Женщина в черном - Сьюзен Хилл

Я брал все эти вещицы в руки, ощупывал и даже нюхал некоторые. Они пролежали здесь, наверное, с полстолетия, и все же в них, наверное, играли днем и убирали на ночь. Я больше не боялся. Мне стало любопытно. Я испытывал странное, непривычное чувство, словно все это происходит во сне. Но по крайней мере в тот момент мне казалось, что бояться нечего и ничто не может причинить мне вред. Пустая комната, открытая дверь, заправленная кровать и странная атмосфера печали и утраты, которая вызвала у меня ощущение опустошенности и грусти. Как я мог это объяснить? Я просто чувствовал это.

Собака тихо сидела на коврике рядом с детской кроваткой. Я обследовал комнату, но так и не смог найти объяснения случившемуся. Не желая больше оставаться в этом месте, навевавшем на меня тоску, я в последний раз осмотрелся по сторонам, позвал собаку, вышел и закрыл за собой дверь.

Было еще не очень поздно, но у меня пропало всякое настроение изучать бумаги миссис Драблоу. Я чувствовал себя измотанным, усталым и опустошенным после сильных переживаний. Примерно так же, наверное, ощущает себя человек, выброшенный на берег после бури.

Я выпил бренди, разбавленный горячей водой, обошел дом, подбросил угля в камины и закрыл все двери, прежде чем лечь в постель и почитать перед сном сэра Вальтера Скотта.

Но перед тем как удалиться к себе, я снова прошел по коридору, ведущему к детской. Дверь была закрыта, как я и оставил ее. Я прислушался, но ничего не услышал. Я не стал вновь нарушать тишину и уединение комнаты и тихо вернулся в свою спальню, находившуюся в передней части дома.

Ты свистни — тебя не заставлю я ждать

Ночью ветер усилился. Пока я лежал и читал, до меня доносились его яростные порывы, которые били в окна со все возраставшей силой. Но когда поутру я внезапно проснулся, ветер стал еще более свирепым. Дом напоминал корабль, застигнутый бурей, которая с ревом проносилась над болотами. Повсюду скрипели ставни, в каминных трубах слышалось завывание, во всех трещинках и уголках дома свистел ветер.

Сначала меня это встревожило. Но затем, лежа неподвижно, я собрался с мыслями и вспомнил, как долго простоял особняк Ил-Марш, непоколебимый и обдуваемый всеми ветрами, словно маяк. Зиму за зимой он выдерживал натиск ураганов и проливных дождей, града и снега. И не было никаких причин опасаться, что сегодня дом рухнет под ударами ветра. А потом на меня снова нахлынули детские воспоминания, и я вновь с грустью вспомнил о тех ночах, когда лежал в своей теплой, уютной и безопасной кроватке в детской комнате наверху родительского дома в Суссексе, слушал, как ревел ветер, словно лев, или завывал у дверей и бил в окна, и знал, что у него не хватит сил добраться до меня. Я откинулся на подушки и погрузился в приятное, похожее на транс состояние, нечто среднее между сном и бодрствованием, мои переживания и впечатления воскресали в моем воображении, и в конце концов я вновь почувствовал себя маленьким мальчиком.

Затем откуда-то из завывающей темноты до меня донесся крик, он тут же вернул меня в реальность и разрушил мое умиротворение.

Я прислушался. Ничего. Только шум ветра, похожий на крик банши, и грохот оконных стекол в старых, рассохшихся рамах. А потом снова послышался крик, знакомый крик отчаяния и муки, вопль о помощи. Кричал ребенок, который находился где-то на болотах.

Но не было никакого ребенка. Я знал это. Да и откуда ему взяться? И все же разве я мог спокойно лежать и не обращать внимания на крик, пусть и давно умершего призрака?

«Покойся с миром», — подумал я, но этот бедный малыш не находил успокоения.

Через несколько минут я встал. Я собирался спуститься вниз, налить себе что-нибудь выпить, пошевелить уголь в камине, сесть около него и попытаться отгородиться от этого зовущего голоса, для которого я ничего не мог сделать и которому никто не в силах был помочь уже… одному Богу известно сколько лет.

Когда я вышел на лестничную площадку вместе с Паучком, произошло два события. Мне вдруг показалось, будто за секунду до меня кто-то спустился сверху и прошел в одну из комнат. А когда ветер с ужасающей яростью вновь обрушился на дом и он, казалось, вздрогнул от этого удара, неожиданно погас весь свет. Я не потрудился взять фонарь с прикроватного столика и теперь стоял в кромешной тьме. На мгновение я даже испугался, что потеряю равновесие.

И откуда взялся тот человек, который спустился вниз и теперь находился со мной в одном доме? Я никого не видел, ничего не чувствовал. Не было никакого движения, никто не коснулся меня краем рукава, я даже не ощутил колебания воздуха и не услышал ничьих шагов. Однако я пребывал в уверенности, что кто-то прошел мимо меня и свернул в коридор. В тот самый узкий коридор, в конце которого находилась детская комната, чья дверь сначала была заперта, а потом вдруг таинственным образом оказалась открытой.

На мгновение я предположил, что здесь был кто-то еще, какой-то человек, который жил в доме. Возможно, он прятался в таинственной детской комнате и выходил по ночам, чтобы раздобыть себе еду и питье и немного подышать свежим воздухом. Может, это женщина в черном? Может, у миссис Драблоу жила ее старая сестра или прислуга, которая предпочитала вести затворнический образ жизни, или у нее была безумная подруга, о существовании которой никто не знал? В голове у меня рождались самые разные, дикие и бессвязные фантазии, в то время как я пытался найти рациональное объяснение присутствию того, в чье существование я все еще верил. Но вскоре я отказался от этих попыток. В особняке Ил-Марш не было ни одной живой души, кроме меня и собаки Сэмюеля Дейли. Чем бы это ни оказалось, кого бы я ни увидел или ни услышал и кто бы ни прошел мимо меня и ни открыл ту дверь, он не мог быть реальным человеком. Нет. Но что же тогда было реальным? В тот момент я усомнился даже в своем собственном существовании.

Мне нужен был свет. Поэтому я на ощупь вернулся в спальню и взял наконец фонарь. Сделав шаг назад, я натолкнулся на собаку, которая стояла у моих ног, и выронил его из рук. Фонарь перевернулся в воздухе и запрыгал по полу, а затем упал около окна. Послышался звук бьющегося стекла. Я выругался, но дополз на четвереньках до выключателя и сумел нажать его. Свет не зажегся. Фонарь был разбит.

Я чуть не расплакался от страха и отчаяния, огорчения и напряжения: так, как плакал только в детстве. Но вместо того чтобы зарыдать, я принялся яростно стучать кулаками по половицам, пока у меня не заболела рука.

В чувство меня привела Паучок. Она потрогала лапой мою руку, а затем лизнула ладонь, которую я протянул ей. Мы сидели на полу рядом, я обнял и прижал к себе ее теплое тельце, радуясь тому, что она со мной. Мне было ужасно стыдно за свое поведение, однако я успокоился и даже испытал некоторое облегчение, а ветер все ревел и бил в окна, и сквозь его свирепые порывы я слышал страшный детский крик.