Anarchy in the ukr - Сергей Жадан

Так или иначе все завязывается на музыке — и твои знакомства, и твои вредные привычки, и то, как ты ведешь себя в постели, и то, за кого ты голосуешь на выборах, и голосуешь ли вообще. Музыкальный формат — это на самом деле формат поведенческий, это тебе только кажется, что ты выбираешь музыку, выбираешь одежду, ищешь себе работу, переключаешь каналы телевидения, останавливаясь на чем-то для себя интересном. Ты слишком доверяешь собственным чувствам, собственной интуиции, которая тебя каждый раз подводит и ты просто не осознаешь, что на самом деле это каналы переключают тебя, что на самом деле это тобой водит и бросает из стороны в сторону, от стены к стене, что на самом деле вложенная в тебя в свое время информация в конечном счете обязательно приносит дивиденды, и дивиденды эти выплачиваются совсем не тебе. Все зависит от музыки, и однажды ты начинаешь проникаться чужими идеями, пуская их на свою территорию, подчиняешься чужому ритму, подпадая под него, подправляя под него свою мимику и свои движения, и ответственных за это вряд ли найдешь — никто не запретит блюз за то, что он сломал тебе суставы, никто не посадит Нейла Янга на электрический стул в штате Техас за то, что у тебя выпадают зубы от его гитары. Freedom, говорит Нейл Янг и показывает тебе фак. Freedom, подтверждает суд присяжных и делает перерыв на ланч. Freedom, печально соглашаешься ты и идешь к знакомому дантисту.

Они сделают так, чтобы я ничего не заметил. Они будут маскироваться за брендами и музыкальными терминами, они пустят перед собой рекламные ролики и опытных промоутеров, они заполнят эфир старательно и умело, как мама в детстве заполняет сандвичами корзинку для выезда на природу. Я вряд ли замечу их работу, проснувшись однажды утром в полностью враждебном городе, с оккупированным их музыкой и агитацией воздухом, в котором не останется пространства для моих маневров, я даже не смогу вспомнить, как все выглядело раньше, до того как музыка начала вгонять меня в депрессию, а радиопозывные — вызывать боль в мышцах. Они сменят все — они сменят заставки к программам, они сменят голоса ведущих, они будут добавлять к общему звучанию с каждым разом больше пластика, с каждым разом больше пластилиновых заменителей, они будут убирать из музыки все лишние детали, все дополнительные функции, они будут мыть и чистить свою музыку, как тушу кита, они выскребут оттуда все горячие живые механизмы, на работу которых я всегда реагировал, и мне останется пустой тусклый шар, который будет висеть надо мной, холодно переливаясь синтетическим сиянием, будто настоящее солнце, будто горячее сердце, вырванное из груди храброго тинейджера.

Любовь к музыке антисистемна, и они это понимают, они понимают, что, максимально забив эфир и лишив меня возможности выбора, они смогут ожидать от меня нужных действий и прогнозированных решений. Зомбирование легче всего проводить на уровне ритма, тщательно и целенаправленно, при моем пассивном участии и номинальном присутствии, — они запускают свои рожки и волынки, и я обязательно должен присоединиться к большой системной сети переваривания музыкальных звуков, к сквозной, подкожной модели функционирования звука как агрессии, звука как формы моей психической зависимости, голоса как раздражителя всех болезненных, открытых и незащищенных участков моего тела; музыка — это более-менее ритмизированная угроза моей свободе, моему аппетиту и всем моим внутренним процессам, включая процесс пищеварения. Они знают мои слабые места, они следят за моими основными маршрутами; голосами и барабанным боем они загоняют меня в отведенные мне рамки, в приготовленные для меня заповедники, зная, что я скорее среагирую именно на голос их радиозаставок, чем на голос собственной памяти; для них самым худшим и самым опасным может быть только моя самоизоляция, изолирование от их радиоэфира, исключение себя из этой системы звукового кровообращения, они боятся потерять со мной связь, боятся не иметь ко мне доступа, они начинают паниковать, когда я закрываюсь дома, вырываю антенну из радио, перестаю реагировать на звонки в двери и стук в стены, включаю свою музыку и слушаю ее на максимальной громкости, даже не для того, чтобы лучше слышать, скорее для того, чтобы заглушить все остальное, все, чем пытаются наполнить мою голову, как реки водой. Они попробуют еще какое-то время достать меня, а вот хуй — мои дамбы скреплены моей лимфой, моими слюной и кровью, моя музыка давалась с боем, за каждый трек заплачена такая цена, что ни один динамик не сможет перекричать это многоголосие, не сможет перехрипеть мою золотую коллекцию, мою фонотеку, бифштекс моего джаза, пепел моих святых, моего нейла янга, моего дьявола.

