Царь Алексей Михайлович - Александр Боханов

Никон прожил в скиту несколько лет. Однажды, как гласит предание, Елеазар имел видение, в котором на плечах Никона красовался омофор[165], что истолковывалось как будущее пастырское служение инока. Однако позднее произошел конфликт, который один из историков Церкви камуфляжно назвал «некоторыми недоразумениями»[166]. Никон стал упрекать Анзерских монахов в «сребролюбии» и обвинил в том и самого Елеазара, который не хотел отдавать собранные на храм деньги на хранение в Соловецкий монастырь. После такого «недоразумения» Никон покинул скит. Этот один из самых сомнительных эпизодов в бурной летописи жизни шестого русского Патриарха.

В одобренном Издательским советом Русской Православной Церкви жизнеописании Никона говорится: «В 1642 году Никон переходит в Кожеозерскую пустынь и вскоре становится ее игуменом»[167]. За подобной отвлеченной фразой скрывается явное умолчание.

Никон же покинул Анзер после ссоры с Елеазаром; иеромонах не просто «удалился» из обители, а, как сам позже признавался, «убежал». Симпатизирующий Никону биограф замечает, что «трудно теперь в точности выяснить, что все-таки произошло. Невероятно, чтобы утверждающий себя в строгом иноческом послушании Никон дерзнул как-нибудь оскорбить старца, от которого принял постриг»[168]. В фундаментальной Истории Русской Церкви Митрополита Московского Макария (Булгакова, 1816–1882) говорится о том, что Никон «осмелился укорить Елеазара и братию в сребролюбии.

Настоятель сделал иноку строгое замечание, и огорченный Никон решил удалиться»[169].

В этой связи невольно возникает вопрос, адресованный восхвалителям Никона: непослушание отцу-игумену и укоризны старцу и братии «в сребролюбии», т. е. в смертном грехе, разве не есть оскорбление и монастырского общежительства, да и самого духовного наставника? Ответ очевиден, но, как давно известно, очевидности далеко не всегда бывают угодны.

Никон всю жизнь руководствовался правилом: «если нельзя быть в любви и согласии, то нельзя быть вместе вообще». Формула замечательная, но только с одним коррективом: «согласие» совсем не означает заведомый приоритет одной из сторон. Иначе это не согласие, а насилие над доброй волей другого. Однако Никон всегда был максималистом, в том числе и в отношениях с людьми, рядом с которыми он себя в большинстве случаев осознавал «более праведным». «Чрезмерный темперамент» постоянно создавал ему трудности и в конечном итоге — очень дорого стоил России.

Никон, после бегства с Анзера, преодолел немало испытаний во время путешествия по Белому морю на утлой лодчонке, и, наконец, «добежал» до Кожеозерской обители, где его приняли в состав братии. Он упросил благочестивого престарелого настоятеля Серапиона отпустить его на пустынножительство на дальний остров. Благословение на то было получено, и Никон начал жить в уединении «чином Анзерской пустыни».

Около года Никон подвигался в посте и молитве, и усердие иеромонаха произвело столь сильное впечатление на братию, что, когда преставился Серапион, именно его избрали игуменом. Утвержден он был в этом сане в Новгороде Митрополитом (1635–1649) Новгородским и Великолуцким Аффонием в 1643 году. Спустя три года, в 1646 году, игумен Никон отправился в Москву «за царской милостынею». Там началось его восхождение к вершинам славы и власти.

По обычаям того времени, каждый прибывающий в Москву игумен должен был представляться Царю. Вокруг молодого Царя Алексея Михайловича, которому 19 марта того года исполнилось только семнадцать лет, группировался круг приближенных из числа самых образованных и широкомыслящих людей своего времени. Среди особо значимых имен находился протопоп Кремлевского Благовещенского собора и духовник Царя Стефан Вонифатьев (? — 1656), дядька Царя боярин Б. И. Морозов (1590–1661) и совсем молодой тогда задушевный друг Царя Ф. М. Ртищев (1626–1673), получивший позже прозвище в народе «милостивого мужа».

К тому времени под главенством и руководством Вонифатьева составился «Кружок ревнителей благочестия»[170] из людей начитанных и искусных в деле проповеди, которые действовали в разных местах, но в одном духе и с одним направлением. К «Кружку» принадлежали: протопоп Иоанн Неронов (1591–1670), Аввакум (Аввакум Петрович Кондратьев, 1620–1682), протопоп Аоггин (Логин) Муромский, поп Лазарь Романовский, Данила Костромской. Из светских лиц им сочувствовал Федор Ртищев, а из черного духовенства — епископ Коломенский Павел.

Это были реформаторы прежде реформы Никона. Они ставили задачу оживления и обновления церковной жизни и богослужебной практики, для улучшения нравственного образа жизни народа, но в первую очередь — духовенства. Они ратовали за восстановление проповеди с амвона, за «единогласие» в богослужении, выступали за исправление переводов богослужебных книг.

Дело шло своим чередом; исправление церковных книг и обрядов в пользу греческих пошло полным ходом задолго до того, как Никон стал Патриархом. Фактически первые в этом направлении шаги были предприняты еще при Патриархе (1619–1633) Московском и всея Руси Филарете — деде Царя Алексея Михайловича.

Царь Алексей Михайлович всей душой поддерживал благоулучшения «ревнителей». Самодержец не только словом, но и делом старался пособить делу «исправления» церковных книг, для чего надо было собрать в Москве людей, сведущих в древних языках и, конечно же, благочестивых. В мае 1649 года Царь отправил особую «грамоту» Митрополиту Киевскому Сильвестру Коссову, чтобы тот прислал двух известных книжников-иеромонахов: Арсения Сатановского и Дамаскина Птицкого, для сличения «славянского перевода Библии с греческим»[171].

«Ревнители благочестия» ратовали за усовершенствование русской богослужебной практики. Палаты Ртищева в Москве стали тем местом, где постоянно собирались «русские боголюбцы», где шел обмен мнениями и, не боясь последствий, велись свободные разговоры и споры по самым животрепещущим вопросам русской жизни. Завсегдатаем этого «духовного клуба» стал и Никон, многому научившийся у «ревнителей благочестия».

Протопоп Вонифатьев стоял во главе «обновителей», позволяя себе непозволительные вещи по отношению к самому Патриарху Иосифу, который был слишком удален от преобразовательского рвения. В начале 1649 года дело дошло до публичного скандала. 11 февраля Патриарх подал Царю челобитную, где писал, что Стефан Вонифатьев поносил его публично, приведя подлинные слова Вонифатьева: «В Московском государстве нет Церкви Божией, а меня, богомольца твоего, называл волком, а не пастырем» и всех митрополитов, архиепископов и епископов «бранными словами бесчестил». Иосиф далее заключал, что Вонифатьев не только бранился «позорными словами», но и нарушил только что утвержденный Свод законов — Уложение, где прописано было: кто изречет на соборную и апостольскую церковь какие хулительные словеса, «да смертию умрет». Первосвятитель просил у Самодержца защиты и разрешения «дать на него, Стефана» собор»[172].