Черный фотограф - Светлана Успенская

Во-первых, сразу же за бетонным забором находилась отрада поменьше, точнее, просто сетка, опутанная колючей проволокой. Вдоль сетки шла аккуратно расчищенная дорога с колеей и следами протектора на свежем снегу. Далее находилась непосредственно жилая зона. Каждый дом был красиво огорожен фигурными решетками, дорожки расчищены и посыпаны желтым песочком, невысокие фонарики поднимались над сугробами. Молодые, еще не подросшие деревья были привязаны к металлическим колышкам. Даже в эту малопосещаемую зимнюю пору все носило характер добротности и ухоженности. Людей не было видно совсем, только где-то между домами Леня разглядел движущуюся черную точку.

«Это собака, — с трудом сообразил он. — Неужели городок охраняется еще и собаками? Тогда мне сложно будет работать».

Он с интересом рассматривал здания, помня, что Ольшевский упоминал дом около леса под стеклянной крышей. Что он имел в виду под стеклянной крышей? У нескольких домов в скатах кровель были вделаны большие окна.

«Который же из них? — мучительно мозговал Леня. — Я думаю, что у этого дома должен быть обжитой вид, — как-никак там, по словам Ольшевского, постоянно кто-то живет».

Но вот по непрерывно скачущему экрану проехала машина, небольшой грузовичок. Он остановился около огромного здания с решетками на окнах первого этажа. К сожалению, камера поплыла дальше, и только мимоходом иногда на экране мелькал тот дом со стоящим рядом грузовиком. Леня задержал кадр. Около машины застыли маленькие человеческие фигурки.

«Что же они делают? Ага, понятно, кажется, они тащат какие-то ящики в маленькое одноэтажное здание. А этот огромный кирпичный дворец, наверное, и есть бордель. Ребята привезли туда еду и выпивку. Несомненно, это то, что я ищу. Непонятно, крыша стеклянная или нет — не разберешь с такого расстояния…»

Удовлетворенный результатами лыжного похода, Леня выключил телевизор. Первый шаг сделан. Да, трудновато будет туда проникнуть, но чем черт не шутит… Это будет его матч-реванш за поражение с Феофановым. Жалко, что сейчас зима, тяжело в такую пору заниматься слежкой, тем более за городом. Придется основательно померзнуть. Но если дело выгорит, то можно сорвать хороший куш. Однако что загадывать наперед, возможно, там и нет ничего. Но попытаться проникнуть в городок все равно стоило.

В ближайшие несколько дней нужно было уладить все дела с работой в редакции. Леня клялся и божился Владе Петровне, что едет к одру больной бабушки в деревню и ему необходим отпуск по семейным обстоятельствам. Очередной номер уже готов к печати, и ничего не случится, если он исчезнет на пару недель. Разрешение было получено. Оставалось все утрясти дома.

Готовясь к поездке, Леня никак не мог придумать, что соврать Елене. Посвящать ее в свои планы не было смысла, а уверять, что он едет к бабушке кататься на лыжах, — неосторожно. «Почему бы нам не поехать вместе? — скажет она. — Я хочу познакомиться с твоей бабушкой».

«Вот как мешает семейная жизнь работе, — раздумывал он. — Я даже не могу исчезнуть, когда и куда мне надо, вынужден постоянно врать и выкручиваться, искать благовидные предлоги. Что придумать на этот раз? Пожалуй, командировку на один из закрытых подмосковных полигонов».

Чтобы не врать своей возлюбленной, Леня, не заикнувшись ни словом о том, что должен уехать, нежным поцелуем проводил ее на работу и бросился собирать рюкзак. Пара чистого белья, ватник, веревки, фонарик, побольше кассет для камеры, батарейки, фотоаппарат, пленки, театральный бинокль за неимением настоящего и еще целая куча всякой ерунды, которая могла и не пригодиться, а могла оказаться нужной позарез.

Бросив прощальный взгляд на свою комнату, в которой царил беспорядок, свидетельствующий о крайней спешке, Леня вспомнил о Елене и кинулся сочинять записку. Лучше бы было, конечно, позвонить ей на работу, но проще — написать. Прыгая от нетерпения (до отхода электрички времени оставалось мало), перемежая извинения, мольбы и ласковые слова, он нацарапал несколько бессвязных предложений и, схватив тяжелый рюкзак и лыжи, выскочил из квартиры.

