Высокая вода - Донна Леон

– Вроде вас? – спросил Брунетти.

– Да, – сказала она без ложной скромности.

– А как вы узнаете? – спросил он, потом дополнил вопрос. – По каким признакам вы отличаете подлинное от подделки?

Прежде чем ответить, она пролистала несколько страниц книги, то и дело останавливаясь, чтобы поглядеть на фото. Наконец она захлопнула ее и глянула на него.

– По краске, соответствует ли цвет предположительному периоду изготовления. И по линиям, чувствуется ли неуверенность при их проведении. Это подсказывает, что художник пытался что-то скопировать и вынужден был думать об этом, задерживаясь, чтобы правильно их воспроизвести. У художников того времени не было стандартов; они просто рисовали что хотели, поэтому линии у них всегда четкие и непрерывные. Если им не нравилось, они скорее разбили бы горшок.

Он немедленно прицепился к слову.

– Горшок или ваза?

Она рассмеялась в ответ на его вопрос.

– Теперь, две тысячи лет спустя, это вазы, но я думаю, что для людей, которые их делали и пользовались ими, это были всего лишь горшки.

– А для чего их использовали? – спросил Брунетти. – Изначально.

Она пожала плечами.

– Для чего люди вообще используют горшки: хранят рис, носят воду, держат зерно. У этого, со зверем, есть крышка, значит, то, что они там держали, надо было защитить, скажем, от мышей. Предположительно рис или пшеницу.

– Насколько они ценны? – спросил Брунетти.

Она села на диван и положила ногу на ногу.

– Не знаю, как на это ответить.

– Почему?

– Потому что нужно, чтобы был рынок, тогда будет и цена.

– И что?

– А для этих вещей нет рынка.

– Почему нет?

– Потому что их так мало. Тот, что в книге, он в музее «Метрополитен» в Нью-Йорке. Еще, может быть, три или четыре в других музеях в разных частях света. – Она прикрыла глаза на секунду, и Брунетти представил, как она перебирает списки и каталоги. Когда она открыла глаза, то сказала: – Я могу назвать три: два на Тайване и один в частной коллекции.

– И все? – спросил Брунетти.

Она покачала головой.

– Все. – Но потом добавила: – По крайней мере, на выставках и в коллекциях, о которых что-то известно.

– А в частных коллекциях? – спросил он.

– Теоретически возможно. Но кто-нибудь из нас скорее всего прослышал бы об этом, и в литературе нет никаких упоминаний об иных находках. Так что я думаю, что довольно спокойно можно считать, что других нет.

– Сколько может стоить один из музейных экспонатов? – спросил он, потом объяснил, когда увидел, что она закачала головой: – Знаю, знаю, я понял из сказанного вами, что точную цену установить нельзя, но можете ли вы предположить, какова примерно могла бы быть цена?

Ей пришлось подумать над ответом. Поразмыслив, она сказала:

– Цена будет такая, какую назовет продавец или какую захочет заплатить покупатель. Рыночная цена в долларах – сто тысяч? Двести? Еще больше? Но цен на самом деле нет, потому что слишком мало вещей такого качества. Это целиком зависело бы от того, насколько покупатель захочет купить предмет, и от того, сколько у него денег.

Брунетти перевел эти цены в миллионы лир: двести миллионов, триста? Прежде чем он завершил свои размышления, она продолжила.

– Но это лишь для гончарных изделий, для ваз. Насколько я знаю, ни одна из фигур солдат не пропадала, но если бы это случилось, то тут уж действительно никакой цены не назовешь.

– Но ведь владелец смог бы их выставлять, не так ли? – спросил Брунетти.

Она улыбнулась.

– Боюсь, что есть люди, которые не стремятся ничего показывать публике. Они просто хотят владеть. Не знаю, движет ими любовь к красоте или собственнический инстинкт, но поверьте мне, есть люди, которые просто хотят, чтобы вещь находилась у них в коллекции, даже если ее никто не увидит. Кроме них самих, конечно. – Она заметила скептицизм в его взгляде и добавила: – Помните того японского миллиардера, который желал быть похороненным со своим Ван-Гогом?

Брунетти вспомнил, что читал что-то об этом в прошлом году. Писали, что человек купил картину на аукционе, а потом написал в своем завещании, что хочет быть похоронен с картиной, или, если посмотреть на это с другой стороны, картина должна быть похоронена с ним. Он припомнил, какая буря разразилась тогда в мире искусства.

– Но ведь в конце концов он отказался от этой идеи, не так ли?

