Казаки в Абиссинии - Петр Краснов

Птицы всевозможных пород, форм и цветов летают и чирикают по всем направлениям. Маленькие колибри медососы, серые попугаи, сер не длиннохвостые перцееды, дикие голуби, куры и цесарки видны повсюду. Стада маленьких диг-дигов, спугнутые шумом шагов, выскакивают из кустов и скрываются в чаще.

Вокруг колодцев целый день кипит жизнь. Из окрестных сомалийских кочевьев подходят черные женщины с пестрыми платками на плечах, с бусами на шее, с маленькими ребятами за плечами. На головах они несут деревянные гомбы, украшенные раковинами. Медленно наполняют они кувшины и идут далее, а на смену им приходят громадные стада баранов, белых с черными головами, стада пестрых коз и серых ослов. И все это толпится кругом кож, растянутых на палочках. Под вечер все русло полно стадами.

Глядишь на пестрые тряпки женских юбок, на широкие кувшины, на белых барашков, и вспоминаешь библейские времена. Так кочевали к колодцу овцы Лавана, так паслись стада богача Иова в первобытной простоте костюма, среди однообразной величественной природы пустыни.

Перед закатом солнца, когда от наших палаток, кустов и дерев потянулись длинные тени, из лагеря сомалийцев раздалось торжественное пение.

— «Бура ма, буру рум си», пели сомали, и дикая «фантазия» готовилась разыграться перед нашими глазами.

И опять пляска с копьями и мечами, топот босых ног, вздымающий столб пыли, опять дикие возгласы и киданья с горящими глазами, с поднятыми на нас копьями и с улыбкой на лице — и опять просьба «бакшиша»

Им дали двух баранов. Баранов они взяли, даже не поблагодарив за них, а на наше предложение идти после завтрашней дневки в Дебаас, а потом в Арту, отказались.

Снова начались бесконечные переговоры, упрашивания этих взрослых детей сделать так, как того хотим мы…

17-го (29-го) декабря. Дневка в Биа-Кабоба. От Биа-Кабоба до Арту на протяжении почти 100 верст идет песчаная пустыня, поросшая редким лесом мимоз. У Арту она поднимается по крутому склону, образует террасу, затем идут опять каменистые горы, спускающиеся круто вниз, в ущелье Арту. На всем протяжении этих 100 верст нигде нет воды. Караваны обыкновенно делят его на четыре части-до Орджи, Дебааса, Буссы и Арту, делая три ночлега без воды. Наш караван, состоящий из 53-х мулов, почти сотни людей, считая с черными, и 136 верблюдов, должен был в таком случае поднять на себя около 160 ведер воды и, кроме того, подвергнуть себя всем лишениям и неудобствам безводных ночлегов.

Вот почему решено было сделать в Биа-Кабоба дневку с тем, чтобы дать отдых верблюдам и мулам, a затем идти во что бы то ни стало первым переходом в 48 верст до Дебааса и вторым — около 45-ти через горы до Арту.

Дневка прошла тихо. Близ полудня прибыл на верблюде почтовый французский курьер, двумя выстрелами из винтовки возвестил о своем прибытии, забрал письма и уехал далее. Эти курьеры, последняя связь с цивилизованным миром, время от времени передают наши вести в Европу. Днем почти все разошлись на охоту. Около восьми дроф было добычей офицеров, казаки убили двух диг-дигов, пять дроф и одну вонючку. Кандидат К-ов видел издали льва, но подойти к нему не было возможности. Полковник А-ов, составляющий точное описание пути, расследовал и разрыл колодец с чистой пресной водой и сделал определение места по солнцу. Днем шли переговоры с сомалями верблюдовожатыми. Угрозами бросить их и обратиться к Гильдесскому губернатору Ато-Марша, удалось заставить их идти завтра в Дебаас и после завтра в Арту.

18-го (30-го) декабря. От Биа Кабоба до Дебааса 50 верст. Мы выступили из Биа-Кабоба в 8 часов утра. В виду возможных недоразумений с караваном, конвой почти целиком был оставлен в арьергарде. При конвое, кроме меня, находился поручик Ч-ов. Шаг за шагом подавались мы вперед за последним верблюдом. Казаки пели песни; протяжные, унылые, казачьи песни, что поются в донской степи, что тянутся с кургана до кургана, переливаются в теплом воздухе, напоенном запахом полыни и трав; теперь звучали они, такие же переливистые, в редком лесу мимоз, отдавались эхом от далеких гор, разносились по пескам африканской пустыни.

Свежее утро сменилось жарким полуднем. Пекло, как в бане, лицо горело и кожа шелушилась от этого зноя отвесных лучей. Жажда мучила все сильнее и сильнее. Умолкли казаки. Шедшие сбоку дороги охотники принесли пять дроф и одного стрепета и привьючили их арабам. Арабы повыдергивали длинные перья и украсили ими свои чалмы — дикий, но красивый вид.

Около 2-х часов у дороги, в тени мимозы, показался костер, белый мул привязан у дерева, бурка раскинута по песку, на ветвях сверкает серебряная сигнальная труба — это Терешкин ожидает нас с чаем

— «Постойте, ваше благородие», кричит он издали, «чай по порциям, понемногу, по две кружки».

