Сочинить детективчик - Виктор Левашов

В один из дней, бесцельно промаявшись у компьютера с набросками новой главы, Леонтьев написал обстоятельную заявку на серию «Полиция нравов» и поехал с ней в новое издательство, которое выпустило с его подачи две книги Акимова. Оно еще не успело обзавестись своим брендом вроде Незванского, и Леонтьев надеялся, что его идея будет им в масть.

Это было странное издательство. Размещалось оно в районе Олимпийского проспекта в симпатичном особнячке, в котором все время шел ремонт. Что-то постоянно улучшали, переделывали, и редакторы с авторами, выйдя покурить в холл, всегда рисковали вляпаться в краску или перемазаться известкой. В состоянии перманентного обновления пребывало и само издательство. Прогрессивные проекты налетали, как тайфуны на тихоокеанские острова, под них лихорадочно перестраивался весь процесс. Не успевали редакторы освоиться с изменившимися требованиями, как новые, еще более прогрессивные идеи овладевали начальством. В результате все сотрудники издательства, от младшего редактора до главного, думали не о деле, а о том, не останутся ли они завтра без работы.

Когда никто ничего не решает, можно иметь дело только с человеком, контролирующим финансы. Таким человеком в издательстве был коммерческий директор с грузинской фамилией Эбонидзе, хотя ничего грузинского в нем не было, а было еврейское. Отличало его то, что он был очень маленького роста. Приехав в издательство, всегда молча, ни с кем не здороваясь, проходил через холл и только в кабинете, водрузившись в высокое кресло, оказывался доступным для общения.

Эбонидзе принял Леонтьева доброжелательно, при нем прочитал заявку, немного подумал, барабаня по подлокотникам маленькими пальцами, и заключил:

— Может иметь быть. Сколько романов вы сможете выдавать в год?

— Максимум два.

— Мало. Чтобы серия жила, нужно выбрасывать на рынок по книге в два-три месяца. Иначе читатель ее забудет, и все деньги, которые мы потратим на раскрутку серии, пропадут. Понимаю, для вас это нереально. А если привлечь других авторов? Взять коллективный псевдоним. Например, Эдуард Хан. А что? Звучит. «Полиция нравов», Эдуард Хан. Как вы на это?

— Никак. Попрет халтура. Когда писатель пишет за того парня, халтура неизбежна. Зачем выкладываться, если книга не моя?

— Можно написать в договоре, что со временем автор сможет переиздать книгу под своим именем. Скажем, через пять лет. Стимул?

— Кто знает, что будет с нами через пять лет!

— Да, времена меняются быстро, — согласился Эбонидзе. — Твою мать, дали бы хоть лет десять спокойно пожитьЛадно. Мне нравится, что писатели будут выпускать книги под своими фамилиями. Мобилизует. Может, и пусть? Серия одна, авторы разные.

— А как быть со сквозными героями? Тот же Мартынов. У нас он один, у другого автора будет совсем другой.

— Да, задачка… — Эбонидзе снова побарабанил пальцами по подлокотникам кресла. — А вот какПридумал. У каждого автора детективов есть свой любимый герой, верно? Оперативник, следователь, сыщик. Вот путь он и приведет его в серию. «Ментов» смотрите — «Улицу разбитых фонарей»? В одной серии главный герой этот, носатый, как его?

— Казанова, — подсказал Леонтьев.

— Вот-вот. А в другой главный Ларин, Казанова на втором плане. Почему бы и нам так не сделать? У вас главным будет Мартынов. У других авторов — кто-то другой. Объединяющий момент есть — все они служат в полиции нравов. По-моему, выход.

— Пожалуй, — помедлив, согласился Леонтьев. — Нужно подумать.

— А чего тут думать? — возбудился Эбонидзе. — Найдите трех-четырех хороших авторов, и вперед. Сразу запустим их в работу. Когда вы закончите свой роман?

— Месяца через три.

— Прекрасно. К тому времени подтянутся и другие. Через полгода у нас будет четыре романа. С ними уже можно запускать серию. Договорились?

Пробираясь к выходу через заставленный строительными козлами холл, Леонтьев с усмешкой подумал, что на этот раз причиной тайфуна, который обрушится на это невезучее издательство, будет он.

