Копье Судьбы - Ольга Тарасевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наталия постучала согнутым пальцем по лбу, вытащила сигарету из лежащей на столе пачки.
– Массовые галлюцинации тоже бывают. Лови, Седов, своего черта – и срочно в отпуск. – Она затянулась, выпустила дым. Потом сделала еще затяжку, и…
Тлеющий кругляшок вдруг погас.
– Твою мать! Ты видел? Видишь! Володя, что это было?!
Следователь хмыкнул:
– Массовые галлюцинации.
Но, закрыв за собой дверь кабинета эксперта, быстро перекрестился и прочитал «Отче наш».
* * *Двигающиеся по соседней полосе грязно-белые «Жигули» истошно засигналили.
Лика Вронская вывернула руль, отводя опасно вильнувший влево «фордик».
И, конечно, закон бутерброда. Красный свет. Предательски оставляющий наедине с едва не отшлифованным авто…
На пассажирском сиденье «Жигулей» стояли какие-то саженцы, загораживали обзор. Но все же желание высказаться оказалось сильнее. Мужик дотянулся до ручки, опустил стекло и прокричал:
– Ты бы лучше на дорогу смотрела! Мартышка с гранатой! Ты мне чуть бок не зацепила!
– Извините. Действительно, моя вина. – Лика Вронская растерянно улыбнулась. – Я такая неловкая.
Обиженный водитель явно собирался сказать что-то еще, но его прервало начавшееся впереди движение.
Он лихо нажал на газ, потом, конечно, пришлось резко тормозить.
– Так тебе и надо, – проследив за его маневром, прошептала Вронская. – Прости, «фордик», я тебя и правда чуть не тюкнула. Давай-ка мы от греха подальше на следующем перекрестке переложим субноут Ганса на заднее сиденье. А то я все время на него смотрю. А не на дорогу, мужичок прав!
Она убрала компьютер подальше, но мысли все равно то и дело возвращались к миниатюрной мощной игрушке.
Умная, но крошечная. Текст набирать неудобно, пальцы, привыкшие к стандартной ноутбуковской клавиатуре, вряд ли быстро забегают по небольшим кнопкам. Маленький экран – это компактно. Но и вредно для глаз.
Одним словом, вещь красивая, но не очень-то подходящая для писательских целей.
Однако как же ее хочется! Даже несмотря на то, что стоит такая кроха в хорошей комплектации вдвое дороже приличного ноута.
– Впрочем, знаешь, «фордик», лучше думать о компьютере, чем…
Вронская застонала, вспомнив вчерашнюю историю с убийством Ганса.
Перед глазами появился залитый кровью номер, распластанные тела. К горлу подкатила тошнота, в глазах задрожали слезы.
– Включим музыку, – решила Лика и поставила максимальную громкость. – Да, я слышу, машинка, тебе не нравится, у тебя даже под капотом звенит. Но я не могу себе позволить думать о том, что произошло. Надо как-то выбить из себя воспоминания, хотя бы и звуком. Вчера я, конечно, перенервничала. Потом мне показалось, что молока стало меньше и Даринка не наелась. Сегодня, особенно когда сцеживала, та же беда. Терпи, «фордик», ради моей дочи. Никакие смеси не заменят грудного вскармливания. Поэтому мы будем с тобой слушать музыку. И думать о чем-нибудь хорошем. Или смешном. Помнишь Пашку[28]? Сейчас мне так смешно вспоминать, как я рыдала из-за того, что мы расстались. А в сущности, я должна быть благодарна его любовнице. Если бы не она – не было бы дочки, не было бы потрясающего романа с ее папой. «Фордик», все-таки права народная мудрость: все, что ни делается, – к лучшему.
Болтовня с машиной помогла скоротать время в небольшой пробке. Перед тем как подняться в офис к бывшему бойфренду, Вронская позвонила Светлане. И, услышав, что с доченькой все в полном порядке, захватила сумку с компьютером и выскользнула из безмятежно-голубого «фордика».
За Пашин офис – Лика восхищенно осмотрела футуристическое стеклянное здание тетраэдной формы – можно только порадоваться. Броский дизайн, удобное расположение – центр, но не с самым интенсивным движением.
Лике нравилось все: просторный холл, бесшумный лифт, чистые непрокуренные коридоры с развешанными по стенам дипломами и фотографиями. Открывая массивную начальственную дверь Пашиного кабинета, она собиралась разразиться восторгами. И запнулась.
Пашка, бывший парень, нежность мешает дышать, распухшие от поцелуев губы. Он – самый лучший, самый любимый… Был.
А теперь вот это, что-то невообразимое, в кресле.
Нестыковка…
Паша никогда не был тонким, звонким и худым. Но пара лишних килограммов в области талии совершенно его не портили.
