На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове - Владимир Успенский

- А ты кто такой?

- Я - Буденный!

- А не врешь? - усомнился парень.

- Чего мне врать. Комиссары подтвердят. Фомин крикнул:

- Это товарищ Буденный... Слушать внимательно!

Шеренги сломались, выперла середина строя, выдвинулся вперед и загнулся дальний конец. Каждый хотел своими глазами увидеть красного командарма.

- Не лезь! Подравняйсь! - наводили порядок два комиссара.

Семен Михайлович повторил свой вопрос:

- Добровольно сдался?

Парень снова часто-часто заморгал, соображая, и опять сказанул неожиданное:

- А я не сдавался.

- Как это так?

- А очень просто. Мы всем батальоном на вашу сторону перешли. У вас служить будем.

- Ишь ты, какие шустрые! - поиграл нагайкой Буденный. - Как это вы додумались?

- И думать нечего. Мы тут все курские. Белые к нам пришли и даже одного месяца не продержались. Нас силком по избам собирали - такая у них мобилизация. Сами в отступ - и нас с собой.

- Не пошли бы.

- Разве не пойдешь, если штыком в спину тычут? Вот и получилось, что губерния наша с самой революции советская, вся родня наша у красных осталась, а нас за белых воевать приспособили. На кой фрукт нам такая радость? Домой-то с какими глазами вернемся, если в своих стрелять станем? Вот мы и таё...

- Очень даже понятная картина! - Буденный тронул коня, выехал к середине строя. - Слухайте все, чего проясню! - приподнялся на стременах, возвысил голос: - Кто у белых сражается? Офицеры, юнкера, прочая всякая буржуазия - это само собой, они за свой каравай кровь не жалеют. Еще те казаки, которые против новой власти очень навострены. А в пехоте у них один сплошной молодняк, который в прежней армии службы не нюхал. Почему так? Да потому, что боятся их благородия тех, кто горькой солдатской доли хлебнул, кого они по-всячески мордовали в старое время. У нашего брата при виде золотых погонов сразу кровь закипает. Вот и мобилизуют одну молодежь, которую задурить проще. И вы правильно сделали, что офицерью не поддались, к нам повернули. Кто из простого народа - все к нам идут, чтобы за свое счастье сражаться. Но мы вас не принуждаем. Сейчас я велю распустить строй, а через пять минут дам команду. Кто хочет в геройскую красную кавалерию, становись вон к тому комиссару, который в шлеме. Кто в пехоту - к другому комиссару. Остальные - на все четыре стороны!

И приказал раскатисто-громко, привычно:

- Ар-разойдись!

Ворошилов спросил его:

- Которые к нам захотят, всех в один полк?

- Пошлем их в дивизию, там разберутся.

- Направим с указанием: разбросать по разным бригадам и полкам. Не самый надежный народ.

- А, ладно, - отмахнулся Буденный.

- Решили, значит? - насупился Климент Ефремович.

- Ну, скажи Фомину.

- Ты что это, Семен Михайлович, как всамделишный генерал?! «А, ладно!», «Ну, скажи!» - пренебрежительным тоном повторил Ворошилов его слова, сделав высокомерный барственный жест. - Серьезный вопрос решаем, а ты никак не снизойдешь с высоты своего положения. У меня, мол, сто с гаком эскадронов, отдельными личностями не занимаюсь!

- Разве я так! Ты чего вспыхнул-то? - Буденный смотрел удивленно, даже с опаской. Он уже заметил, что Климент Ефремович раздражается порой совсем неожиданно, из-за каких-то пустяков.

Первое время непонятная резкость, появлявшаяся иногда у Ворошилова, очень обижала и отталкивала Будённого. Но однажды Екатерина Давыдовна сказала вроде бы между прочим, что в детстве Клима жестоко избили подростки, и с той поры у него случаются сильные приступы головной боли. Тогда он и вспылить может. А почувствовать приближение приступа не очень трудно: Климент Ефремович висок начинает тереть, массировать пальцами.

Это Семен Михайлович запомнил, но разве заметишь каждый раз, как подкрадывается к Ворошилову боль?!

Вот и сейчас: все нормально было, виски он не трогал и вдруг рассердился...

