Невидимые голоса - Яна Москаленко

Мы больше не живем вместе, не живем рядом. Но вот мы снова идем по Щербинке, в мою начальную школу – выбирать президента. Это часы наших общих задач: надо включить сознание и показать, что шестеренки умеют думать. Ты шестеренка, которая помогает движению танка, я – которая пытается двигаться в противовес. Получается смешно, и ты ухмыляешься моим попыткам.

Я встречаю своего одноклассника Вову, у него на плече красная повязка дружинника. Вовчик (так его звала даже классная руководительница), это же ты нарисовал мне валентинку в шестом классе? Вовчик, когда мы успели так поразниться? «Привет», – киваю ему, прохожу мимо. На углу встречаю Олю Гжель. Она одета в бежевый стильный костюм, на согнутой руке дизайнерская сумка, я видела в инстаграме, что она вышла замуж за аккуратного парня, видимо бизнесмена. «Ну как? За кого проголосовала?» – спрашиваю. «Я в политику не вникаю. Мы власть поддерживаем». «Ох, Щербинка, за что ты так со мной», – проносится мысль. Ты ухмыляешься.[6]

Я смотрю на тебя: а ты бы так сделал? Указал бы мне, за кого голосовать, если бы я спросила? Ведь ты не просто за власть, ты в этой власти, ты ее часть. Ты знаешь ее изнутри. Но ты же честный, папа, да? Мне хотелось бы спорить с тобой, обсуждать и в итоге разобраться и понять. Но мы молчим. Иногда в этой духоте снова становится нестерпимо, я пытаюсь проткнуть ее, как пузырь, спрашиваю: «Пап, а ты видел последнее расследование?» Ты хмуришься, отмахиваешься, потом все-таки отвечаешь, и я с ужасом угадываю аргументы из телевизора. Я холодею, ты говоришь: «Понятно, во что ВЫ верите». Кто мы, папа? «Начитались иностранных СМИ, а вас надули». Угадываю интонацию президента. Нет, нет, показалось. Между вами больше различий, чем сходств. Нет, нет.

В последние одиннадцать минут 2020-го я закрываю уши, чтобы не слышать, что он говорит, скрестив руки под пальто, на фоне Кремля. Ни постиронично, ни скептически, никак. Я боюсь узнать тебя. Потому и страшно. Потому и страшно.

В первые минуты 2021-го я все же узнаю отца. Но не своего, а своей подруги А. После боя курантов она вдруг выбегает из-за двери в красном халате и с белой бородой. Без стеснения хриплым голосом требует стихи и песни за подарки. Гости – оппозиционные журналисты – переключают ироничный взгляд с телевизора на нее, но она голоса не меняет. Всем волей-неволей приходится вспоминать стихи и танец «Яблочко». Отец А. может прикрепить ручку к дверце наоборот, а еще поставить втайне от всей семьи моноспектакль и разыграть всю семью. Родные смеются и часто закатывают глаза со словами: «Ну что на этот раз учудил». В этот Новый год я пришла в восторг: вот же, это он. В моей подруге.

Отцы в моих подругах. Подруги в их отцах. Повлиявшие присутствием или отсутствием. Это ты говоришь? Или он?

«Да я и не знаю толком, мы же практически не общались». Д. всю жизнь протаскалась с мамой по студенческим общежитиям, жила в музыкальном колледже с соседкой-итальянкой, соседкой-швеей, соседкой-приютской-собакой, на выходных иногда ходила с папой в «Макдональдс». Получала от него хэппи-мил и смущалась, когда он предлагал помочь чем-то еще. Я вижу, как ей тяжело строить отношения, как она недоверчива к парням и выбирает тех, о ком надо заботиться. Она кривит рот и говорит, что у мамы новый ухажер и снова она выбрала какого-то парня, который хочет ее надуть. «Почему?» – спрашиваю. «Не знаю, я так чувствую. Ей лучше одной».

Мне лучше одной. Я никогда тебя не пойму. Твоя закрытость – следствие профдеформации – переросла в невозможность нашего разговора. Я никогда не смогу ассоциировать тебя с кем-то, кто пытает, убивает и считает, что это правильно. А потом я думаю, что ты хотел бы сына и две дочки все-таки не засчитываются за него, ведь они никогда не поймут того, как «решаются вопросы в мире», они слишком ранимые, они ждут от тебя чего-то другого.

Какая странная история, мне стыдно жаловаться. Может, я вообще не имела права писать ему все это. Я выросла, живу и буду жить в полной семье; на прощание папа до сих пор целует меня в щеку. Но в моменты, когда он звонит, я испытываю удивление, а затем – резкий испуг. Наверняка произошло что-то очень страшное, раз он набрал мне.

Анна Береговая

Мечта о белой футболке

1998 год.

– Девушка, возьмите визитку! – протягивает мне красную картонку женщина в стеганом пальто ниже колен.

Декабрь. На улице минус десять. В отличие от нее, на мне похожая на телогрейку куртка до пояса и длинная юбка с разрезом. Черные плотные колготки. Ботинки на толстой подошве – говнодавы (как их называет мама).

– Позвоните, – тыкает женщина пальцем в центр визитки, стягивая зубами варежку, – вам расскажут, где и когда будет проходить отбор.

Я знаю, что это за отбор. Таких визиток у меня накопилось с десяток. Раз в неделю мне суют их в руки промоутеры всевозможных модельных агентств по единственной причине: мой рост. Я высокая. Сто восемьдесят один сантиметр. Конечно, если меня спрашивают про рост, я приуменьшаю и говорю: сто семьдесят девять. Два сантиметра. Всего два сантиметра, необходимые моей самооценке, чтобы не превратиться в дылду.

Всегда выше всех. Первая в шеренге на физкультуре. На голову выше половины одноклассниц и – что хуже – одноклассников. Мальчишки меня боятся. Им неловко стоять рядом. Никто ни разу не приглашал меня на медляки. Наверное, чтобы на танцы приглашали, туда нужно ходить. Я не хожу. Называю их унижением женского достоинства, ведь парни выбирают среди нас.

Из-за роста я сутулюсь, но из-за него же и моей худобы (вешу пятьдесят три килограмма) модельные агентства липнут ко мне в каждом подземном переходе. Казалось бы, вот он – мой шанс! Оказаться на обложке глянца! Я обожаю фоткаться, когда никто не видит (с помощью таймера, поставив фотоаппарат на табуретку).

Подиумная карьера могла бы подойти мне по всем параметрам, кроме одного: я ненавижу свое тело. Нулевую грудь. Волосы везде, где им не место. Огромные передние зубы. Нос с горбинкой. Но больше всего – наследственный гипергидроз.

Я могу смириться с грудью (среди моделей это норма), смириться с горбинкой и зубами (моя уникальность), могу продепилировать тело, но ничего не могу сделать с гипергидрозом – избыточной потливостью.

Проявляется она не только при занятии спортом, но и при любом стрессе. А стресс люди испытывают всегда, он усиливается в публичных ситуациях вроде выступления на сцене,