Rolling Stones. Sister Morphine. Я сидел и слушал свои пластинки. Все время одни и те же пластинки. Я прокручивал их десятки раз, запиливая до дыр, через какое-то время они начинали трещать, иголка перескакивала с дорожки на дорожку, но я не обращал внимания — я не собирался слушать их всю жизнь, мне важно было поддерживать в себе этот постоянный шум именно сейчас — этим летом и в этом месте, куда я случайно попал. Я приехал к знакомому, он давно звал, говорил, приезжай, у нас тут речка, будем ходить на речку. Хорошо, говорил я, обязательно приеду. В какой-то момент я остался совершенно один, без бабок и каких-либо занятий, и подумал — действительно, почему бы не съездить, может, там и в самом деле есть какая-то речка. Я позвонил знакомому, я приеду, говорю, угу, ответил он, приезжай, на речку пойдем. Что привезти? спросил я на всякий случай — бабки заканчивались, и я рассчитывал, что он скажет «ничего». Ничего, сказал он, еду, сказал в свою очередь я и повесил трубку. Я взял с собою полный пакет пластинок. Относительно речки у меня были определенные сомнения, но без пластинок ехать не решился. Пассажиры потонувших трансатлантических пароходов, идя на дно в холодном океане, хватают, насколько можно понять из кино, детей, домашних животных и ювелирные изделия. Я схватил свою музыку, я уверенно и безвозвратно шел на дно и хотел в случае абсолютной неудачи держать в руках нечто соответствующее. Домашних животных у меня не было. Домашних животных я ненавидел, они вызывали у меня тревогу. Ювелирные изделия я видел только в том же самом кино. О детях речи не было. Я взял пластинки, сел в поезд и через пару часов вышел на перроне маленького солнечного городка.

Привет, обрадовался мне знакомый, что это ты привез? Это пластинки, ответил я. Знакомый разочарованно, но тщательно осмотрел мои пластинки и показал, где у него проигрыватель. Проигрыватель был страшный, но мои пластинки видели и не такое. Я не был фанатичным коллекционером, собственно, я не был коллекционером вообще. Я не дрожал над каждым диском, для меня главным было иметь ту или иную музыку, когда диск затирался до дыр, я выбрасывал его и шел покупать точно такой же. Я ставил на свои пластинки чашки с чаем, резал на них рыбу, сушил драп и записывал номера телефонов — музыка от этого не страдала. Я тоже. Я подошел к проигрывателю и поставил свою пластику.

Слушай, сказал мне знакомый на следующее утро, тут такая ситуация — должен съездить на несколько дней к маме. А как же речка? спросил я. Ну, ты оставайся, сказал знакомый, сходи на речку, живи тут, квартира свободна, а я через несколько дней вернусь. Хорошо, сказал я, я останусь. Договорились, успокоился он, только не утопись на этой чертовой речке, и не води сюда блядей!

Вечером я вышел за пивом. Она сидела на лавочке и пила колу. У нее была загорелая кожа, темные волосы и неумело крашеные ногти. Я вернулся домой и стал слушать свои пластинки.

Привет, сказал я ей на следующее утро, она сидела на той же лавочке и жевала резинку, пошли на речку. Ну да, ответила она, на себя посмотри. Я обиженно ушел. Вода была холодной. Я вернулся домой. Ее нигде не было.

Ну, что там? спросил знакомый. Все нормально, сказал я, как мама? Заебала меня мама, честно ответил знакомый, но нужно ей помочь. Побуду тут еще несколько дней. На речку ходишь? Хожу, соврал я. Смотри не утопись, посоветовал он. И с блядями там осторожно! Я осторожно, заверил я его. Я стоял возле окна и ждал, когда она появится. Она пришла часов в семь вечера. Я выбежал на лестницу и пошел вниз. Привет, снова сказал ей. Она сняла солнцезащитные очки в розовой оправе и внимательно посмотрела на меня. Мне стало неудобно. Давай вина выпьем, предложил я. Ты что — дурак? поинтересовалась она и пошла наверх. Я слышал, как она достала ключи и открыла двери. Ее двери были как раз напротив моих. Я поднялся домой и включил проигрыватель. Колонки глючили, звук все время пропадал, потом появлялся снова, потом снова исчезал. Такое впечатление, что это билось чье-то сердце.

Утром пошел дождь. Хорошо, подумал я, пойду на речку. Я вышел на лестницу. Она сидела под дверями и крутила в руках свои очки. Привет, сказал я. Она посмотрела на меня с ненавистью. Что случилось? спросил я. Двери изнутри закрылись, ответила она, а дома никого нет, сижу тут уже полчаса. Позвать надо было, сказал я и присел возле замка. Через двадцать минут я принес отвертку и сломал двери, она поблагодарила и закрылась изнутри на цепочку. Я пошел домой и той же самой отверткой принялся ремонтировать проигрыватель. Пластинки лежали на столе, как неотправленная корреспонденция.