В советские времена в Союзе писателей СССР было около десяти тысяч членов, из них две с половиной тысячи москвичей, остальные из провинции и союзных республик. Однажды в разгар перестройки Леонтьев заехал с женой (она была еще жива) поужинать в ресторан Центрального дома литераторов и обратил внимание, что публика в Дубовом зале какая-то необычная. Не было развязных завсегдатаев ЦДЛ, знающих всех официанток по именам и чувствовавших себя в ресторане, как дома. Вернее, они были, но как бы затерялись среди крупных мужчин с красными лицами в добротных костюмах и давно вышедших из моды галстуках. Официантка объяснила:

— Пленум Союза писателей РСФСР.

— Вот смотри, — сказал Леонтьев жене. — Завтра все эти люди останутся без куска хлеба.

И как в воду глядел. Раньше у каждого из областных писателей был свой лужок: раз в год-два книжка в «Современнике» или в «Советской России» о каком-нибудь герое Соцтруда, рассказец в альманахе, очерк в местной газете. Плюс литконсультация на полставки, плюс руководство местным литобъединением. Не разгуляешься, но жить можно. Халява кончилась сразу и навсегда. Где тот «Современник», где та «Советская Россия», кому нужны книжки о героях Соцтруда, будь они даже трижды героями? Провинциальный писатель вдруг обнаружил себя на развалинах собственного дома. Было от чего взвыть. Немудрено, что Союз писателей России сразу стал прибежищем самых лютых ненавистников новой власти.

Положение московских литераторов было не лучше. Книги, ждавшие выхода годами, вылетели из планов издательств. Толстые журналы, тиражи которых съежились до микроскопических размеров, вообще перестали платить или платили такой мизер, что за гонораром не стоило и ехать — на бензин больше потратишь. Исчез Литфонд, писательская поликлиника стала платной. Тихо скончалось даже Бюро пропаганды художественной литературы, которое в трудные времена подкармливало писателей, давая путевки на встречи с читателями. Одно выступление — 16.50. Если в день провести три выступления, а подписать путевок на десять, то получалось ничего, жить можно. И вдруг все обесценилось, как вклады в сберкассах, — наработанные связи, опыт, имя.

Московский писатель — существо более проворное, чем его провинциальный собрат. Во все времена столица оттягивала на себя из провинции наиболее активных и честолюбивых людей. Но и они оказались не готовы к рынку. Собственно, рынок существовал и раньше, только на нем был один покупатель — Слава КПСС. К нему приспособились, установилась более или менее устойчивое равновесие. Сейчас на рынок пришел покупатель, который платил за книгу трудно заработанные рубли, и диктовал спрос. И оказалось, что двум с половиной тысячам московских писателей нечего ему предложить.

В ту пору, когда Леонтьев только начал сотрудничать с «Парнасом», Смоляницкий попросил его найти литераторов, которые смогут работать под Незванского. Леонтьев пообещал. В его телефонной книжке было штук сто адресов, он не сомневался, что выполнить просьбу Смоляницкого не составит труда. Но не тут-то было. Кто-то эмигрировал, кто-то уже был при деле, кто-то ушел в бизнес и возвращаться в профессию, во все времена не слишком денежную, а в последние годы полностью утратившую престижность, решительно не желал. Остальные, узнав, что за роман в пятнадцать листов будут получать по полторы-две тысячи долларов, оскорблялись: «Старичок, за кого ты меня принимаешь?». При том, что сами давно жили за счет жен, а для самоуважения годами ваяли нетленку — про Николая Второго или про Второе пришествие Мессии. Бедные жены!

Из ста человек удалось выбрать только шесть, да и то с двумя пришлось повозиться, дотягивая их рукописи до минимально приемлемого уровня, а третий, получив аванс, запил и ушел в глухое подполье. Но трое оказались нормальными профессионалами. Их-то Леонтьев и решил привлечь к участию в серии «Полиция нравов».

Герман Арбузов два года безуспешно штурмовал ВГИК, на третий год поступил, но не на режиссерский факультет, а на сценарный. Но в душе продолжал считать себя кинорежиссером и ждал только случая явить миру свой талант. Случая все не было, в Госкино его в упор не видели, в объединение «Экран» на ЦТ прорваться тоже не удавалось, несмотря на всю его энергию. А энергии у него было хоть отбавляй. И тогда он решил пойти другим путем. Года два крутился, как проклятый, зарабатывал где только можно — на сценариях документальных фильмов, на рекламе. Бросил пить и курить, складывал рубль к рублю и наконец накопил сколько-то тысяч — сумму, достаточную для того, чтобы начать снимать фильм по собственному сценарию. Самое замечательное, что это была никакая не антисоветчина, не чернуха, а кино о положительном герое из рабочего класса.