— «Откуда же ты воду достал?»

— «Из поросеночка, ваше благородие. У черных висят поросеночки с водой, я за две «анны» и добыл воды. Все думаю господам офицерам напиться с дороги хорошо»,

«Поросеночком», на языке Терешкина, назывался козий бурдюк, который постоянно возят при себе сомали.

Чай на воде из поросеночка оказался прекрасным.

— «А вам, ваше благородие», обратился ко мне Терешкин, «я и клюквы достал».

Мы утолили жажду, угостили арьергард и поехали догонять караван.

После вчерашней дневки, по ровной песчаной тропинке, мулы идут весело. Синие, стального цвета дрозды с красной шеей то и дело перелетают с куста на куст. Верблюды шагают медленно, чуть колтыхаясь с боку на бок. По сторонам идут арабы лейб-каравана, в цветных чалмах, с ружьями Гра за плечами. Итак, мы двигаемся за ними шаг за шагом, час верхом, полчаса пешком, ведя мулов в поводу.

Солнце стало склоняться книзу, заалел запад, красные лучи потянулись по зеленоватому небу, тени мимоз стали длиннее, жар меньше. Солнце подошло к горам, отбросило длинные тени из — за них, несколько столбов лучей поднялись наверх, разошлись по бокам, потом и они погасли, пурпур заката стал бледнеть, перешел в оранжевый, потом в желтый цвет, наконец, потух совсем. Стало темно, гиены исчезли, лес мимоз слился в одну черную стену, небо стало синее, на востоке загорелась одна звезда, за ней другая и вот выплыл месяц. Ночные неясные тени пошли от верблюдов, от людей, от мимоз. Песок стал белее, яркие серебряные блики появились на чалмах арабов, перья стали еще фантастичнее и длинная вереница верблюдов с ящиками и тюками по бокам, озаренная лунным светом на фоне ажурных мимоз и далекой пустыни, озаренной фантастическим светом луны, была чудным волшебным зрелищем. Безобразные головы и длинные ноги, все уродство контура верблюда скрадывалось полусумраком ночи, а пестрые краски арабских костюмов были мягче и изящнее. Мягкая прохлада легла с этим сумраком; она освежила наши тела, вольнее дышалось, легче было идти. Аромат мимоз, неясный, едва уловимый. наполнил воздух. Эта пустыня ночью, эти мягкие тени мимоз, простор, окруженный едва видными горами, эта ночная мягкость воздуха, этот слабый запах, пестрые тряпки, красота природы, только без женщины, без человека, как деятеля, но лишь как статиста, дополняющего декорацию — не эти ли ночи пустыни создали цветистый арабский язык, бездну эпитетов, подобно тому, как жар, раскаленной днем пустыни, придали знойный колорит арабским сказкам.

Около 10-ти часов вечера мы прибыли к засохшему руслу реки, протекающей по жидкому лесу мимоз, и вошли в Дебаас. Палаток не разбивали. Каждый заночевал, где сбросили его вещи, под открытым небом. До полуночи казаки рыли колодцы, но воды найти не удалось. Пришлось примирится с мыслью не умываться пить в меру, не поит мулов. Ночь прошла спокойно и тихо.

18-го (31-го) декабря. От Дебааса до Арту 44 версте. Говор и крики в стане сомалийцев, недовольное ворчание верблюдов, на которых накладывали седла, разбудили отряд на песчаном привале. Было свежо. Солнце вставало из — за гор. Караван медленно грузился.

Мы выступили около 9-ти часов утра. Выйдя из песчаного русла Дебааса, тропинка вошла в лес мимоз и тянулась по этому лесу на протяжении пяти верст. Здесь мимозы стали реже, сухая трава исчезла совсем, между кустов стали попадаться черные булыжники. Они становились все чаще и чаще, кусты исчезали и вскоре дорога попила по крутому под ему на гору. Большие скалы громоздились ступенями одна на другую, между ними лежали мелкие камешки, по сторонам громоздились еще большие глыбы камня, образуя местами довольно тесный коридор. Дорога вилась между скал, поднимаясь выше и выше. Оглянешься назад и вся однообразная желтая с синеватым отливом от мимоз сомалийская пустыня видна как на ладони. Хочется увидеть море, которое осталось там в той стороне, но горизонт закрыт синими горами, горы громоздятся одна на другую, уходят дальше и дальше и сливаются с синевой неба.

Мы поднялись еще на террасу. Опять кусты мимозы, сухая трава между ними, плато, покрытое песком. Около 4-х часов вечера мы снова стали подниматься на каменистый кряж. Здесь дорога теряла всякое право на наименование пути сообщения. Только большие камни были оттянуты в сторону, мелкий же круглый булыжник покрывал всю тропинку. Бедные мулы подбились. Они едва переступали по острым камням, катившимся из под их ног. Усталые верблюды ложились среди дороги и ревом давали понять, что они не хотят дальше идти. Удары веревкой, вытягивание губы заставляло их подняться и идти, идти.