Мужество - Вера Кетлинская

– Сейчас кончится, – зевая, сказал Епифанов и полез обратно в палатку – спать. Но сильный порыв ветра рванул полотнища палаток, кое-где выдернул из земли колья и взметнул паруса освобожденных полотнищ.

– Караул, летим! – закричал Валька Бессонов, повиснув на беснующемся парусе.

Комсомольцы бросились закреплять палатки. Вспышки молний озаряли их напряженные руки, склоненные спины, взволнованные и смеющиеся лица. Раскаты грома неистовствовали над их головами.

Выскочив из палатки, во весь голос ревела Лилька. Сосредоточенная и опьяненная борьбой, вцепившись слабыми руками в непокорное полотнище, боролась с ветром Тоня.

А ветер налетал новыми, все более мощными порывами. Темная туча надвигалась все ближе… И вот разом, как бы прорвав небесную плотину, хлынула сверху вода. Это нельзя было назвать дождем – это рушилась на землю масса воды, сплошная и неудержимая. В одну минуту все вымокли с головы до ног.

Началась суматоха.

Все одевались как попало, спасали от воды чемоданы, сапоги, одеяла. То и дело раздавалась отчаянная ругань, когда чья-либо палатка не выдерживала напора воды и ветра и обрушивалась на головы своих обитателей. Бессильные что-либо сделать, комсомольцы натягивали над собою парусину и сидели под нею, сбившись в кучу, шутя и злобствуя, прикрытые одним чехлом. Намокшая парусина топорщилась и холодила, с боков пронизывал ветер, снизу журчала и хлюпала вода.

А извержение воды продолжалось, и молнии с трудом пробивались сквозь завесу ливня, окрашивая ее в зеленовато-желтый цвет. Когда затихал гром, от реки доносился новый пугающий звук – это бился, шипел, лез на берег, плевался пеной растревоженный Амур.

Баржа, на которой помещались руководители строительства, жалобно скрипела и качалась на волнах. Морозов проснулся и несколько минут прислушивался – в промежутках между раскатами грома явственно слышался беспокойный гул реки. Морозов любил грозу и с интересом следил за сверканием молний, освещавших каюту. Потом он с тревогой подумал: «Затопит участки работ, будет тяжело работать…» И вдруг подскочил, стал лихорадочно одеваться. Грузы! Грузы на берегу!

На палубе он столкнулся с Вернером. В свете молний он увидел необычайно взволнованное, искривленное отчаянием лицо.

– Это гибель… гибель всего! – простонал Вернер и стиснул рукою виски.

– Вот перед этим человек бессилен, – сказал рядом Гранатов. – Глядите, как быстро поднимается вода.

Морозов стоял, закусив губу. Да, с этим бороться трудно. Если погибнут грузы, это настоящая катастрофа… А как их спасешь?

– Врешь! – рявкнул он и схватил Гранатова за край плаща. – Давай плащ, живо! Не может быть!

Он скатился, спотыкаясь и скользя, по сходням и побежал к палаточному лагерю, увязая ногами в набухшем водою песке. Ливень бешено колотил по резине плаща, по кепке, по шее. Кепка превратилась в холодную мокрую тряпку. Плащ не спасал – вода струилась за воротник, под рубаху. Ноги стали тяжелы и неповоротливы в намокших и облепленных песком и грязью сапогах. Но Морозов бежал, грузно переваливаясь, хрипло дыша, втянув голову в плечи. Молнии помогали находить дорогу. Но когда он добрался до лагеря, он не узнал его: на месте палаток – бесформенные кучи парусины, все размыто, исковеркано, залито водой.

– Ребята, станки! – крикнул он, приподымая край ближайшей палатки. – Станки на берегу, комсомольцы! Станки зальет!

Палатки ожили. Парусиновые чехлы поднимались, выглядывали испуганные лица.

– Станки на берегу! – кричал Морозов, бегая от палатки к палатке, засовывая голову под чехлы. – Станки зальет, ребята!

К его голосу присоединились новые:

– А цемент? Цемент! – А ящики с крупой!

– А мука!

И все заглушающий вопль Пашки Матвеева:

– А моторы! Моторы! Моторы!

Андрей Круглов рванулся к реке. Но когда он, шлепая по воде и скользя по намокшей глине, спустился на берег, там уже копошились десятки фигур, а Коля Платт стоял по пояс в воде у затопленных моторов и кричал:

– Скорее, товарищи, все к черту залило!

И тогда же он увидел долговязую стройную фигуру Вернера в резиновых сапогах и зюйдвестке. Вернер метался по берегу, увязая в песке, и с отчаянием смотрел на свои богатства, уничтожаемые водой.

