Клеймо Дьявола - Ольга Михайлова

Гиллель погрузился в воспоминания. Три года назад он снял дом в Париже, и принимал у себя женщин в будуаре цвета индийской розы, сияние которого омолаживало кожу блудниц, поблекшую от свинцовых белил и увядшую от ночных излишеств. Он жаждал испить чашу самых ядовитых плотских безумств — но чертово неизбывное понимание самых потаенных мыслей последней из кокоток убивало его. Он перестал волноваться женщинами, однообразие ласк приелось и опротивело, тоска понимания сокровенного неизбежно одолевала его. Чувства его впали в летаргию, и только опуская на спину девки в лупанаре кнут и слыша её визг, он ненадолго оживлялся.

Хамал осознал наконец странное обстоятельство, ставшее причиной его внутреннего беспокойства. Митгарт вчера рассказал ему, что вытворил в борделе Нергал: привязал к кровати какую-то несчастную девку, издевался и чуть не запорол её до смерти, мадам Бове была в гневе, кричала, что тут ему не Париж, где можно позволить себе любую мерзость, но он заткнул ей рот оплатой по тройной ставке. Хамал ненавидел Нергала, но, слушая скабрезные и мерзопакостные подробности происшедшего, которые Бенедикт описывал с чувством и смаком, неожиданно почувствовал себя ещё хуже, чем после инцидента с Эрной.

Подумав немного, Гиллель тщательно запер шкатулку и спрятал её, потом осторожно выглянул в коридор. Тишину нарушали только завывания ветра да шорох обледенелых ветвей за окнами. Хамал замкнул дверь, прошёл несколько шагов и постучал в комнату Ригеля. Он был почти уверен, что Эммануэль у Мориса де Невера, но тот оказался у себя. Ригель выглядел утомлённым и немного встревоженным, но, увидев гостя, улыбнулся и жестом пригласил его войти.

Гиллель тоже улыбнулся.

— Я не отвлекаю вас, Эммануэль?

— Нет, я не занят. Вы хотели поговорить со мной?

— Да… — Хамал сел на краешек кресла. — …Кто вы по национальности, Ригель?

Ригеля вопрос не смутил, но заставил растеряться.

— Моя бабка была, судя по всему, француженкой, но, мне кажется, её муж, мой дед, был испанцем. А кто были моя мать и отец — я не знаю, но я говорю на испанском и понимаю по-итальянски и, возможно… — Он горестно пожал плечами. — Я рано осиротел. Но мое обучение здесь кем-то было оплачено. Мне так и не удалось узнать, кем. Хочу думать, что родителями.

— А я — еврей, вы знаете это?

Внимательно посмотрев на Гиллеля, Эммануэль кивнул.

— Разумеется. Морис говорил, что ваш отец был талмудистом, а дед — ювелиром. Но даже если бы он этого не сказал…в ваших глазах — синайская пустыня… — Он осёкся и улыбнулся растерянно и виновато. — Простите, я, кажется, обижаю вас.

Хамал улыбнулся. Гордый и высокомерный, ранимый и обидчивый, он нёс бремя своей национальности как хоругвь и клеймо одновременно. Но Ригелю, что бы тот ни сказал, Хамал, не понимая почему, прощал всё. Впрочем, в последнее время — понимал. Он ощущал какую-то непонятную тягу к этому странному юноше, чьи мысли были непостижимо высоки, а поступки зачастую просто необъяснимы. Его общество радовало Гиллеля, подавляло его хандру и успокаивало нервы. Он даже заметил, что немного ревнует его к Морису де Неверу, и сама их дружба вызывает его зависть.

Гиллель не собирался откровенничать с Ригелем и открывать ему душу, этого он не сделал бы ни с кем и никогда, но даже простая возможность поболтать с человеком, в чьем кристальном благородстве он был уверен, была сегодня необходима Хамалу. Кроме того, от Эммануэля ему не приходилось скрывать свои экстраординарные дарования. Он с удивлением понял, что это странно облегчило его душу — не приходилось напряженно думать, опасаясь выдать свои мысли. Хамал расслабился.

