Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе - Акакий Гецадзе

— Скучает, зовёт, — ухмыльнулся Илико, — только мне не к спеху. Я человек мягкий, уступчивый, вперёд себя Виктора пущу.

— А вдруг я заведу там шашни с твоей женой? — оскалился Виктор.

— Если ты ещё способен на что-нибудь — то на здоровье, — подобрел Илико, — но она тебя на этом-то свете терпеть не могла, неужто там полюбит?

— А на том свете всё наоборот!

…Смеются и смеются старички, словно на свадьбу собрались, и развлекаются они шуточками да прибауточками. Подтрунивают они над смертью и над самими собой. Вот они каковы, эти старики! И совсем не боятся ни смерти, ни того света. А может, смерть и на самом деле не страшна? Мне ведь приходилось слышать, что есть отважные юноши: они тоже не боятся смерти, но никогда не смеются над ней. Неужто для них — смерть одно, а для стариков — другое? Всё это заставило меня в тот день крепко призадуматься, но ответа я не нашёл и по сей день…

В общем старики оживлённо и беззлобно переругивались, мельница занималась своим делом — молола и молола, а дома у нас по-прежнему стояли плач да рыдания. В доме и во дворе было полно людей. Дед лежал на топчане, покрытый простынёй. Сердце моё не вытерпело, я приподнял край материи и взглянул на покойного: он лежал с открытым ртом, хотя в жизни я никогда не замечал у него этой привычки.

Соседи ушли поздней ночью, и женщины тотчас же прекратили вопли.

Помнится, в детстве, если у меня чуть-чуть болел палец, я так горько плакал, будто мне отрезали всю руку, но стоило мне остаться одному, как я забывал о боли и не чувствовал её вовсе. Вот и теперь мне почему-то казалось, что с нашими происходит то же самое. В сердце закралось сомнение: неужто они оплакивают деда только для того, чтобы народ видел?

В доме стало так тихо, словно пролетели ангелы тишины.

— Что прикажешь, мать, какой гроб закажем столяру? — прервал молчание отец.

У бабушки глаза уже высохли, и она спокойно ответила:

— Земле-то всё равно, какой будет!

— Земле — да, но…

— И мне всё равно, дети мои, одно вам скажу: при жизни был ваш отец как дуб, и дубовый ему больше подойдёт.

Деда обмыли, вырядили в новую чоху и опоясали его серебристым поясом с кинжалом. Потом его положили в гроб, хотя он стал таким маленьким, что свободно уместился бы и в люльке. И снова начались причитания и плач.

На третий день за гробом деда шла вся Сакивара. Приглядываясь и наблюдая, я понял, что из-за любви к моему дорогому деду люди понурили головы и погрустнели. Конечно, меня это радовало. Но как только вошли мы за кладбищенскую ограду, всех словно вдруг ветром сдуло: люди рассыпались в разные стороны, каждый пошёл к кресту своего ближнего, и всё кладбище огласилось скорбными рыданиями. Я обозлился: «Неужели, — думаю, — надо было помереть моему дорогому деду, чтобы все они вспомнили о том, что следует поплакать над могилами своих близких?»

В это время через кладбище проходил крестьянин из соседней деревни.

— Кого оплакивают? — спросил он у Кечошкиного отца.

— Каждый оплакивает себя и своих мертвецов, — ответил Лукия.

А Бека буркнул:

— Никого не оплакивают, просто слёзы одалживают…

Крестьянин удивился:

— Никогда не слыхал, чтобы слёзы одалживали, — передёрнул он плечами.

А столяр разозлился:

— Чего здесь не понимать? Когда плачем по кому-нибудь — даём слёзы взаймы. Когда сами умрём, нам этот долг вернут. Каждый заранее сам себя оплакивает, а нам кажется, что мы на других слёзы тратим.

Тогда в этой суете я толком ничего не понял из разговора, но слова Бека надолго сохранились в моей памяти.

Пожалуй, впервые я хорошенько рассмотрел кладбище. Дома всегда говорили: «Здесь похоронены те, кто испокон веку жил в Сакиваре». Это меня удивляло: «Как же, думаю, — все эти люди уместились на таком клочке земли? Правда, дед говорил, что смерть уменьшает человека, но неужели настолько? Или жизнь сама по себе большая, а смерть — маленькая? Да, но ведь колыбель-то — меньше гроба? Ничего не понимаю… Ах, всё это не моя забота…»

Словом, мой дед Нико был первым из родичей, которого я проводил в страну, где никогда не восходит солнце. Его смерть заставила моё сердце по-настоящему опечалиться, и в то же время именно тогда я по-настоящему призадумался над многими вещами.

