Поездка в Египет - Ю. Щербачев

Нынче сфинксы и серапеумы снова погребены обязательными попечениями ветра, и ливийские пески, глубина которых достигает здесь тридцати аршин, хранят их для будущих поколений. Можно видеть лишь катакомбы и то не все, потому что во многих местах они рушатся.

У широкого входа в недра земли Ахмед Сафи развязал таинственный узелок — и каждому из нас дал по огарку. «Сперва я один шел с факелом», пояснил он; «но года два назад какой-то Англичанин упал в яму и сломал себе руку; с тех пор мы всем стали раздавать свечи».

Главный ход подземелья, длиною в несколько сот шагов, напоминает железнодорожный тоннель, грубо выученный в живой скале {8}. К нему справа и слева, на коротких промежутках, примыкают альковы, заключающие каждый по чудовищному каменному саркофагу с массивною крышкой. Пол альковов аршина на два ниже пола тоннеля, так что из последнего видны по обеим сторонам только верхи гробов.

В высоких пещерах с неотделанными стенами и сводами, саркофаги — продолговатые, вышиной в сажень, четвероугольные лари из цельного отполированного гранита (черного и красного) — поражают строгою правильностью линий и формы. В один из них, при помощи приставленных снаружи и изнутри лесенок, поочередно лазили туристы; внутри для мечтателей стояли стол и стул. Есть ряды помещений без гробов. Во всем более шестидесяти комнат, а саркофагов я насчитал лишь 24. Найдены они уже пустыми; только в одном алькове, наглухо замурованном, саркофаг заключал нетронутую мумию Аписа; когда открывали альков в извести на каменной перегородке отделявшей его от главного хода были еще видны отпечатки пальцев, а за перегородкой песчаный пол хранил следы человеческих ступней, оттиснутые несколько тысяч лет назад.

В катакомбах во все времена года воздух сух и тепел. Термометр неизменно показываешь +21°—средняя годовая температура окрестностей Каира.

По выходе добросовестный Ахмед, тщательно отобрав у нас огарки и завязав их в платок, снова повесил узел на конец палки; затем пересчитал нас как баранов и, хотя все оказались в наличности, долго еще, на всякий случай, трубил в рог, обратил темное лицо свое к темному входу в подземелье.

Шагах в трехстах находится гробница некоего сановника Ти. По иероглифическим сведениям, сановник этот был свойственником одного из фараонов пятой династии, состоял при нем «тайным советником и камергером», имел жену царской крови Неферхотепс, «в отношении к мужу любвеобильную как пальма», и сыновей Ти и Тамуза, пользовавшихся званием принцев.

В Египте существуешь два рода древних гробниц: одни высечены в отвесах скал, другие, как гробница Ти, построены на ровном месте. Последние, называемые мастабами, представляют обыкновенно небольшое четвероугольное здание с гладкою крышей и наклонными глухими стенами, похожее внешним видом на усеченную пирамиду; заключает оно порой одну, порой несколько уставленных колоннами комнат; в стенном углублении (сердаб) была замурована статуя умершего; в подвальном покое, куда ведет вертикальный колодезь, стоял каменный саркофаг. Саркофаг содержал раскрашенный деревянный или алебастровый гроб на подобие спеленанного человека; гроб в свою очередь вмещал мумию. Ставлю глаголы в прошедшем времени, так как теперь вряд ли можно найти неопустошенную гробницу: и цельные-то очень редки. Преимущественно на месте мастаб встречаешь холмы щебня, в которых чернеют отверстия полузасыпанных, разграбленных еще в минувшие века колодцев.

Усыпальница Ти стоит посреди квартала других усыпальниц, остатки которых наравне с серапиеумами, хранятся для потомства под высокими песчаными наметами.

Сама она откопана только изнутри; снаружи песок до самого верха облегает её стены, и за отсутствием потолка, местами сыплется внутрь, образуя как бы застывшие водопады: по одному из них мы спустились, или вернее скатились, в могильные покои.

Музей древностей с его непривлекательными осколками старины, значение коих для непосвященного «темно иль ничтожно» — всегда наводит на меня глубокое уныние с примесью самой чистосердечной скуки. Но тут я впервые постигаю, что можно страстно, до безумия предаться археологии: кругом меня развивается пространная египетская эпопея в картинах. Стены и четырехгранные столпы (числом четырнадцать), разграфленные на прямоугольники различных величин и формы, — по большей части горизонтально продолговатые, — сплошь покрыты множеством окрашенных барельефов;. краска осталась не везде, но барельефы, за исключением немногих, главным образом верхних, сохранились превосходно. В каждом прямоугольнике помещается какая-нибудь отдельная сцена; ни в одной нет напоминания о загробной жизни; художником передана только земная жизнь в многообразных её проявлениях. То сцены государственного управления, сельского хозяйства, ремесленного и домашнего быта, религиозных обрядов, охоты, рыбной ловли и проч. Чередуясь между собою, они с эпическим спокойствием и беспристрастием повествуют стародавнюю, всеми забытую быль, которая, несмотря на всю свою простоту и несложность, заманчивее всякой сказки.

Исполнение, хотя в высшей степени тщательное и добросовестное, во многом обличает младенчество искусства: группировка плоха, перспективы нет вовсе, человеческие фигуры отличаются топорною неуклюжестью; лучше всего удались неизвестному артисту животные и птицы: некоторые замечательно хороши, но и они, подобно барельефным людям, всегда представлены в профиль, причем глаз бесповоротно изображен on face, как на рисунках детей младшего возраста.

Но если в частностях есть ошибки, то в бесхитростном замысле, живьем выхваченном из жизни, всегда сказывается правда, такая же обаятельная и неотразимая, как в бытовых описаниях Илиады или Одиссеи, и потому-то эти безусые и безбородые [45] коричневого цвета мужчины, ростом с куколку, имеющие все, начиная от «тайного советника в звании камергера» Ти, один и тог же костюм — кусок ткани, обвязанной кругом пояса, — эти черноволосый женщины с бледно-желтыми лицами и руками, в полном наряде, плотно облекаюшем их члены, — эти четвероногие и эти пернатые — все кажется живыми или по крайней мере жившими когда-то давно, в былые времена.

Чтобы подробно и ясно рассказать все, что творится в могильной тишине по стенам усыпальницы, надо бы уметь передать жизненный строй целого народа, т. е. надо бы родиться Гомером. Обыкновенные же турист может лишь озаглавить в разбивку бросившиеся ему в глаза картины. Видимой последовательности в них нет, — есть только неуловимая последовательность действительной жизни, где труд сменяется отдыхом и забавой, богослужение— пляской и музыкой.