А по обрывистому скату, падая и перегоняя друг друга, сбегали все новые, новые, новые добровольцы. Никто не командовал, никто не спрашивал, что делать. Всем была ясна задача, и рассуждать было некогда. Ветер гнал волны на пологий берег, безудержно струилась вода. Над берегом стояли сараи, где жил народ. Этот народ – комсомольский, неприхотливый, понятливый – тоже высыпал на берег. И все стали поднимать, таскать на спине, волочить в сараи и к сараям трубы, станки, ящики, мешки. Подъем был глинист и крут, люди падали, спотыкались, увязали в глине, но никто не ушел с берега.

Потом, перебирая события минувшей ночи, комсомольцы никак не могли установить, кто что делал. Видели Морозова, тащившего на себе ящик на пару с Епифановым. Бригада Бессонова, волочившая наверх моторы, рассказывала, что Морозов был с ними. Катя Ставрова, таскавшая мешки с цементом, уверяла, что Морозов добрый час таскал с ними цемент. Казалось, он был одновременно всюду. И это он, спасая залитый инструмент, бросился, как был, в воду, и уже за ним попрыгали другие.

– Вот вам и романтика! – кричал он комсомольцам. – Кто любители приключений? А ну-ка, давайте сюда!

Тарас Ильич пришел на берег в самый разгар работы. Он постоял на пригорке, оглядывая торжественную и жуткую картину, озаряемую блеском молнии. Его худая фигура помаячила над берегом и скрылась. Гриша Исаков заметил его и с горечью подумал: «Пошел сушиться». Но часом позднее он столкнулся с Тарасом Ильичом на берегу. Тарас Ильич, задыхаясь и отплевываясь, вытягивал из воды ящики с электрооборудованием.

– Сердится на вас! – кивнув головой на небо, крикнул Тарас Ильич и улыбнулся – и не понять было, шутит он или говорит серьезно.

Тоня Васяева наткнулась в сарае на Сергея Голицына. Сергей стоял босиком на земляном полу и выливал из сапог воду. Он знал, что отдыхать и сушиться еще не время, но ему было так плохо в мокрой одежде, в наполненных водою сапогах под этим невиданным ливнем, на резком ветру.

– Греешься? – дружелюбно крикнула Тоня, сбросив с плеч мешок и тяжело переводя дух.

Но Сергей был зол на себя, и присутствие девушки взбесило его – надо же было ей появиться как раз в минуту его слабости!

– Уйди с дороги! – буркнул он и тряхнул перед ее носом пропитанным водою пиджаком.

Тоня была слишком мокра, чтобы чувствовать брызги. Но грубость Сергея заметила. И поняла, что он укрывается в сарае, вместо того чтобы работать.

– Неженка! – крикнула она с презрением. – Пойди попросись к старикам на печку.

И ушла.

Сергей побежал из сарая на берег и с остервенением принялся за работу и все надеялся, что встретит на берегу Тоню, чтобы Тоне стало стыдно. Но в этой суматохе, в темноте, под проливным дождем встретиться было трудно.

А дождь все лил стремительными, колючими струями, и земля напиталась водою до отказа – было трудно вытягивать ноги из топкого месива. Ветер по-прежнему рвался вперед, нагоняя на берег холодные волны; целые потоки воды с неба, берегов, из всех падей и горных речек устремлялись в Амур. И Амур, бурля и ворча, упорно вылезал из берегов.

Сараи не вмещали и половины грузов. Ценные станки стояли под открытым небом. Коля Платт метался возле них, закусив губы.

И тогда Клаву осенила счастливая мысль: использовать палатки, чтобы закрыть станки и грузы. Проваливаясь в ямы босыми ногами, грязная, мокрая, задыхающаяся от усталости, она притащила из лагеря тяжелый сверток парусины.

У самых сараев она поскользнулась и чуть не сорвалась с кручи, но чьи-то руки подхватили ее на лету. Она не увидела, но почувствовала, чьи это руки. Она задержалась в неожиданном объятии, прикрыв глаза от усталости и счастья.

Блеснула молния, и Клава увидела мокрое, оживленное лицо Круглова. И он увидел мокрое, нежно улыбающееся лицо Клавы. Грянул гром. Клава на миг прижалась всем телом к Круглову, ее губы уткнулись в мокрую рубаху. Ливень поливал их сверху. Клава отстранилась.

– Спасибо, Андрюша!

Она побежала дальше, согнувшись под тяжестью парусины. Она тихо смеялась про себя. Она любила и еще не знала, что любовь бывает безрадостна.

Рассвет долго терялся за темной пеленою дождя, но все-таки пробился сквозь нее. Наступило бледное утро. Оно осветило страшный разгром, произведенный бурей: почти все палатки были сорваны, и остатки их оснований торчали из воды, как жертвы кораблекрушения. Над берегом, между сараями и прямо на улице были свалены кучами ящики, моторы, станки, бухты веревок и тросов, мешки, трубы. Моторы и станки угадывались в бесформенных глыбах, окутанных парусиной. В сараях и банях громоздились ящики и подмокшие мешки. Цементная пыль образовала на полу серую цементную кашу.