Накануне прошёл сильный дождь, потом выглянуло солнце, но земля не успела просохнуть. Почва на кладбище была глинистой и так прилипала к башмакам, словно мертвецы своими невидимыми руками хватали живых за ноги и хотели затащить их в своё подземное царство. На центральной дорожке стояла группа людей. Адам Киквидзе, чтоб не удлинять свой путь, ступил на чью-то могилу, но споткнулся и чуть было не упал.

— Ты что делаешь, олух? — заорал на него столяр Бека. — Ты что это шляешься по кладбищу, как потерянный телёнок?!

— Съешь теперь меня из-за этого! — ответил кузнец. — Случайно оступился, не свет же перевернул.

— А этого мало? — взревел Бека. — Если ты мертвеца не уважаешь, что уж о живых говорить?

— Да полно тебе! Тоже мне, святой агнец! Могилка-то старая!

— Все могилки стареют, но по ним не гуляют.

— Чего это ты так озверел? Или мёртвому больно сделалось?

— Мне больно, мне, живому!

— Приношу свои извинения, уважаемый!

— Зарой в погребе свои извинения!

— Ну, если тебе этого мало, тогда, пожалуйста, наступи теперь ты на могилу моих близких, и будем квиты.

…Место, где поставили гроб дедушки, обступила толпа. Обо мне забыли, и я одиноко стоял в сторонке. Но я слышал плач бабушки, всхлипывания отца и дяди Пирана, причитания матери и тётки.

— Довольно! — приказал Нестор. — Могилу слезами не закроешь, её надо землёй засыпать.

И мы оставили нашего деда Нико одного в этом царстве вечного упокоения, а сами вернулись в деревню, залитую солнцем, наполненную земным шумом и суетой.

Бабушка моя Гванца любила деда Нико, очень любила, но за ним не торопилась. Перед тем как опустить гроб в могилу, бабушка сняла привязанный к поясу деда кинжал и принесла его обратно домой.

— Папа, — спросил я, недоумевая, — как же бабушка отпустила деда на тот свет без кинжала?

— Так надо, детка. Родные обязательно должны что-то вынуть из гроба и принести домой. Иначе покойник ещё кого-нибудь заберёт с собой, понятно?

Такое неимоверное количество сложных загадок на свете вызвало у меня настоящее головокружение. Пока дед лежал в гробу, бабушка смотрела на него и обещала — скоро, скоро приду к тебе, не оставлю тебя одного! Но не успели его засыпать землёй, как она вдруг опомнилась: как же я, мол, к тебе приду, кто же тебе станет читать молитву за упокой души и кто будет следить за твоей могилой?

Так она и осталась жить, если только существование её можно было назвать жизнью.

После смерти деда бабушка вдруг сразу обрела привычку прикладывать руку к уху.

— Бабуся, — говорю я ей, отец велел не приносить ему обеда в виноградник, сам придёт.

— Что ты говоришь? — спрашивает она. — Черешня? Откуда ей взяться в такую пору.

Я повторяю, она по-прежнему не слышит.

— Ох, совсем я оглохла, старая. Погромче скажи, внучек.

Я ору что есть мочи.

— А-а-а! — доходит до неё наконец. — Хорошо, пускай придёт.

Но всевышнему, видимо, этого было мало, и он лишил её зрения. Вдобавок ко всему, через некоторое время и память у неё ослабла. Нередко случалось, выйдет она во двор и целый день потом бродит одна: ищет дверь в дом — то к стойлу подходит, то к амбару. А однажды зашла в свинарник. Или, бывало, сядет на пенёк и целый день только тем и занимается, что снимает с ног чувяки и снова их надевает.

В конце концов она совсем расхворалась и слегла. Тут уж она и вовсе стала заговариваться.

— Отчего это мой из города не возвращается? Надо встать и нарвать ему яблок, он их любит…

Бедная бабушка так быстро отошла в лучший мир, что не успела подержать в руках ни одного весеннего яблочка.

Узнав о смерти бабушки, Царо распустила волосы и с истошным воплем ворвалась к нам. Она пролила столько слёз, что можно было запросто привести в движение жернова на мельнице Нестора. Задыхаясь от горя, Царо стенала и плакала, называла бабушку Гванцу своей любимой матерью и перечисляла столько всяких достоинств покойной, что я разинул рот от изумления. Ведь надо ж было, всё детство провёл я на коленях у своей родной бабушки и даже не подозревал, какая она у меня хорошая. Тут уж я не смог удержаться, и из моих глаз тоже хлынули потоки слёз. Эх, если б можно было вернуться в прошлое, то клянусь всеми святыми, никогда больше я не сердил бы её, а усадив в мягкое кресло, дал бы ей в руки янтарные чётки, и так бы она у меня прожила всю жизнь… Ветерку не дал бы на неё подуть!

В тот день я впервые узнал, что моя милая бабушка Гванца считалась бабушкой всей нашей Сакивары, потому что добрая половина обитателей родилась у неё на руках…