– Да, так писали, – согласилась она. – Я никогда не верила в эту историю, но упомянула про него, чтобы дать вам понять, какие чувства могут некоторые люди испытывать к своей собственности, как могут верить, что право владения, а не красота – абсолютное мерило или главная цель коллекционирования. – Она тряхнула головой. – Боюсь, что не слишком хорошо объясняю, но, как я уже говорила, для меня это все не имеет смысла.

Брунетти осознал, что у него до сих пор нет удовлетворительного ответа на заданный вопрос.

– Но я так и не понимаю, откуда вы знаете, что вот это оригинал, а вот это копия. – Прежде чем она ответила, он добавил: – Мой приятель рассказывал мне о шестом чувстве, которое развивается, и тогда просто видишь, что вещь выглядит правильно или неправильно. Но это все слишком субъективно. Я вот что имею в виду: если два эксперта расходятся в оценке, один говорит, что вещь подлинная, а другой – что нет, как разрешить противоречие? Позвать третьего спеца и устроить голосование? – Он улыбнулся, чтобы показать, что шутит, но не мог придумать другого выхода из этого положения.

Ее ответная улыбка показала, что она поняла шутку.

– Нет, мы позвали бы экспертов. Есть набор тестов, которые можно провести, чтобы установить возраст предмета. – И несколько иным тоном спросила: – Вы уверены, что хотите все это слушать?

– Да, хочу.

– Я постараюсь объяснять не слишком заумно, – сказала она, подтягивая под себя ноги. – Есть множество способов тестирования картин: анализ химического состава красок, чтобы посмотреть, соответствуют ли они заявленному времени написания картины, рентген – чтобы заглянуть, что находится под поверхностным слоем краски на картине, и даже радиоуглеродный анализ.

Он кивнул, чтобы показать, что все это ему известно, и сказал:

– Но мы-то говорим не о картинах.

– Да. Китайцы никогда не писали маслом, по крайней мере в те периоды, которые охватывала выставка. Большинство изделий были керамические либо из металла. Я никогда не интересовалась металлическими предметами, но при этом знаю, что научная методика к ним практически неприменима. Для них нужен глаз.

– А для керамики не нужен?

– Конечно, нужен, но, к счастью, техника проверки на подлинность здесь разработана не хуже, чем для картин. – Она помолчала и снова переспросила: – Хотите узнать технологию?

– Да, хочу, – сказал он и, чувствуя себя студентом, стал искать ручку.

– Главный метод, который мы используем – и самый надежный, – называется термолюминесценция. Все, что надо сделать, это взять около тридцати миллиграммов керамики с любого предмета, который мы захотим проверить. – Она предвосхитила его вопрос, объяснив: – Это просто. Мы делаем соскреб с днища тарелки, вазы или с постамента статуи. Нам нужны буквально крупицы. Потом фотоумножитель скажет нам с точностью до десяти-пятнадцати процентов возраст материала.

– Как это работает? – спросил Брунетти. – Я имею в виду, по какому принципу?

– Когда глину обжигают, вернее, если ее обжигают при температуре около трехсот градусов, то все электроны в ней – не могу подобрать лучшего слова – убиваются. Жар разрушает электрические заряды. Потом, с этого момента, они начинают набирать новые заряды. Вот это и измеряет фотоумножитель, сколько энергии вобрал материал. Чем он старше, тем ярче светится.

– А какова точность?

– Как я сказала, до пятнадцати процентов. Это значит, что если вещи предположительно две тысячи лет, то при определении ее возраста, вернее времени ее последнего обжига, отклонение может быть лет в триста.

– А вы тестировали те предметы, пока были в Китае?

Она покачала головой.

– Нет, в Сиане нет такого оборудования.

– Так как вы можете быть уверены?

Она ответила ему с улыбкой:

– Глаз—алмаз. Я посмотрела на них и поняла, что они фальшивые.

– Но для пущей уверенности? Вы больше никого не спрашивали?

– Я же рассказывала вам. Я написала Семенцато. А когда не получила ответа, вернулась сюда. – Она предвосхитила его вопрос. – Да, я привезла с собой образцы, с трех предметов, которые сочла самыми подозрительными, и с двух других, которые вызвали у меня сомнения.

– А Семенцато знал, что у вас есть эти образцы?

– Нет. Я ничего ему о них не говорила.

– Где они?

– Я проехала сюда через Калифорнию и оставила набор проб своему другу, работающему в Гетти. У них есть оборудование, так что я попросила исследовать их для меня.

– И он исследовал?

– Да.

– И?