Четыреста килознаков - Татьяна Рябинина

— Выслужил со льготными и вышел.

Быстро прожевав последний кусок курицы, я поставила тарелку в посудомойку, взяла телефон и отправилась в гостиную. Эфир явно был не прямым, так что рассчитывала дозвониться. Ник ответил после третьего гудка.

— Видела тебя по телевизору, — выпалила, едва поздоровавшись. — Прямо такой роскошный летчик. Поздравляю! Это медаль?

— Орден, — усмехнулся Ник. — Сирийский. «За военные заслуги». Хотя медаль у меня тоже есть, только наша. «Участнику военной операции в Сирии». А орден еще три года назад должны были дать, но наши тормознули.

— Почему? — не поняла я.

— Потому что мы с птицей ушатали самолет. Приостановили процедуру на время работы комиссии. Ну а потом, видимо, забыли. Сейчас вот вспомнили. Награда, типа, нашла героя. Но приятно.

— Еще бы не приятно! А за что? Орден?

— Удачно отстрелялись, — коротко ответил Ник, явно дав понять, что подробностей не будет. — Извини, Жень, мы тут немножко с ребятами отмечаем. Завтра прилечу, позвоню. Целую.

Откуда-то донесся хоровой мужской смех, и соединение прервалось. Я глупо улыбнулась. Ну какой женщине не будет приятно, если ее мужчина герой? Впрочем, насчет того, что мужчина мой, особой уверенности пока не было. Хотя бы уже потому, что его считает своим какая-то другая женщина. У которой дом или дача недалеко от моей. Откуда мне знать, порвал он с ней или нет. Но что-то подсказывало: нет… пока нет.

Хотя я ведь тоже свои отношения всего лишь поставила на паузу. Положа руку на сердце — готова ли я вот прямо сейчас взять телефон, позвонить всем троим и сказать: «прости, спасибо за все»?

Ответ — нет. Пока нет.

Потому что мы с Ником еще не перешли ту грань, за которой другие перестают существовать даже в качестве запасных вариантов.

Или ты, или никто…

Мне было с чем сравнивать. Когда я подала на развод, было все равно, получится ли у нас что-то с Захаром. Просто не могла больше быть рядом с Никитой — сидеть вместе за ужином, разговаривать, ложиться в постель.

Скажи честно, Женя, если с Ником ничего не выйдет, ты сможешь возобновить прежние отношения? С кем-то из троих или со всеми?

Честно? Смогу. Но… хотелось бы уже ответить отрицательно.

Глава 17

— Уже двадцать девятое… — тусклым голосом сказала Алена, глядя на календарь. — Скорей бы этот год закончился.

— Что-то изменится? — скептически поинтересовалась я, переворачивая омлет.

— Нет, но… — она села за стол и положила подбородок на сложенные руки. — Где будешь отмечать? Со своим летчиком?

— Пока не знаю. А ты?

— Нигде. Никуда не хочу. Да и некуда. Дома буду.

Ее тон мне не понравился. Вид — тем более. Лицо бледное, отекшее, под красными глазами темные круги. Не спала, плакала, курила в форточку одну за другой.

— Может, к бабушке Зое пойдешь? Она рада будет. Отец наверняка приедет.

— Смеешься? — Алена страдальчески сдвинула брови. — Отец не приедет, у него девка новая, молодая. Чуть постарше меня. Не знаю, что она в нем нашла. Вряд ли надолго. Бабушку я и тет-а-тет переношу строго дозированно, а там соберется орда родственников. Чтобы она опять рассказывала про бегемотика?

Бегемотик был у нас притчей во языцех. Наверно, в каждой семье есть такая история, которую бабушки-дедушки обожают, а внуки ненавидят. Особенно если ее рассказывают в стопицотый раз на семейных праздниках.

Когда Аленке было года четыре, она увидела по телевизору, как гадит бегемот: раскидывает какашки из-под хвоста веером. После этого шла с Бабзоей по улице и заметила машину, посыпающую тротуар песком именно таким же образом.

«Смотри, бабушка, — завопила она, — машинка сыплет песок, прямо как бегемотик какает».

У моей собственной бабушки когда-то тоже была любимая позорная история про меня, так что я прекрасно Алену понимала. Хотела сказать об этом, но помешал телефон. Быстро скинув ей на тарелку омлет, ушла в гостиную и ответила там.

— Привет, Жень, — голос Ника звучал устало. — Все, я в Питере, еду домой. Не хочешь вечером в театр сходить?

— На что? — насторожилась я, поскольку любила оперу, балет терпела, а драму и прочую комедию не переваривала.

— В Малый на «Щелкунчика». Вовка взял билеты, а его девушка не может.

Хм… промежуточный вариант. Балет как таковой мне не особо нравился, зато я любила Чайковского. Правда, «Щелкунчик»… Был тут один нюанс, и уже заранее щипало в носу, но… может в этот раз удастся удержаться?

— С удовольствием.

— Тогда встречаемся в полседьмого у входа. До вечера.

Настроение сразу подпрыгнуло, но особо радоваться я себе не позволила, надо было садиться за работу, чтобы освободить вечер. А может, и не только вечер — но об этом старалась не думать. Разок заглянула к Алене — она лежала с учебником на животе, хотя вряд ли прочитала даже строчку.

— Я вечером уйду, — сказала, стоя на пороге.

— Свидание?

— В театр. На «Щелкунчика».

— Круто, — Алена приподнялась на локте. — Если хочешь, надень мое платье черное. Оно вполне в театр годится.

— Спасибо, подумаю, — кивнула я.

Платье я все-таки надевать не стала. Хоть и сидело оно на мне прекрасно, и выглядело отлично, но пахло Аленкиными духами — совсем не моими. Выбрала из своих— темно-зеленое, велюровое.

— Ну так тоже неплохо, — одобрила она и добавила: — Иди, не бойся. Ничего такого я не устрою.

Вот спасибо, Алена. Если б ты этого не сказала, я бы беспокоилась меньше. А раз сказала, значит, в голове что-то такое крутится.

Ник ждал меня у входа — в черном пальто с белым шарфом, элегантный, как рояль. Так говорил мой дед, я запомнила. Поцеловал в щеку прохладными губами, галантно открыл передо мной дверь.

Малый — Михайловский — я всегда любила больше, чем Мариинку, та казалась слишком пафосной. Это был словно кусочек детства: когда-то мы жили поблизости, на Казанской, и бабушка водила меня сюда на утренние спектакли. С тех пор мало что изменилось, и я была этому рада.

— Коленька! — в фойе нам навстречу поспешила бабуля-капельдинерша с ворохом программок. — Давненько тебя не было.

— Здрасьте, теть Лиза, — Ник обнял ее, улыбаясь шире плеч. — Вовка хотел с девочкой пойти, но не смогли.

— Добрый вечер, — поздоровалась и я.

— Это Евгения, — представил он меня.

— Елизавета Константиновна, — бабуля назвалась сама, строго и не без ревности оглядывая из-под очков, словно подружку сына. — Коля, как мама? Не болеет? Работает?

— Да, все там же, преподает. На ноги жалуется, а так ничего, терпимо.

— Ты привет ей обязательно передавай, слышишь?

Тут раздался звонок, и мы пошли в зал.

— Это мамина