Дочь Голубых гор - Морган Лливелин

Погруженная в задумчивость Эпона пережевывала каждый кусок так, словно впервые пробовала. Собравшиеся для поминовения умершего вождя еще острее сознавали ценность жизни.

Эпона не впервые присутствовала на поминальном пиршестве, она знала, что этой ночью многие из собравшихся займутся любовной игрой, ибо переход в другой мир лучше всего чествовать зачатием новой жизни.

Заметив, что сестра сидит, замкнувшись в себе, мысли ее витают где-то далеко, Окелос не преминул поддразнить ее:

– Где наша Эпона? Достаточно на нее взглянуть, чтобы понять, что она не с нами… Уж не собираешься ли ты опять отправиться в другие миры, сестра, повидаться с Туториксом? Передай ему привет от меня.

К этому времени Окелос уже опустошил много чар красного вина.

Эпона так и напустилась на брата:

– Ни в какие другие миры я не отправляюсь. Зачем ты болтаешь всякую чепуху? Прекрати, Окелос.

Ригантона, кусок за куском поедавшая молочного поросенка, подняла голову. Уж не хочет ли ее дочь откреститься от своего дара? Ничего не получится: главный жрец уже подтвердил, что Эпона – друидка. И сейчас как раз самое время оповестить об этом всех родственников; любопытно, какое лицо будет у Сироны.

– Конечно же, ты можешь бывать в других мирах, – сладким голосом произнесла Ригантона. – Сам Кернуннос подтвердил, что ты от рождения друидка; перед тобой большое будущее. – Скосив глаза, она увидела, что Сирона сидит с широко раскрытыми глазами и разинутым ртом. Картина просто чудная.

– Вы все ошибаетесь, – в отчаянии возразила Эпона. – Я все это выдумала. Я поступила нехорошо, похваставшись Окелосу, но все то ошибка, поймите же.

Глаза Ригантоны гневно засверкали.

– Как ты смеешь отрицать, что у тебя есть дар друидки? Уж не пытаешься ли ты осрамить меня перед знатными людьми племени кельтов? Что скажет Кернуннос, услышав такую ложь, после того как он согласился принять тебя в обмен на погребение вождя?

В полном смятении Окелос вскочил на ноги и уставился на мать, забыв о том, что все внимательно за ними наблюдают, забыв обо всем на свете, кроме того, что мать его предала.

– Почему ты ничего не говоришь о выборах вождя? – воскликнул он. – Мы договорились, что ты отдаешь Эпону друидам в обмен на их согласие поддержать меня на выборах, не ради того, чтобы тебя не сожгли, а погребли со всеми твоими драгоценностями.

Эпона была расстроена не меньше брата.

– Ты торговал мной, чтобы получить жезл вождя? – спросила она, обращаясь к Окелосу. – Даже не переговорив предварительно со мной, как будто я не свободная женщина?

Но брат не слышал ее, так напряженно он ждал ответа матери.

На этот раз Ригантона заговорила, тщательно взвешивая слова. Еще неизвестно, как повернется будущее; до того, как совет вынесет свое решение, лучше не раздражать сына. Кернуннос прав: Окелос отнюдь не лучший кандидат на пост вождя, но кто может предсказать, каково будет мнение подверженного разным влияниям совета? Ее сын может еще стать вождем, а если друиды примут к себе ее дочь, то у нее будет все, чего она пожелает.

– Я попросила Кернунноса поддержать тебя на выборах; это часть нашего договора, – заверила она Окелоса. Это, во всяком случае, была правда. Конечно, она высказала эту просьбу под самый конец, как нечто не слишком значительное, вроде короткого козьего хвоста, но об этом лучше всего умолчать.

– Мама! – вскричала Эпона, чувствуя, что надежда ее покидает. Из спора матери и брата она уже поняла, что мать предложила ее жрецам, а те приняли ее; новость была просто убийственная. Она бросилась на колени возле Ригантоны, как умоляющий ребенок, обвила ее руками. – Послушай, пожалуйста, я не хочу всю свою жизнь заниматься волшебством вместе с Меняющим Обличье. Я не выношу его присутствия. Уж ты-то, из всех людей, должна понимать меня.

Ригантона решительно высвободилась из объятий дочери.

– Вы с ним не будете заниматься любовной игрой. Это запрещено ему; гутуитеры должны хранить целомудрие. К тому же он…

– Я говорю не о любовной игре, не это меня заботит, – перебила Эпона, так и не дав матери довершить свое объяснение. – Я не хочу иметь с Кернунносом ничего, совершенно ничего общего; никогда. С самого детства он вызывает у меня отвращение. И у меня нет никакого желания заниматься волшебством. Оно порождает во мне какое-то… странное чувство. Я хочу жить по-другому; мы уже говорили с тобой об этом; неужели ты не помнишь? Неужели ты не понимаешь? – Казалось, на мать смотрела не она сама, а ее дух, так красноречивы были ее глаза.

Ригантона отвернулась, недовольная тем, что этот спор происходит в присутствии всех родственников. Чего доброго, они подумают, что дочь дурно воспитана, ее не научили повиновению.

– Дело уже сделано, – решительно заявила она.

– Но я прошла обряд посвящения, я взрослая женщина. Если уж ты задумала это ужасное дело, тебе следовало обещать меня друидам, пока я была еще девочкой.

– Ужасное дело! Благодари всех духов за то, что твой дар, хоть и поздно, а все-таки обнаружился. Пока ты еще не вышла замуж, как твоя мать, я вправе распоряжаться твоей судьбой; наше счастье, что у меня есть еще время, чтобы исправить мой недосмотр; и как я не заметила вовремя твоих способностей? – Чтобы предупредить возражения дочери, она повернулась к Сироне. – Не правда ли, мне повезло, невестка? Так же, как и Эпоне? Скажи ей это от моего имени.

Глаза Сироны метали молнии, но эти молнии не могли пробить щита, которым укрылась Ригантона.

– Туторикс сказал, что я не обязана это делать, – крикнула Эпона, обращаясь к собравшимся родственникам.

– Туторикс мертв, – решительно отрезала Ригантона. – Я единственный человек, которому ты должна подчиняться. К тому же он никогда не говорил мне ничего подобного. – Она подняла левую руку с полным вина греческим кубком. – Но пора уже прекратить это пустое препирательство, совершенно неуместное во время поминального пиршества, и предаться счастливым воспоминаниям о Туториксе. Тебе не подобает вести себя так, особенно сегодня вечером, Эпона.

Пиршество продолжалось всю ночь, до первой утренней звезды. Окелос пировал в полном упоении: он убедил себя, что Ригантона и в самом деле договорилась о его избрании. В конце концов, она его мать; мать не должна предать сына. Да и не такая уж это большая просьба, даже если она и хлопотала о введении нового погребального обряда.

«А какие пышные похороны будут у меня, – думал Окелос, – после того как завершится мое долгое великолепное правление племенем. Я возьму с собой в другие миры целые груды сокровищ. Ригантона непременно добьется моего избрания; спасибо ей за это!»