Право выбора - Михаил Колесников

Издали — обычное здание, современной угловатой архитектуры, без нарочитой демонстрации его технологического назначения. Территория вокруг будет озеленена. Уютно, спокойно.

А ведь вначале намеревались соорудить вместо этого простого здания стальную сферу, нечто фантастичное по внешнему виду.

В прошлом году Подымахов выдержал настоящую битву. На Комитете обсуждался вопрос: нужна ли защитная оболочка для установки. Непосвященный лишь пожмет плечами: мало ли возникает всяких специальных вопросов!..

Подымахов оказался в меньшинстве. А вернее, он один отстаивал свою точку зрения: защитная металлическая оболочка — гигантская стальная сфера — не нужна! Зачем транжирить государственные миллионы?..

Тут уж теоретики ринулись в атаку, трясли бумажками. За рубежом, в частности в США, стальные оболочки широко распространены. Как же иначе? Ведь в случае аварии установки оболочка локализует разброс радиоактивных частиц, газов, жидкостей. Интересы безопасности персонала, окрестных жителей диктуют… Достаточно вспомнить взрыв экспериментального Канадского реактора, аварию во французском атомном центре в Маркуле…

Особенно наседал на Подымахова Храпченко.

— Безопасность советских людей нам важнее всяких экономических выгод! — кричал он, и его модный галстук ходил ходуном, как живой. — Мы помним ваши экспериментики, товарищ Подымахов, и не хотим нового ЧП более грандиозных размеров. Я заявляю: хватит! Почему я должен нести ответственность за все сумасбродства Подымахова? Ведь речь идет об установке с натриевым теплоносителем. А что это значит? Я объясню, что это значит, так как слежу за мировой энергетикой. Никто, понимаете, никто не строит подобных установок, не заковав их в стальной шар. Жидкометаллический теплоноситель только и ждет момента, чтобы взорваться, воспламениться. Стоит какому-нибудь сварному шву лопнуть, жидкий радиоактивный металл вступит в химическое взаимодействие с воздухом, с водяными парами — и пиши пропало!

Речь Храпченко произвела впечатление на членов Комитета. В самом деле, зачем рисковать? Под стальной оболочкой все-таки безопаснее.

Напрасно Подымахов приводил убедительные расчеты, напрасно ярился. Все помнили его неудачный эксперимент в прошлые годы. Тогда все закончилось более или менее благополучно. И все-таки Подымахов вышел из доверия осторожных коллег. Ему терять нечего — жизнь прожита. Устроит напоследок этакий радиоактивный фейерверк…

Неожиданно у Подымахова появился союзник: доктор физико-математических наук Федор Федорович Дранкин, тихий, благообразный старикашка. Авторитет Дранкина велик: он блестящий теоретик, лауреат.

У Федора Федоровича огнеупорная логика. Разглаживая седенькие усы, окидывая членов Комитета иронически-зоркими глазами, он говорит негромко, словно мурлычет.

Укоризненно взглянув на Храпченко, покачал головой и стал нанизывать на невидимую логическую нить одно возражение за другим.

Во-первых, сами авторы проектов стальных оболочек отмечают, что аварии установок с разбросом радиоактивных элементов маловероятны. Во-вторых, существуют защитные меры: подсушивание воздуха, окружающего натриевые системы, устройство перфорированных покрытий и так далее. Высокому собранию известно, что ядерные реакции даже в крупной установке, работающей при максимальной температуре, могут дать весьма слабый взрыв. Разговор может идти, на худой конец, лишь о паровом взрыве, но ведь такое может произойти на любой ТЭЦ, где техника безопасности не на высоте. Вежливо, не повышая голоса, Федор Федорович уличил Храпченко в невежестве и демагогии, доказал, что вероятность загорания натрия в системе охлаждения установки ничтожна, почти равна нулю. И в самом деле, зачем разбазаривать государственные миллионы? Если товарищ Храпченко опасается за свои штаны, то ему лучше подыскать более спокойное местечко.

Коллеги устыдились, проголосовали за предложение Подымахова. Носорог публично пожал руку Дранкину и навечно зачислил его в друзья. Федор Федорович иногда приезжает к нам из Москвы, и старики часами толкуют о чем-то, забравшись в «каменное гнездо».

Весну мы отмечаем не по календарям фенологов. Тут свой календарь: календарный план монтажных работ. Мы собираем мечту по кусочкам. Высокая концентрация узлов на малых площадях создает невероятные трудности для монтажников. Работа филигранная. Трубопроводы высокого и низкого давления, защитные и опорные металлические конструкции огромного веса. Большой объем скрытых работ. Намного легче собрать самую сложную электронную машину, чем нашу установку. Прочность, герметичность. Контроль узлов и деталей перед сборкой. И еще раз контроль. И еще раз. Все просвечивается рентгеновыми и гамма-лучами. Герметичность проверяется гелиевыми течеискателями. Трубы промывают по нескольку раз обезжиривающими и травильными растворами.