— Нет, не обижаете. Вы знакомы с Талмудом?

— Я слышал, что это несколько десятков томов. Отдельные фрагменты читал, попадались. А что?

— Знаете, у одного известного талмудиста я натолкнулся на утверждение, что Бог читает Талмуд стоя.

Ригель молча смотрел на Хамала и опустил глаза.

— Кощунственно и горделиво, говорите?

Эммануэль усмехнулся.

— Не говорю. Думаю. Вас эти слова больно задели.

— Да… Странно, что вы это поняли. А почему?

— Вам нравится мысль об избранничестве. Бог есть Дух, и вашему народу это открылось первому. Но, если вы избраны Им, Духом, то неужели — для теплого стойла и сытого пойла? Если всё сведется к Judenstaadt'у или к молочным рекам с кисельными берегами, то это пошло. А когда утверждающие так начинают говорить, что эта пошлость ещё и восхищает Бога-Духа…

— …то в их душах оскудела Любовь, как вы недавно дивно выразились? — глаза Хамала весело заискрились.

— Это сказано не мною. И не об этих душах. Просто вы… простите, я, в отличие от вас, не читаю мысли… но вы показались мне… все-таки…Человеком Духа.

Хамал бросил странный — долгий и внимательный — взгляд на Ригеля.

— В ваших устах это, как я понимаю, комплимент?

Ригель улыбнулся и кивнул.

— Человек Духа не совершит подлость, не унизится до трусости, не измажет себя низостью.

Хамал замер, и глаза его неожиданно потемнели.

— Да… Конечно… 35 глава Исайи. "Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая, и расцветет как нарцисс", — со странным раздражением произнёс он. — Знаете, Ригель, если вы когда-нибудь согрешите, то только смертно… Я ведь это понимаю, я — выкрест.

— Вы крещены?

— Да, конечно, перед вами — раб Божий Гилберт, Жильбер. В Меровинг не примут внука еврея-ювелира, пока он не поцелует крест. Деньги за обучение — еврейские, заметьте, не отмывают, а меня — в купель с головой. Не надо, не надо, — он махнул рукой, заметив гневную реакцию Эммануэля. — Не сердитесь, я ведь на это согласился. Я добровольно отошёл от веры отцов, а что получил?

— А чего искали? Возможности поступить в Меровинг? — голос Ригеля неожиданно прозвучал резче. — Так вы — в Меровинге. Искали бы Истины, может быть, были бы в Истине.

— Как это Невер с вами общается? — вырвалось у Хамала. На миг он смутился и пожалел об этих словах, но тут же нашёлся. — Кстати! Он говорил вам, что у покойной пропали драгоценности?

— … Что?! У Лили?

— Да. Девицы, её соседки, решили, что в её спальне может быть что-то, указывающее на убийцу, позвали Сирраха и обыскали комнату. Риммон утверждает, что кроме истёртого тапка и дохлой мыши там ничего нет. А девицы говорят, что её камни стоили целое состояние. Не лгут, кстати. Многие её украшения сделал мой дед, Абрахам Хамал. — Гиллель хотел что-то добавить, но в это мгновение дверь, с грохотом ударившись о стену, распахнулась настежь.

На пороге, полуголый и разъярённый, похожий на мраморную статую любовника Афродиты бога Арея, стоял Морис де Невер. Его кудри шевелились, как змеи на голове Горгоны, огромные голубые глаза метали искры. Ригель и Хамал в изумлении поднялись. Невер с силой захлопнул за собой дверь, при этом простыня, которой он был обёрнут, свалилась на пол. Эммануэль смущённо отвернулся, а Хамал, напротив, внимательно вгляделся в Мориса и неожиданно расхохотался. Взбешённый Морис замер, а Хамал продолжал хохотать, рухнув в кресло, сотрясаясь всем телом, и то и дело вытирая выступавшие на глаза слёзы. Обмотав вокруг себя простыню, Невер плюхнулся на тахту и неожиданно тоже нервно рассмеялся.