Поднятые до абсолюта (СИ) - Денисова Ольга

— А ты думал! Сядь, погрейся. Тепла не жалко, все равно оно уйдет в небо. Бродягу вот нечем накормить, а ты ничего не принес…

— У меня есть еда, — Зимич начал торопливо развязывать узелок, — оленина вяленая, хлеба немного, сыр, масло. Только замерзло все…

— Вечный Бродяга любит дохлых крыс, — проворчал колдун, — но и вяленая оленина ему подойдет. Хлеба ему не давай, не впрок.

— А ты чего хочешь, дедушка? — вежливо спросил Зимич и сел на другую колобашку возле очага: от него шел нестерпимый жар, пришлось даже отодвинуться немного назад.

— Я? Нет, я ничего не хочу. А ты ешь, раз голоден, ешь. Это хорошо, что ты пришел. Я тебя ждал.

— Меня? Ты меня помнишь?

— Нет, я тебя не помнил. Теперь вспомнил. Но узнать человека, который в одиночку убил змая, совсем нетрудно. Ешь, ешь. Ночь долгая… Хорошая ночь.

Он назвал змея змаем, как это принято в окрестностях Во́лгорода — наверное, был оттуда родом.

Зверек между тем обнюхал все углы избушки и подошел к старику, заглядывая в глаза.

— Эй, как тебя… цып-цып, — позвал Зимич, протягивая росомахе кусок замерзшей оленины.

Зверек недоверчиво оглянулся и показал зубы — слишком длинные и острые для такого маленького существа. В доме колдуна от его дружелюбия не осталось и следа.

— Бери, Бродяга, не бойся, — сказал старик и подтолкнул того к Зимичу.

Зверек прижал круглые медвежьи уши к голове и потянулся к мясу, глядя Зимичу в лицо круглыми светло-карими глазами с черным ободком.

— Он вообще-то людей боится. Но тебя ко мне привел. — Старик погладил узловатыми пальцами вздыбившуюся шерсть росомахи. Зверь выхватил мясо и отошел в сторону.

Зимич хотел отломить кусок хлеба, но тот замерз и превратился в камень.

— Положи сюда, — старик ткнул пальцем на камни очага, — скоро оттает. И сыр тоже положи. Зачем я тебя ждал, я знаю. А вот зачем ты ко мне пришел?

Зимич обмер и уронил кусок сыра на угли. Но, чтобы не ударить лицом в грязь, быстро выхватил его оттуда и положил на камни. Теперь надо спрашивать. Сразу, потом может и не получиться. Он зажмурился, словно собирался прыгнуть в ледяную воду, и выдохнул:

— Я пришел… спросить. Правда ли, что человек, в одиночку убивший змея, сам становится змеем?

— Правда, — невозмутимо ответил колдун, и Зимичу показалось, что он и в самом деле оказался в ледяной воде: дыхание оборвалось, и перед глазами разлилась холодная чернота.

Никому до него нет дела. Почему кто-то должен его щадить, подавать надежду, которой нет, подбирать слова и заходить издалека, чтобы не напугать и не расстроить?

— И я ничего не могу сделать? — зажмурив глаза, спросил он.

— Сделать? А что ты собираешься делать? — удивился колдун.

— Я… Ты не понял… Что мне надо сделать, чтобы не превращаться в змея?

— Ничего, — пожал плечами старик, и Зимич зажмурился еще сильней. Вот так. Это была последняя надежда, теперь ее нет. А чего он ждал?

Он поднялся, забыв про хлеб и сыр, надел шапку и медленно направился к выходу. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел его в отчаянье. Он хотел встретить его один на один.

— Эй, погоди! — окликнул его колдун чуть ли не весело. И от этого его веселья стало особенно гадко. Зимич не оглянулся: если старику настолько на него наплевать, зачем же слушать?

— Погоди. Я еще не сказал, почему я тебя ждал.

— Какая разница? — Зимич остановился, глядя на покосившуюся дверь, сколоченную из грубого теса.

И в этот миг за спиной в очаге ухнуло пламя. Уснувший зверь поднял голову и с тревогой посмотрел на огонь, избушка осветилась ярким оранжевым светом.

— Не уходи. Меня зовет мой добрый дух, я не могу не ответить. А ты погоди…

Зимич затылком почувствовал жар и не смог не обернуться: колдун, скинув с плеч драную шкуру, стоял позади высокого огня, лизавшего потолок и рвавшегося к небу.