В пополуденное время Соколовский уже шагал по деревне, приглядывая себе избу. Самым удобным ему показался ветхий домик, обшитый полинявшими досками, на самом краю деревни, у поля, простиравшего свою слепящую белоснежную простыню до дальнего леса. Дом стоял немного поодаль, на пригорке, и от него легко было добежать до городка, прилепившегося на противоположном краю поля перед частоколом елового бора.

Собравшись с духом, Леня постучал в дверь веранды, толкнул ее и вошел. Из-под ног прыснули во все стороны желтые, как шарики мимозы, цыплята, тяжелый дымчато-серый кот, выгнув спину и грозно мяукнув, вскочил на подслеповатое окно. Пахло травами, молоком, сеном, мышами — деревенским затхлым духом.

Дверь в дом со скрипом отворилась, и оттуда выглянула старушка в белом платочке.

— Тебе чего? — нелюбезно спросила она.

— Здравствуйте, бабушка, комнату не сдадите для отдыха? Я из Москвы, хочу у вас отдохнуть в тишине.

Договоренность была быстро достигнута, как и говорил продавец палатки, за пятерку в сутки.

— А кушать ты, сынок, сам будешь себе варить? Тогда прибавь еще за газ тысяч десять.

— Мне бы лучше в столовую… Столовой у вас нет? Или кафе? — растерянно спросил Леня. До этого мысли о еде его не занимали, а теперь он почувствовал, как от голода подводило живот.

— Нету. А кто же туда ходить-то будет? У всех свои запасы, свое хозяйство, а приезжих у нас почти не бывает. Коли хочешь, так я тебя кормить буду. Но ты уж меня не обидь. У меня скромная еда — соленья, каши да молоко, но голодным не останешься. А нет — как хочешь… Магазина у нас нет, автолавка приезжает по субботам, хлеб привозит.

Соглашение с бабкой Чичипалихой было быстро достигнуто. И вскоре Леня жадно хлебал какой-то прозрачный суп, заедая его огромным ломтем серого вязкого хлеба.

Утром квартирант, проспав досветла как убитый, проснулся от холода. Бабка уже давно гремела посудой, шаркала ногами и что-то ворчала себе под нос. Вставать не хотелось. Косые лучи света едва проникали в раскрашенное морозными узорами небольшое окошко, освещая на стенах семейные фотографии в скромных бумажных рамках. Большая икона чернела в углу, а перед ней едва теплилась лампадка.

Умывшись в сенях ледяной водой, от которой все тело покрылось гусиной кожей, Леня сел за большой деревянный стол под чернеющей иконой какого-то святого. В ожидании завтрака он решил поболтать с Чичипалихой.

— А что это у вас, бабушка, за дома такие за полем стоят? Деревня другая или как?

— Какая тебе деревня, в деревнях разве такие дома? Сказывают у нас, что там дворцы, а в них правительство живет.

— А что за дворцы?

— Да кто их знает. Ребята деревенские туда лазали, так одному собака всю ногу порвала. Мамка его жаловаться к ним ходила, да ничего не добилась, сказали, нечего детям по заборам шастать, даже и на порог ее не пустили.

— Зимой туда часто ездят?

— Не, зимой нет, только по выходным машин пять проедет, а в будни почти никого. А летом… так и шуруют по дороге, одна за одной, одна за одной, да все машины-то не наши…

— А живет там кто?

— Сама не знаю, но ребята наши болтали, что девки там живут, по ночам голые купаться ходят, пруды у них там есть. Они, ребята-то наши, там, почитай, несколько ночей тем летом дежурили. Не знаю, видели чего, нет или так врут…

— Одни живут?

— Девки-то? Да не знаю я, откуда мне знать? Так, болтают чего по деревне, и я болтаю. Хошь верь, а хошь нет.

Сведения, сообщенные бабкой Чичипалихой, походили на правду. Леня бросил в рюкзак камеру и ватник, взял лыжи и заспешил через поле.

Лыжня, которую он проложил несколько дней назад, была уже почти занесена свежим снегом, да и теперь ее все равно было неразумно использовать для ежедневных посещений. Во-первых, потому что она проходит по открытому пространству и, если по ней ходить каждый день, можно привлечь внимание охраны, а во-вторых, в поле даже в ясные дни всегда гуляет поземка, и лыжню будет быстро заносить снова и снова. Для конспирации необходимо было проложить новый лыжный путь, менее приметный, вдоль кромки леса.