«Я люблю жизнь, шашлык, работу. И себя со всеми своими недостатками, – мог бы признаться Пашин пузик. – И лучше гедонизм, чем скудное подтухшее прораще€нное зерно на ужин, разве нет?»
Теперь Пашка стал огромным, необъятным и… стопроцентно одиноким.
Где его прежние глаза, блестящие, живые? Что это за щечки-хомячочки? Подбородки лучше не считать, чтобы не расстраиваться.
Потухший. Выключенный. Перегоревший.
Исключительно сумеречные ассоциации, увы.
Интересно, он помнит, что такое секс? Теперь невозможно заподозрить в Паше темпераментного любовника. А ведь в свое время даже кровать сломалась во время особенно страстного отдыха…
Ну надо же, как жизнь заматросила бывшего мачо. Теперь, может, Пашка и рад был бы залечь в уютное милое семейное болото – да только кто его пустит…
Всполохи злорадства в собственном сознании Вронскую расстроили.
«Лучшая реакция на боль и обиду – прощение, – думала Лика, очень рассчитывая, что за ее улыбкой не видно ужаса, вызванного нынешней Пашиной внешностью, – потому что прощение – это душ, генеральная уборка. Мусора больше нет, можно начинать жить, прошлое уходит, освобождая место, энергию, пространство для будущего. Месть и обида – это как заевший диск, гоняющий одну и ту же мелодию. А сколько дисков можно было бы прослушать за это время?»
– У тебя, говорят, ребенок? – поинтересовался Паша, расстегивая «молнию» сумки субноута. – Замуж вышла? Мои поздравления!
Вронская бодро отрапортовала:
– Ребенок есть, мужа нет.
– Естественно, я всегда подозревал, что, кроме работы…
Он с досадой закусил губу и замолчал.
А вот пальцы Пашкины остались прежними, отметила Лика. Длинные, изящные, аристократические. Почему бы кому-нибудь ими не очароваться?… Пусть бы Пашку кто-нибудь усыновил. Все-таки нет сил смотреть в его несчастные глаза. Оказывается, бывшие бойфренды в полностью чужих людей так и не превращаются, за них все равно невольно переживаешь…
Пароль на компьютере слетел за полминуты, пароль почты – за две.
– Какие именно письма тебя интересуют? – Паша потер пальцем переносицу. – Немецкий язык, судя по всему. Ничего не понимаю, только одно имя адресатов, похоже, русское. Юрий Костенко. Сейчас, сейчас… Да! Они переписывались по-русски!
– Отлично. – Лика засунула руки в карманы брюк и заходила по кабинету. – Скопируй все письма в один файл, пожалуйста. И входящие, и исходящие.
Она не удержалась, бросила украдкой взгляд на свое отражение в стеклянной дверце шкафа. Черный костюмчик сидит почти идеально, розовая блузка чуть скрадывает тусклость лица. Хронический недосып, вечный спутник материнства.
И кокетство, похоже, тоже вечно – даже если практического смысла в нем нет никакого.
– Сделано. – Паша достал из компьютера флэшку, протянул Лике. – Файл называется «письма Костенко». Но в принципе ты и сама теперь можешь залезть в почту на этом компьютере, паролей больше нет. Если вдруг – хотя это маловероятно – все же появятся глюки, звони.
– Ох, нет. – Лика прошмыгнула мимо Паши, плюхнулась в кресло. – Я хочу сейчас все почитать, не дотерплю до дома, а в компе, кажется, батарея разряжена. Я быстро!
Паша пожал плечами:
– По мне – так хоть весь день тут сиди. Я очень рад тебя видеть.
– Тоже рада, – соврала Лика, испытав привычный в таких ситуациях укол совести. Но не рубить же правду-матку, человек расстроится. – Спасибо, что ты меня выручил, я бы…
Закончить фразу она позабыла.
Переписка Вассермана и Костенко касалась такой любопытной темы…
* * *– Вы к кому? В третью палату? Нет, к Екатерине Некрасовой нельзя, – буркнула медсестра, откладывая журнал. А потом, разглядев Игоря, приосанилась, кокетливо захлопала ресничками. – Вы – муж? Да, тяжело, когда такое с близкими происходит…
– Не муж, – скорее выдохнул, чем сказал, Игорь.
Похороны отца. Это и свои похороны. Так, как раньше, уже не будет.
Все изменилось.
И с этим придется учиться жить.
Потом.
Когда перестанут болеть глаза, горло, голова, живот, все, что только есть в теле. Включая еще не удравшую душу.
Пока же сил просто нет.
– Тогда, наверное, вы друг ее. Видно, что переживаете сильно, – щебетала девушка.
На ее миловидном личике с судорожной быстротой менялись маски.
Настоящее лицо-хамелеон.
Роковая женщина, выразительный взгляд чуть прищуренных глаз; сочувствующая сестра, глубокий вздох, скорбная складочка на переносице; сексуальная хулиганка, язычок облизывает губку.