Скоро основные конструкции из-за радиоактивности станут недоступными для ремонта. Вот почему Подымахов вникает во всякую мелочь, требует дополнительного контроля всех деталей и узлов по чистоте. Старик совсем замотался, держится на заварках чая.

Монтажники относятся к нему с почти суеверным уважением. Ведь это он вызвал из небытия могучего духа материи, запряг в узлы и контуры… Никогда еще человеческая мысль не облекалась в такую сложную конструкцию. Все гениальные теории кажутся никчемными при взгляде на груды металла, сплетения толстых и тонких трубопроводов, на насосы, кассеты стержней. Цирконий, кадмий, ниобий, плутоний…

Лезу в «каменное гнездо». Присаживаюсь рядом со стариком. Отсюда видно все, что происходит в центральном зале. Рабочие монтируют так называемый «первичный бак», огромную конструкцию из нержавеющей стали. Это алтарь, святыня, сердце всей установки. В баке — реактор, насосы и трубы первичного натриевого контура. Здесь идет радиографическая проверка почти каждого сантиметра сварных швов. И еще раз надежность, прочность. Оборудование, электромагнитный насос будут погружены в циркулирующий жидкий натрий. Именно в «первичном баке» заключена вся радиоактивная часть установки. Потому-то «первичный бак» требует особой защиты, особой прочности. Боковая защита, верхняя защита… Электромагнитный насос, генератор и двигатель соединяют таким образом, чтобы при необходимости каждый из них можно было вынуть отдельно. Электромагнитный насос требует чудовищной силы тока — двести пятьдесят тысяч ампер! Вот шахта для выдержки тепловыделяющих элементов. Сюда во время перегрузок кран будет перетаскивать радиоактивные технологические каналы. Выгорел канал — его извлекают из активной зоны, переносят в хранилище, закрывают защитной пробкой. Здесь он будет выдерживаться в течение долгих месяцев. А потом, когда потеряет свои опасные свойства, его отправят в контейнере на завод в переработку. В центральный зал входит железная дорога нормальной колеи.

На нас трудится несколько десятков заводов и лабораторий. Каждый день прибывают составы с арматурой и разным оборудованием. В центральном зале, на сборочных стендах бригады производят монтаж. Беспрестанно идет уборка помещений вакуум-насосами.

Монтажом фактически руководит Подымахов. Умудренный годами, он в совершенстве постиг человеческую природу. Такое ответственное дело, как монтаж нашей установки — этой прирученной атомной бомбы, — не может держаться только на доверии. Создано одиннадцать авторитетных комиссий по оборудованию каждого контура, по автоматике и защите, по дозиметрическим системам и дренажным узлам. Главный консультант — Подымахов.

— А все-таки объясни, почему не укладываемся в календарный план? — спрашивает он.

Понимаю: старик торопится, ждет того великого момента, когда в роли первого оператора усядется на вращающееся кресло возле центрального щита и пульта управления. Ради подобной минуты стоит терзаться, не знать ни сна, ни отдыха.

— По-моему, из-за неорганизованности. Заводы не выполняют в срок наши заказы. Взять хотя бы оборудование жидкометаллических систем. До сих пор не отгрузили электромагнитные насосы. Я уж звонил Вишнякову, чтобы поднажал на свое начальство. Он вроде бы наш представитель…

Старик хмурится:

— Обещал тебе как-то интересную поездку. Как раз имел в виду этот завод. Вместо Канады.

Он беззвучно смеется.

— Ну, а еще какие у нас просчеты?

— Опять же неорганизованность. Вчера, например, монтажнику руку придавило. Все побросали работу, сгрудились. Стали выяснять, кто виноват. Три часа потеряли. А виноват-то оказался он сам: действовал не по инструкции.

— М…да… — Подымахов молчит. Молчит минут десять. Потом говорит с явной иронией: — Нынче в моде фантазировать. Роботы и все прочее. Вложил программу — робот действует как часы. Вот бы все люди так! Легко было бы командовать. Щедринское единомыслие. Никаких нарушений инструкций. Милиция и отрезвиловки не нужны, страсти не терзают. А мы, грешные, любим отступить от инструкций. У нас, видишь ли, своя программа, людская. Иногда в башке сумбур: любовь, ревность. Руки опускаются. Роботы в гости не ходят и водку не пьют. Я так рассуждаю: если бы люди были бездушными автоматами, зачем нужен был бы прогресс, зачем наша установка? Для кого? Да и на Марс не стоило бы лететь. А тут приходится все разнонаправленные человеческие страсти сосредоточивать в одной активной зоне. Роботам организаторы не нужны, роботы организованы изначально. А мы в своем великолепном ханжестве забываем природу человека, живую, чувствующую, великую и слабую. Роботу можно приделать железную руку, а человеку нельзя. Потому-то и страдает. И все вокруг страдают. Я у врача-автомата лечиться бы не стал. Ведь участливое слово иногда дороже самого точного диагноза… А ведь весна, парень! В тайгу бы теперь, в Сибирь…