Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 2 - Николай Корнеевич Чуковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это была новая жена отца. Оказалось, после смерти Мишиной матери отец успел заново жениться. Он неуверенно остановился на пороге комнаты и ждал, как Миша встретится с мачехой. Но встреча прошла вполне сердечно. Мачеха полными своими руками обняла Мишу за шею, дотянулась до его лица и поцеловала. У нее был протяжный южный говор, и она, не умолкая, рассказывала, как они ему рады и как папаша скучал по своему сыну.
— Где же ваши чемоданы? — спросила она.
Мишу поселили в самой задней комнате. Мутное окно выходило во двор. У стены между двумя шкафами стоял потертый кожаный диван, и Миша сразу же лег на него.
День за днем, ночь за ночью лежал он на этом диване и вставал с него только тогда, когда звали есть. Поев, опять ложился. На улицу он не выходил. Шли дни, шли ночи, наступило лето, в открытую форточку со двора веяло духотой, а он все лежал и смотрел на грязные лепные завитушки потолка.
Иногда к нему заходил отец, садился у его ног на край дивана и заговаривал о делах. Начался нэп, разрешили частную торговлю, и у отца появились надежды. Он уже открыл рыбный ларек на рынке — ничтожное, копеечное дело. А между тем ему удалось восстановить некоторые свои старые деловые связи с рыбопромышленниками на севере, такие связи, каких здесь никто из рыбников не имеет. Если бы у него были теперь капиталы, в таком большом городе, как Петроград, можно было бы развить настоящее дело. Отец вздыхал. К сожалению, ему ничего сохранить не удалось. Вот если бы оказалось, что Миша кое-что привез из-за границы… Но раз он ничего не привез, так нечего об этом и говорить. В таком случае хорошо было бы, если бы Миша поступил на советскую службу. В самом деле, почему бы не поступить? Тут дело не в заработке, заработка это не даст почти никакого, а вот к семье будут иначе относиться…
— Скажите, папаша, чем вы садитесь в поезде на скамейку?
Отец задумался.
— Задом, — отвечал он простодушно.
— А я пассажиром!
Нет, Миша не идиот, чтобы поступать здесь на службу. Ничего здесь Миша делать не станет. Какой смысл что-нибудь делать в стране, где государство само ведет торговлю, где земли и заводы не продаются и не покупаются? Миша чувствовал себя пленником. Он лежал на диване и думал о побеге.
Иногда, когда отца не было дома, к нему приходила мачеха — круглая, в халате, в туфлях на босу ногу. Улыбаясь, она садилась на край дивана у его ног и пыталась завязать разговор. Ей очень хотелось узнать, что он делал за границей, и она расспрашивала его. Но он был угрюм и неразговорчив. Тогда она принималась говорить о себе. Она рассказывала о том, как жила в городе, где родился Миша, и о том, что был там у нее друг, который уехал с белыми за границу. Она собиралась ехать вслед за ним, но опоздала на один день, и проезда, уже не было. И она вышла за Мишиного папашу, который хотя и старенький, но добрый. Однажды, слушая, Миша встал с дивана, обнял ее и поцеловал. Она вскрикнула, вырвалась и убежала. Он за ней не побежал. Он снова лег на диван.
Он лежал и прислушивался к тому, что она делала там, за стеной, в спальне. Сначала она сидела тихо, потом стала ходить, громко стуча каблуками. Возможно, она хотела привлечь его внимание. Но он лежал и молчал. Минут через десять она тихонько подошла к двери его комнаты. Она стояла за дверью. Он слышал ее дыхание. Но не двинулся с места. «Пускай постоит», — думал он.
Отец, возвращаясь с рынка, по-прежнему, заходил к нему, но уже больше не заговаривал с ним о поступлении на службу. Он поглядывал на Мишу, вздыхал и словно все ждал от него чего-то. Несколько раз, будто невзначай, заговорил он о том, что на севере некоторые богатые рыбопромышленники занялись новым делом — перебрасывают на своих ботах людей в Норвегию. Он знает этих рыбопромышленников лет двадцать, и они знают его. А что им нужно? Только поручительство верного человека да деньги.
При этих словах у Миши все переворачивалось внутри, но он делал вид, что совершенно равнодушен. Он не спешил. Он еще полежит на диване и подождет. Со временем отец станет щедрее.
Мачеха перестала посещать его комнату. Но за дверью стояла часто. Она уже не заговаривала с ним так бойко, как вначале, и ужасно робела, когда он взглядывал на нее. Он иногда развлекался тем, что за обедом при отце долго смотрел ей в лицо, ничего не говоря, не улыбаясь, не мигая. Она терялась под его взглядом, задыхалась, и на лице ее из каждой поры выступал пот.
Лето шло, и дела отца все расширялись и расширялись. Скоро из слов его Миша понял, что у него не один ларек на одном рынке, а по нескольку ларьков на разных рынках. Он уже присматривал помещение, где бы открыть рыбный магазин. В этом магазине будет большой аквариум с живыми рыбами. Хотя он все еще ходил в серой толстовке и вздыхал, что у него ничего не осталось, однако глаза его глядели уверенно, и все чаще Миша узнавал в нем старые повадки и замашки.
— Мишенька, хочешь, я тебе дам рекомендательное письмо? — сказал отец, присаживаясь к нему на диван.
— Выгоняете, папаша? — спросил Миша.
Отец улыбался, смотрел ему в глаза и молчал.
Миша отказался взять письмо, если отец не даст ему денег. Но отец, видимо, все еще думал, что у Миши есть деньги. Он давал только одну тысячу — старыми николаевскими кредитками. Он уверял, что за перевоз берут как раз николаевскую тысячу. Миша не взял ничего и по-прежнему лежал на диване. Тогда отец стал прибавлять. Он прибавлял постепенно — через день, через два. На пяти тысячах николаевскими он остановился.
— Мне за границей бумага не нужна, — сказал Миша. — Дай чего-нибудь потверже.
Но уже понимал, что ничего потверже отец не даст. Июль кончился, начался август. Если до осени не уедешь, придется ждать будущего лета. Миша взял письмо и пять тысяч.
Отец повеселел. Миша тоже повеселел. Они оба очень
