Тёмные самоцветы - Челси Ярбро

Ракоци кивком показал, что слышит, и, проводив взглядом шляхтича, отошедшего к окнам, сказал:

— Извините его, Борис Федорович. Ему, как и мне, несколько не по себе. Честь, что нам здесь хотят оказать, чересчур велика, и сознавать это без волнения трудно.

Борис улыбнулся.

— Что-то вы не походите на истомленного волнением человека. Впрочем, тревога вам на руку ей свойственно разжигать аппетит. — Он засмеялся и щелкнул пальцами. — Надеюсь, вы не упустите случая показать себя за обедом? Царь благосклонен к тем, кто любит поесть. Не забудьте только попробовать каждое блюдо, иначе он решит, будто вы опасаетесь, что вас хотят отравить.

Воцарилось молчание, затем Ракоци кашлянул.

— Прошу прощения, Борис Федорович, — начал он с легкой долей укора. — Мне кажется, я уже говорил вам, что в нашем роду не принято делить с кем-либо стол. Кроме того, во время изготовления драгоценных камней я пощусь, чтобы процессы шли гладко.

— Да, но камни уже изготовлены, — отозвался Борис, и в глазах его ворохнулась обеспокоенность. — А трапеза с государем стоит того, чтобы на время отказаться от семейных предубеждений.

Слова его не произвели должного впечатления. Ракоци лишь поморщился и сузил глаза.

— Видимо, я выразился недостаточно ясно, — возразил с твердостью он. — Существуют некие предписания, каким должен неукоснительно следовать каждый алхимик, желающий дать долгую жизнь плодам своих изысканий. Так и с камнями. Если я слишком рано прерву свой пост, они могут затуманиться, потускнеть или подвергнуться другим изменениям. — Говоря это, Ракоци почти не кривил душой, ибо знал многих алхимиков, верящих, что успех в их занятиях недостижим без духовного и телесного очищения. — Этот берилл, например, вполне может утратить пронизывающий его луч или попросту расслоится. — Он поглядел на царедворца. — Вы же не хотите, чтобы с ним произошло нечто подобное, а? Или мы все же рискнем?

Борис покачал головой.

— Нет, не стоит. С нашей стороны это было бы безрассудством. — Он прошелся вдоль увешанных иконами стен, задумчиво оглаживая бородку, потом остановился и решительно произнес: — Я сделаю что смогу. Обещаю. Думаю, все уладится, но посмотрим, как поведет себя царь.

— Понимаю, — сказал Ракоци, лишь неделю назад видевший, как Иван бьется в падучей.

Годунов коротко поклонился.

— Сделаю, что смогу, — повторил он и повернулся к ведущей на лестницу двери.

— Я не доверяю ему, — заявил граф Зари, как только Борис удалился.

— Думайте что говорите, — остерег его Ракоци, хмурясь. — Он сегодня, возможно, единственный наш союзник.

За дверью что-то повелительно прокричали, и Ракоци оглянулся.

— Нас вызывают, — едко прокомментировал Зари. — Пришла пора строиться по ранжиру. Значит, сзади и справа?

Ракоци мрачно кивнул, вышел на лестницу и слегка поклонился ожидавшему стражу.

— Сохрани тебя Господи, — сказал он и двинулся вверх по ступеням, кажется, ничуть не заботясь, подчинился ли бравый граф повелениям Годунова. Спиной он чувствовал, что за ним наблюдают, но без суровости, предназначенной для бояр, а с завистливым и почтительным любопытством.

На сей раз тронный зал Грановитой палаты был забит чуть ли не до отказа. Бояре побогаче и познатнее сидели на лавках, остальные стояли; боярыни вместе с царицей занимали отдельный угол, их окружала охрана. В кольце охраны находились и приглашенные на церемонию иноземцы, англичане, поляки, немцы и греки; им расчистили место у входа — на максимальном удалении от царя.

Сам государь восседал на троне слоновой кости под двуглавым орлом, заимствованным его оборотистым тезкой[5] у византийцев. В руке он держал усыпанный самоцветами жезл, а его голову венчала знаменитая Казанская корона, филигранно сработанная из золота с бирюзой. Парчовый кафтан Ивана, покрытый гранатами и отделанный кружевами, слепил глаза, а его воротник являл собой подлинную алмазную россыпь.

Ракоци, не смущаясь всем этим великолепием, прошел прямо к трону и встал на колени в шести шагах от царя. Наряд его на фоне переполнявшей зал пышности казался буднично скромным.

— Господь да взыщет тебя своей милостью, государь, — сказал он, и его звучный голос заставил бояр притихнуть.

Иван, встрепенувшись, воззрился на визитера, его зелено-голубые глаза возбужденно сверкнули.

— Мы рады приветствовать тебя, Ракоци Сен-Жермен. Ты своими деяниями сумел заслужить нашу приязнь, и о том будет сообщено нашему польскому брату. Он поступил разумно, направив тебя к нам. — Иван наморщился и озабоченно помотал головой, потом вновь встрепенулся. — Я напишу Стефану сам, — объявил с живостью он и ткнул жезлом в сторону Зари. — Ты отвезешь это послание. И не мешкая. Отправишься завтра, с рассветом.

Зари, стоявший позади Ракоци на коленях, вытаращил глаза.

— Великий государь, но ведь скоро зима! — выпалил он потрясенно.

— Ты отвезешь депешу, — повторил Иван тоном, не допускающим возражений.

— Кланяйся, благодари, идиот, — прошептал, не разжимая губ, Ракоци. — И поскорее.

Зари опомнился лишь после паузы и с огромным усилием произнес:

— Это великая честь, государь. Не по моим заслугам.

Иван кивнул.

— Да. Да. Но Стефан поймет, что я не чураюсь и малостей, чтобы снестись с ним. — Он повернулся к Ракоци. — У тебя есть что предложить мне, алхимик?

— Да, — ответствовал Ракоци, простирая руки перед собой, чтобы царь мог осмотреть подношение. — В сей шкатулке лежит драгоценный камень, не знающий себе равных. Это дар тебе, государь. От Батория, польского короля, считающего веру в Христа единственным прибежищем душ человеческих. Прими его как дань глубокого уважения к себе и к престолу, на котором ты восседаешь, а также в залог возможного добрососедства между странами, долгое время не знавшими мира. — По тишине, воцарившейся в зале, он понял, что речь его, заранее составленная и отрепетированная, произвела впечатление на бояр.

В уголках губ Ивана блеснула слюна, он повелительно дернул бровями.

— Разрешаю тебе передать дар Стефана мне. И не ползи. Можешь приблизиться на коленях.

Ракоци повиновался приказу, проклиная полы своего доломана, затруднявшие его и без того неуклюжее продвижение к трону. Оказавшись в достаточной близости от Ивана, он замер.

— Прими сей дар, государь.

Иван наклонился и взял в руки шкатулку, потом, рассматривая, поднял ее к глазам.

— Это тоже твоя работа?

— Да, государь.

— Ты, я гляжу, большой мастер, алхимик, — сказал Иван, но вдруг насупился, засопел, лицо его омрачилось. Он резким жестом вернул шкатулку дарителю. — Ты ее делал. Ты и открой.