Собрание сочинений в 10 томах. Том 7. Бог паутины: Роман в Интернете - Еремей Парнов

Антон догадался, куда метила стрела. Он уже и сам, после закрытой речи Хрущева, которую открыто зачитывали на факультете, критически относился к основополагающим трудам «корифея всех наук». Сталина он ненавидел с той же неистовой искренностью, с какой обожал в довоенном детстве. Прав, прав Артемов: лепет ребенка.

…С песнями, борясь и побеждая,Весь народ за Сталиным идет…

Почему-то слышалось «моряси побеждая», и, не ведая, кто такие эти новые враги — «моряси», Ант уверенно подпевал, вторя хрипящему репродуктору у няньки на кухне.

Его запрограммированный мозг, взбодренный разоблачением «культа личности», долго оставался в плену расхожих иллюзий, разделяемых прогрессивной, как считалось, «левой», по тогдашней терминологии, частью интеллигенции: возвращение к ленинским нормам, мысли молодого Маркса и все такое.

Кдкие мысли, какие такие нормы? Разнарядки на расстрел священнослужителей? Высылка ученых, писателей, инженеров? Нормы баланды на человеко-душу в Соловках?

Словом, «и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной»…

Расстрелянный отец и был таким комиссаром, а гражданская оставалась светлым воспоминанием о «золотом веке». Зверства ЧК, массовые расстрелы, разоренные церкви и еще многое-многое оставалось как бы вне поля зрения. Наоборот, несгибаемые преторианцы Дзержинского («чистые руки, горячее сердце, холодная голова») романтически противопоставлялись сталинским палачам. Лацис, Артузов — это вам не Берия с каким-то там Деканозовым или Рюминым. Совсем иная порода людей.

Чем не лепет? Агуканье.

Однажды мать взяла Анта с собой в Москву: у отца обнаружили затемнение в легких и положили на обследование в Кремлевскую больницу.

Кремль, метро, мосты над рекой, гостиница «Москва» и вообще центр повергли его в состояние благоговейного столбняка. Так, наверное, воспринимали нищие духом паломники панораму Иерусалима. Восприимчивый ко всему новому, своеобычному, он скоро нахватался незнакомых слов, в том числе названий, уже отодвинутых в область архаики. Где, от кого, казалось бы, мог он услышать, что площадь Дзержинского называлась Лубянкой? Но тем не менее услышал, а услышав, перетолковал на собственный лад.

— Держинский держит? А на Лупянке лупят?

Мать так и обмерла, а опомнившись, наградила затрещиной, потом долго плакала и умоляла больше никогда так не говорить. Урок, казалось бы, пошел впрок: Лубянка с той поры внушала безотчетный, почти мистический страх, вроде той открытки с «греческими женщинами», но ни то, ни другое еще не сопряглось со смертью. Умирали жуки в банке с травой, на дороге валялась раздавленная машиной кошка, но какое это могло иметь отношение к нему, Анту, к маме с папой, к няне Марусе? Они были, есть и будут всегда, и он вместе с ними. Часто повторявшееся слово «раскулачивание» никак не связывалось в сознании с судьбой няныац которую он любил больше матери. Откуда ему было знать, что она, когда пришли выселять, выпрыгнула из окна и до ночи просидела в подсолнухах, что родители померли в дороге, а братья с сестрами разбрелись кто куда? Умереть мыслимо было только в бою, бросаясь на врага в штыковую атаку. Красиво, как в кино.

— Это верно, что египетские иероглифы выражали не только понятия, но и цифры и символы, закрытые для непосвященных? — спросил он Артемова.

— Как и буквы тибетского алфавита. Древние народы знали о жизни и смерти много больше, чем мы с вами. Возьмите хотя бы знаменитую «Книгу мертвых», которую клали в гроб вместе с мумией. Или тибетскую «Бардо тедол»? С какой силой и точностью, с каким состраданием прослежен весь процесс умирания! Словно автор сам пережил коматозное состояние и возвратился к нам с того света… Правильно сделали, что поступили на исторический, только малость поторопились. Следовало бы потерпеть хотя бы до третьего курса. Основы физики, химии, той же геологии настоящему историку необходимы, как воздух, иначе ни черта не понять… История — это только ничтожная крупинка космического процесса. Время цивилизаций — миг в сравнении с эволюцией, историей Земли, наконец. Существуют грандиозные циклы, которые в конечном счете определяют характер процессов, протекающих в человеческом социуме.

— Получается, что мы — игрушка слепых сил?

— «Мы», как собирательное местоимение, — безусловно, а вот «вы», «я» и, возможно, какой-нибудь «он» — не обязательно. Все определяется пониманием основ мироздания, механизма протекающих во Вселенной процессов. Между прочим, знание и сознание — от одного корня. Вам нужно больше читать, Антон. Образование — штука необходимая, но как основа — минимум миниморум. Без постоянной работы мысли, без непрерывного притока информации грош цена любой высшей школе.

Ларионов уже знал, что Артемов, прежде чем заняться палеонтологией, перепробовал множество профессий: был военным моряком, гидрографом, геологом, занимался гелиотехникой и проблемой строительства в зоне вечной мерзлоты.

За словом «проблема» — язык человека не только жалок, но и лжив — скрывалась одноколейка в тундре, соединившая заполярный Норильск с аэропортом. За контакты с иностранцами — английскими моряками знаменитых конвоев, сопровождавших транспорты в Мурманск, инженер-лейтенант Артемов заработал пять лет лагерей. Совместная выпивка с песнями и братанием в офицерском клубе могла потянуть и на большее, но, как говорится, подфартило. Недаром его считали везунчиком: дважды торпедирован и ни одной царапины, три часа в ледяной воде — хоть бы чих. Красавец, косая сажень в плечах, рост под два метра. Такой нигде не пропадет. Открытие металлов платиновой группы на Путоране принесло досрочное освобождение и Сталинскую премию третьей степени по закрытому списку, но до этого пришлось с полной отдачей отрабатывать пайку кайлом и познакомиться с цингой. Из долгих ночных бесед у костра Антон узнал почти все об Артемове, о том, как тому вылечиться помог шаман. Лежа в чуме у очага, на котором булькал котелок с отваром кореньев, Игнатий Глебович с любопытством прирожденного исследователя постигал дремучую тайну камланий. Пока тело старого ненца в мертвенной неподвижности покоилось на оленьих шкурах, душа его, вознесясь в верхний мир, беседовала с духами на вещем их языке.

Наблюдая за отработанными в веках и тысячелетиях приемами вхождения в состояние транса, Артемов, сам того не ведая, усвоил главное: в человеке таятся неизведанные, подчас грозные силы. Вспыхнул жадный интерес к загадкам жизни, порядком пошатнувший незыблемые доселе сугубо материалистические установки. Верующим в общепринятом смысле он так и не стал, но о многом задумался.