— Иди сюда, Вечный Бродяга, — низким зычным голосом произнес старик, — иди сюда, мы споем вместе. Ты, живущий в двух мирах, и я, жалкий червь этого мира.

Он был голым до пояса и стоял так близко к огню, что должен был сгореть. Руки его взметнулись к звездному небу, и в этот миг что-то с силой ударило в окошко, затянутое пузырем: ударило изнутри, а не снаружи. Зимич прижался к двери спиной и не мог сдвинуться с места. Колдун действительно пел песню — если утробный вой, похожий на звериный, можно было назвать песней. А напротив, глядя прямо старику в глаза, стоял зверь, и отблески огня сверкали на его шкуре.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Веди меня, Вечный Бродяга! Веди! — еле слышно прошамкал старик.

Зверь шагнул назад, развернулся и побежал в сторону Зимича, но, не дойдя двух шагов, вдруг исчез. За ним, как сомнамбула, закрыв глаза и вытянув вперед руки, направился старик. Он миновал очаг, шурша босыми ногами по раскаленным углям, сквозь пламя, которое его не коснулось, и сошел на земляной пол, но не исчез, как думал Зимич, а замер, вытянув руки вперед. Губы его двигались, слов не было слышно, но, наверное, это было заклинание, потому что Зимич потерял счет времени и не мог шевельнуться. Словно во сне, когда хочется позвать на помощь, но голос отказывается издать хотя бы звук; когда хочется бежать, а ноги не двигаются с места.

Глаза старика распахнулись, лицо осветилось изнутри то ли благоговением, то ли восторгом, и он грохнулся на колени, закрыв лицо руками. Пламя упало на дно очага, а потом, на какой-то короткий миг, вновь взвилось к потолку. Стало очень тихо, только угли потрескивали робким шепотком, покрываясь налетом пепла. Свет мерк, и вскоре стало совсем темно.

— Ты слышишь меня? — спросил старик, и Зимич не понял, кому он это сказал.

— Я? Я слышу, — выговорил Зимич.

— Пойдем. Мне надо отдать то, что я получил.

Старик, как был неодетым и босым, распахнул двери, заставив Зимича посторониться, и встал в трех шагах от порога.

И метель, послушная воле его рук, кружилась и разбегалась в разные стороны, словно он стоял в центре вихря. Жуткое и величественное зрелище… Маленький, тощий старикашка уже не казался Зимичу жалким: он был могущественным.

30 апреля 427 года от н. э.с

Йока вышел от Важана только в пятом часу, был чрезвычайно доволен собой и, как ни странно, профессором. Если бы учителя вели себя в школе так же, как дома, цены бы им не было.

Дара начал беспокоиться, что не успеет доехать до Славлены к нужному часу, а Йока все не мог закончить разговор: ему было интересно. Важан, оказывается, вовсе не был снобом и занудой, каким прикидывался на уроках. Конечно, Йока продолжал держать ухо востро и ожидал подвоха, но его не последовало. Они спорили о призраках и мрачунах, и — что крайне Йоку удивило — учитель вовсе не стремился заткнуть ему рот или задавить авторитетом. Конечно, в логике профессору не откажешь и о мрачунах он знал немало, но и Йоке удалось одержать две или три маленьких победы.

Книга о призраках захватила Йоку с первой же страницы. Да нет, с обложки! Из потрепанного светло-коричневого картона, с прозрачным силуэтом, нарисованным на фоне леса. Йока увлекся ею еще в авто, пытаясь разглядеть маленькую, но очень четкую картинку. Сначала он думал, что это просто лес, но неожиданно взгляд его упал на книгу под углом, солнечные лучи скользнули по обложке, и он заметил искажение, похожее на дрожание воздуха над костром. А потом, поворачивая картинку то так, то эдак, понял, что призрачное дрожание воздуха складывается в человеческий силуэт. Йока раскрыл книгу и тут же углубился в чтение, хотя ему запрещали читать в авто, чтобы не портить глаза. Дара покачал головой, но ничего не сказал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вернувшись домой, Йока забежал в свою комнату, сбросил костюм в гардероб, натянул бумазейные домашние штаны и выбрался на балкон, где стояло кресло-качалка, — в хорошую погоду он частенько читал на свежем воздухе.

Йока не захотел спуститься к обеду, и кухарка принесла ему в комнату куски остывшего жаркого. Наверное, тайком от мамы, потому что мама категорически запрещала читать за едой и есть не за столом.