Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот сегодня мама послала меня сходить на почту.
Завтра день рождения моей маленькой двоюродной сестренки, и надо, чтобы подарок за ночь добрался до Олбани. Я выхожу с зонтиком, но через пару минут ветер размочаливает его в мясо. Мне всегда казалось, что покупать зонт за двадцать долларов – бессмысленное расточительство, но, если после каждого дождя брать новый зонт за пять, эконом из меня получается фиговый.
До почты идти один квартал, и с каждым шагом гора дурных мыслей давит на меня все сильнее, как будто у меня полный рюкзак кирпичей, из которых строятся укрепления моей внутренней войны. На самых тяжелых кирпичах написано: «Женевьев меня ненавидит», «Без понятия, как быть с Томасом» и «Я до сих пор скучаю по отцу».
Последний кирпич потихоньку перевешивает остальные. Я впервые с тех пор, как отца не стало, подхожу к его работе. В детстве я любил представлять, что я охранник и сторожу спальню, и требовал за вход дать мне пять. Платила всегда только мама, Эрик просто пробегал мимо.
Посылка потихоньку намокает, а воспаление легких мне не нужно, так что я быстро забегаю внутрь, пока не вздумал пройти двенадцать кварталов до другой почты. В очереди стоять, кстати, не страшно. Никто не признаёт во мне сына покончившего с собой охранника, и это хорошо. Я получаю квитанцию и выхожу. На деревянной лавке у стола с конвертами и канцелярией сидит Эванджелин и надписывает открытку.
– Привет! – здороваюсь я. Она поднимает голову:
– Привет, приятель. Какими судьбами?
– Отправлял кузине плюшевого жирафа. У нее завтра день рождения. Кому пишешь?
– Да так, разбила в Лондоне пару сердец и пообещала иногда писать. А электронный адрес не дала. Так лучше будет. – Эванджелин показывает мне веер открыток с «Янки-стэдиум» – десять штук, – пишет всюду свое имя и дату. – Филлип был очень мил, но в меня влюбился его брат. Не разрушать же семью…
– Брат даже открытки не получит?
– Нет, я уже послала ему целое письмо с просьбой больше не писать. – Эванджелин двигается, чтобы я сел рядом, ворошит открытки. – В общем, решила я немножко тут посидеть и все разослать, прежде чем меня погонит домой зов непрочитанных книг. А ты как поживаешь?
– Мокро.
– Потому я тут и сижу.
Без понятия, почему мне вдруг хочется исповедоваться своей няне. Наверно, дело в том, что она посторонний человек, но в то же время я ей доверяю.
– Мне всю неделю дико не хватает отца. Вообще не понимаю, с чего он вдруг решил от нас уйти. – Я глубоко и медленно дышу, пытаясь затолкать гнев обратно, но, не выдержав, выпаливаю: – Это разрушает нашу с Женевьев любовь! Она говорит, что теряет меня, а я… Я запутался.
– Она правда тебя теряет?
– По ходу, я типа как бы… сам себя уже потерял.
– Это как, приятель?
– Не знаю. Может, я просто взрослею.
– В смысле, ты перестал играть в черепашек-ниндзя?
– Вообще-то я играл с фигурками суперменов! – Меня действительно немного отпустило – здорово поговорить с кем-то, кроме виновников моих проблем. Но я без понятия, рассказывать ли ей, как меня сбивает с пути истинного парень, который не может найти путь сам себе. – Ладно, пойду-ка я домой и посмотрю, не созрела ли Женевьев взять наконец трубку. Или побьюсь нахер об стенку.
– Не выражайся, – просит Эванджелин.
– Ты просто няня до мозга костей.
– Видимо.
Она отправляет открытки, раскрывает свой большой желтый зонт и провожает меня до дома. Я прямо в мокрой одежде бросаюсь на кровать и набираю Женевьев. Не очень представляю, что мне ей сказать, но все равно хреново, что она даже не берет.
3
С одной стороны
Если бы у меня были деньги на Летео, я бы отдал их Женевьев, чтобы она забыла меня. Но столько у меня никогда в жизни не будет, так что я сижу на улице и пытаюсь нарисовать, как будет выглядеть наше будущее, если мы не расстанемся. Пока что тетрадная страница пуста. Со дня рождения Томаса прошла неделя, вчера мы все-таки созвонились, обоим было неловко, и Женевьев, похоже, уверена, что я ее разлюбил.
Я откладываю тетрадь: в ворота входит А-Я-Псих, запрокинув голову и зажимая пальцами кровоточащий нос. За ним плетутся Брендан, Дэйв Тощий и Малявка Фредди. Я бегу к ним:
– Что случилось?
– Нос кровит, – хихикает А-Я-Псих.
– Избил пару членососов из «Джои Роза», – объясняет Дэйв Тощий, подпрыгивая и размахивая кулаками, как будто это он дрался. Хотя каждый раз, когда у нас бывали замесы с парнями из «Джои Роза», он всегда сливался и отсиживался в магазинах или за мусорными баками.
– Что они с ним сделали?
Брендан усаживает А-Я-Психа на скамейку.
– Мы просто шли мимо, и эти морды начали чесать языками, типа мы не просто так тусили на крыше этого твоего парня. Дэнни послал А-Я-Психу воздушный поцелуй и получил по морде.
– А-Я-Псих им всем вмазал! – вопит Дэйв Тощий.
Малявка Фредди и Дэйв Тощий идут в «Лавочку вкусной еды» за салфетками, на ходу обсуждая самую эпичную сцену драки: А-Я-Псих заставил Дэнни целовать подошву своего ботинка. Семь раз подряд. Дэнни, наверно, даже не гей, но А-Я-Псих с малейшего намека взрывается, как фейерверк. Он дикий, зато свой. У меня есть одна проблема: либо я выберу Женевьев, либо его ботинком прилетит уже мне.
Я собираюсь пойти гулять с Женевьев, и вдруг оказывается, что у меня куча недоделанных дел. Сложить валяющиеся на полу носки, расставить комиксы по цвету, чтобы гостиная смотрелась более празднично… Но я справляюсь с собой: я соскучился по своей девушке – или, по крайней мере, говорю себе, что соскучился, потому что, иди я к Томасу, летел бы со всех ног.
Вчера вечером Женевьев упомянула, что сегодня открывается блошиный рынок. Я, как порядочный парень,
