Письма. Том III (1936) - Николай Константинович Рерих

по нынешним временам нелегко рассчитывать на такую выплату, хотя бы и при такой огромнейшей уступке. Чтобы облегчить положение вещей, можно бы согласиться на плату по десяти тысяч долл[аров] в год на четыре года. Это будет тот минимум, который нам необходим. Ведь среди этой группы картин много картин и по пять, и по шесть тысяч, а эти цены были назначены в то время, когда доллар был полновесным и еще не упал почти наполовину. Говоря о необходимом минимуме, не забудем, что на нас осталось и полное содержание Института «Урусвати», и поддержание Европейского Центра[140], и все огромные расходы по корреспонденции, связанной с культурно-общественной работою. Вся эта работа ради будущего не может быть нарушена — Вы сами это отлично понимаете. Если Клайд полна добрыми планами, то такое дело должно еще более зажечь ее. Если же она поверх десяти тысяч заработает и для себя, то это будет лишь законным заработком. Для нее говорить о такой целой группе картин, которая может быть постепенно распределяема по коллекциям, представляет несравненно большее и более увлекательное дело, нежели продажа какой-то отдельной картины. Да и те лица, с которыми она разумно и осмотрительно стала бы говорить, легче поймут и огромную уступку, делаемую на целой группе. Когда Вы подсчитаете цены всей группы, то увидите, о какой огромной уступке я говорю. Итак, в надежде, что узники скоро будут выпущены, начните теперь же неотложно переговоры о таком предложении. Между прочим, не нужно ли дать Вам доверительное письмо, чтобы по нему Вы могли получить из темницы эти мои картины? Все стоит настолько неотложно и настолько остро, что ответ Ваш будет ожидаться с обратною почтою. Подчеркиваю, что само новое положение Клайд дает ей новые возможности для расширения ее кругозора. Приложим все усилия к тому, чтобы сущность работы не нарушалась.

36

Н. К. Рерих — Г. Г. Шкляверу

28 февраля 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]

Дорогой Георгий Гаврилович, несмотря на необычные снежные заносы, происшедшие здесь, Ваше письмо № 5 все же дошло. Уже несколько дней сидим без телеграфных сообщений, ибо линия была повреждена снегами. Таких поздних снегов здесь не запомнят. Очень характерно то, что Вы сообщаете о газетной заметке в «Геральде». Может[е] всем определенно говорить, что эта заметка, конечно, сделана с явным клеветническим намерением. Экспедиция кончилась, отчет только что послан, а в феврале и марте, как всему миру известно, никто семян не собирает. Ни я, ни Юрий никогда не собирались поступить или оставаться на службе Земледельч[еского] Деп[артамента]. У меня имеется определенная бумага, что Деп[артамент] предлагает мне «ту лид энд ту протект Американ экспедишен»[141]. Но оставаться служащими Деп[артамента] мы никогда не собирались, а почти двухлетняя экспедиция, во всяком случае, не могла быть сделана бессрочной. Мой заработок — мои картины, и почти два года было потеряно для моего искусства. Итак, и эта клевета подстроена предателями, но с теми же негодными средствами. Больше того, у нас имеются телеграммы от Департ[амента], в которых нам предлагается ехать в Кукунор в сентябре, на что мы должны были категорически ответить отказом. Причин много: во-первых, мы могли бы доехать туда лишь в октябре уже по окончании семенного сезона, а во-вторых, эта местность была занята шестидесятитысячным корпусом красных китайцев, и мы попали бы в безысходную ловушку. Эти обстоятельства были нами определенно телеграфированы Департам[енту], и у нас имеется ответ, что Деп[артамент] признаёт непрактичность своих предложений. Все это очередная клевета. Ведь сейчас, судя по газетам, в Америке происходит какая-то волна преступности. Многие американцы покидают страну, так перепечатывают здешние газеты американские сообщения. Как Вы знаете, Линдберг должен был спастись в Англии, а теперь многие крупные деятели переселяются в Австралию. Хорш с двумя сообщницами показывает во всей своей мрачности[142]. Но каждое их отвратительное действие вызывает к жизни новые светлые силы. Не было ли от Вас какого-либо пакета, адресованного Хоршу, полученного там 9 янв[аря]? Мы понимаем, что там видели Ваш конверт Хоршу, и нас спрашивали об этом. В чем дело?

Е. И. сомневалась, выдержит ли Шено данное ему испытание. Удивительно сложна психология — оставаться членом Комитета, но не входить в президиум, ведь разница невелика. Из письма Гавр[иила] Гр[игорьевича] мы поняли, что Шабас остается, и, таким образом, хотя бы за отсутствием председателя остается вице-председатель и генеральный секретарь, иначе говоря, Комитет существует. А тем временем уже в спокойном темпе можно подыскать председателя, отвечающего задачам Учреждения. Следует подыскивать какие-либо платные Общества, которым можно было бы под временное заседание сдавать наше помещение. Тем самым можно хотя бы частично облегчить вопрос о сумме на помещение. Ведь Вы знаете, насколько все напряжено, и нужно найти возможности, чтобы продержаться это трудное, но высокостроительное время. Только слепой не видит, куда все идет. Ко времени выявилось и предательство трио в Нью-Йорке. Ведь с такими типами никакая строительная работа не была бы возможна. Если они для начала выявились с присвоением чужих шер, то что же можно было ожидать в будущем?

Наши группы проявляют прекрасное понимание происходящего. Уже не говоря о Филадельфийской группе, о новом Комитете в Нью-Йорке и о др[узьях] в Южн[ой] Ам[ерике], и Латв[ийское] Общ[ество] показало себя с самой лучшей стороны. Как только туда было прислано циркулярное письмо от трио, они сейчас [же] в оригинале препроводили его к нам, а мы в свою очередь имели возможность дать такой оригинал адвокатам. Имейте в виду, что незаверенная копия не имеет значения, — адвокаты требуют оригиналы, или фотостаты, или в крайнем случае копии, заверенные магистратом. Любопытно, как ответят мадам де Во и М. А.[Таубе] на письма от наших верных сотрудников? Если де Во так предупредительно, как Вы сообщаете, вошла в сношение с неизвестным ей Хоршем, то не может же она оставить без ответа фактически письмо противоположной стороны. Особенно печально, что во всем этом и некоторые наши соотечественники принимают самое горячее участие. Велико среди них разложение. Макар, разбросавший шишки, потом вопит для себя же об их последствиях. За каждую мою помощь русским русские же меня и поносили. Немало было русской ругани после того, как я помог Харб[инскому] Дому Милосердия, где призреваются самые несчастные старики. Ругали меня за помощь инвалидам-комбатантам в Харбине. Поругали и за помощь русским больницам, а каждая помощь отдельным лицам вызывала прямо какое-то злобное рычание. Да ведь и «Священный Дозор»[143], данный в пользу Дома Милосердия, запрещен русским цензором. Ведь и Васька Иванов