Царь Живых - Виктор Точинов

Наташка – военврач, она же бессменный дежурный по кухне, она же главный специалист по стратегии, тактике и вооружению врага… (После долгой и жаркой дискуссии они решили, что в изученной Наташей-огромной навозной куче вампирско-упырьских книжек и кассет вполне могут оказаться рациональные зерна.)

Полухин – пациент медчасти, успевший безнадежно влюбиться в упомянутого военврача. Но ничем своих чувств не выдающий (так по крайней мере казалось Славке…).

После звонка прошло больше часа.

Командир где-то задерживался.

Личный состав тревожился.

Паники пока не было.

Пуля попала в основание черепа.

Или в самое навершие позвоночника – со стороны чего смотреть. Короче говоря, крохотный серенький комочек свинца попал в границу шеи и головы…

Ударившись в атлант*, пулька взорвалась, разлетелась на несколько неровных кусков. Ртути в ней не было, как не было ни латунной, ни медной оболочки, ни стального сердечника, ни заполненного выгорающим в полете трассером донца, – но пулька была из жесткого и ломкого, сплавленного с сурьмой свинца, а начальный разрез на носике сделал тонким лезвием лобзика Прохор…

* Атлант – последний, или первый (откуда считать), позвонок, на который опирается череп. Непонятно почему назван в честь мужа широко известной по древнегреческим мифам Кариатиды.

Пуля разлетелась на несколько кусочков, они полетели вперед-вверх, и вперед-вниз, и вперед-в-стороны, а один, совсем крохотный, искривленный, – даже развернулся, выскочил назад, прорвав кожу…

…Следующего шага он не сделал – казалось, ветка, только что отведенная рукой, вернулась и ударила по затылку с утроенной силой, пришлось падать, падать, падать… он падал целую вечность, зеленая трава неслась в лицо со скоростью света и все не могла долететь, и, не долетев, – почернела, и удара лицом о землю он уже не ощутил.

Как по его карманам ползают руки Прохора, он тоже не чувствовал.

Прохора, любящего убивать…

Звонок в дверь.

Они ничего не сказали, не двинулись с места. В скрестившихся взглядах читалось одно и то же: у Вани есть ключи! И должен он был прийти почти час назад… Ошиблись дверью? Детки шутят?

Небольшая пауза. Два звонка, один за другим. Более настойчивые.

Наташа выскользнула из шлепанцев и неслышной тенью метнулась к глазку. За дверью раздались звуки непонятного происхождения. Словно рассыпалась изрядная охапка мелких и неуместных в городе березовых поленьев…

Наташа прильнула к линзе, тут же выпрямилась и сделала рукой отчаянный жест: ничего не видно!

Старинный прием – не хотите, дабы соседи лицезрели, как вы целуете провожаемую домой девушку – залепите глазок жвачкой, во рту она вам сейчас все равно не понадобится. Могло случиться такое и на Ваниной площадке. Но Наташа не поверила в совпадение…

Ее глаза скользнули по прихожей. Полухин куда-то делся. И тут в замке легонько скрежетнул ключ…

Она бесшумно, не звякнув металлом, выхватила из ящика с инструментами молоток. Не самый тяжелый, были там и помощнее, но этот лежал на самом верху. К тому же пришелся вполне по руке.

Скрипучий скрежет смолк, манипуляции с замком прекратились. Но неизвестный и незваный гость не спешил воспользоваться плодами своей победы над механическим стражем двери, даже если таковая виктория и действительно имела место…

С площадки опять донеслись ни на что не похожие деревянные звуки… Пальцы Полухина ухватили Наташу, потянули в комнату. Там он одобрительно кивнул при виде молотка и жестами поставил его носительницу справа от двери, сам встал слева. В руке Полухин сжимал десантный нож…

Входная дверь скрипнула.

Наташка стиснула молоток до боли в суставах.

Нож в руке Полухина мелко дрожал.

– Не ждали? – Голос в прихожей.

Ванин голос…

Тенденция, однако, наметилась у скрипящих пером и терзающих клавиатуру, бубнящих в диктофон и строчащих на машинке… У писателей, не любящих сантиментов и много знающих о настоящих играх настоящих мужчин. Тенденция говорить уже на первой странице о главном своем герое (нарушая все данные парнем подписки и портя жизнь доверившемуся человеку) – говорить, кем был он совсем недавно. Сообщать, что главный герой воевал в Афгане, и не в стройбате; или в Чечне, и тоже отнюдь не в стройбате; или во Вьетнаме (к забугорным все сказанное вполне относится), и не сапером – лишь рубил саперной лопаткой узкоглазые вьетконговские головы.

Не жалко вьетконговцов, сами напросились” жалко читателей. Оставьте им интригу! Загадку оставьте! Ведь сразу ясно, что и на гражданке герой может привычно крушить и мочить в сортире встреченные порно– и наркомафии, и национальные мафии всех оттенков кожи, и террористические мафии всех оттенков политического спектра, и коррумпированные чиновничьи мафии – вообще не разбирая оттенков… Заодно перепадет по сопатке соседу героя, дяде Коле, имеющему обыкновение спьяну метелить жену.

Все понимают всё с первой страницы – и ужасаются. Мафиози перестают свирепо морщить бритые затылки и, ужаснувшись, – ложатся на матрасы. Сортиры испуганно закрываются на переучет. Сосед дядя Коля, ужаснувшись, откладывает жену, отставляет бутылку и вдумчиво изучает дианетику®. Некоторые читатели даже закрывают от ужаса книгу – все на той же первой странице…

Тенденция, однако…

Но из песни слова не выкинешь, и страница отнюдь не первая, и читателей давно интересует: где и как провел Ваня свои лучшие годы, от восемнадцати до двадцати?

Скажем коротко, по-военному:

Ваня служил.

Там было жарко.

Там стреляли.

И убивали.

Убивал и он.

Выездное заседание охотничьего клуба “Хантер-хауз” продолжалось в глухом уголке пригородной зеленой зоны, километрах в пятнадцати от стадиона завода “Луч”. Присутствовали все шесть списочных членов, оставшихся после выбытия Вани и Полухина. Хотя в этом уединенном месте тесным кружком стояли и обменивались мнениями лишь пятеро. Шестой лежал лицом вниз и не принимал активного участия в разговоре. И не прислушивался к разговору. Он был мертв.

Впрочем, все по порядку.

Наверное, из Прохора смог бы получиться неплохой солдат. Даже командир – информацию по крайней мере он до подчиненных доводил толково, сжато и точно, без лишних эмоций. Однако, когда надо, мог говорить эмоционально и артистично. Прохор был не чужд ораторского искусства.

Его речь на внеплановом собрании была достойна Цицерона, морально уничтожающего изменившего отечеству Катилину, или Энгельса – мешающего с грязью ренегата Каутского, или самого человечного человека, картаво матерящего на заседании ЦК политическую проститутку Троцкого… В речи Прохора роли политических проституток достались, понятно, Ване с Полухиным. Но лексика была вполне по-ленински ненормативна.,.