго говорил какой-то тип из Грозного. Видно было, что он не большой начальник, а так, приглашен для весу, ибо первый секретарь райкома сидел более чем уверенно, чинно. Наконец и ему предоставили слово.

Высидевший огромное количество различных лекций, семинаров, конференций, Самбиев быстро определил, что главный коммунист района далеко не оратор, и его лексикон больше соответствует вечернему застолью, нежели серьезному собранию. Однако мало кто мог понять это из присутствующих, да и какая разница, в любом случае «первый» всегда и везде тамада в районе, и все, что он говорит, правдиво и умно.