Действительно, Климент Ефремович был в это время совершенно здоров. Не чувствовал даже неприятного ощущения, обычно предшествовавшего приступу. А раздражался он потому, что напрасно тратили они с командармом драгоценное время. Положение совершенно ясное. Первая Конная должна политически укрепляться и быстро расти. И не за счет случайного притока людей, а с помощью специальных органов, которые займутся приемом, отбором, подготовкой и распределением пополнения. А Буденный не хочет сломать своей партизанской привычки. Климента Ефремовича ждали сегодня в кавалерийской бригаде, где создавалась партийная ячейка, надо было помочь товарищам, а он ездил с Буденным, пытаясь раскрыть ему глаза на положение дел.

И без особых успехов. Как тут не заволнуешься?!

С некоторым запозданием батальон был построен вторично. Примерно одинаковое число людей оказалось как возле пехотного, так и возле кавалерийского комиссара. К пехотному встал и бойкий солдат с белесыми ресницами, отвечавший Буденному. Это не понравилось Семену Михайловичу. Спросил его:

- Коня боишься?

- На свои мослы больше надежды, - весело ответил парень.

- Из безлошадных, что ли?

- Почему? Была у отца... А я на мельнице работал.

- Как хочешь, - недовольно бросил Семен Михайлович, отъезжая к тем, кто стоял возле Елизара Фомина. Осмотрел молодых, хмыкнул удовлетворенно, сказал Ворошилову: - Эти еще мягкие, быстро пообомнутся в эскадронах, привыкнут.

- А других не жаль в пехоту-то отдавать? - задал вопрос Климент Ефремович. - Этот белобрысый, он со смекалкой. На лица глянь: сразу видно, что ребята сообразительные. Из города, из поселков. Не их вина, что к лошадям непривычны. Нужных людей упускаем. Побеседовать бы с каждым, определить.

- Где время возьмешь? - вскинул брови Буденный.

- У нас с тобой, конечно, других забот полон рот. А разобраться-то надо было, причем без спешки, чтобы для любого найти нужное место. Кого, может, в артиллерию, кого на бронепоезд, кого в обоз, а кого хоть сразу командиром отделения назначай. Люди разные, а мы - гуртом: одни туда, другие сюда - и отделались!

Семен Михайлович промолчал, только поморщился досадливо. Собой недоволен был или Ворошиловым - не понять. Поторопился первым выехать за ворота казармы.

Согревая коней рысью, миновали они ровное поле, очень белое и чистое от свежего снега. Потом начался поселок. Дымили трубы над хатами и бараками. Пустынно было. Лишь кое-где чернели фигурки людей, направлявшихся в одну сторону - к рудничному двору. Буденный и Ворошилов повернули туда же.

Коней оставили ординарцу возле двухэтажного конторского здания из красного кирпича. Перед крыльцом - толпа. Из двери, из открытых форточек конторы валил махорочный дым вместе с паром. «Порядочно парода набилось», - подумал Климент Ефремович, но то, что он увидел, превосходило все возможные предположения. Дом гудел, как растревоженный пчелиный улей, и заполнен был до предела. Не только в большой конторской комнате, но и в коридорах, и на лестнице тесно стояли люди.

Ворошилов и Буденный едва пробились к столу президиума. Сразу сник, как волна, откатился и затих где-то на первом этаже гул голосов. Послышались радостные восклицания:

- Товарищи, это же Клим!

- Который? При усах?

- Тю, Клима не знает! В бекеше! Поднялся за столом очень высокий и худой - кожа да кости - человек в очках на чахоточном, с запавшим щеками, лице, протянул руку приезжим, произнес с достоинством:

- Рады видеть и приветствовать дорогих освободителей и красных орлов Семена Михайловича Буденного и Климента Ефремовича Ворошилова... А тебе, Клим, рады особенно, потому что знаем и помним по пятому году и по весне восемнадцатого, когда ты у нас в Донбассе народ против врагов повел...

Голос говорившего был вроде бы знаком Ворошилову, пробуждались какие-то смутные воспоминания, но обличье ничего не подсказывало ему. Очень изменился, знать, человек. И не удержать, не сохранить образы многих сотен соратников, вместе с которыми приходилось вести борьбу. Спросил фамилию. Оказалось - Алексеев, один из руководителей местного подполья.

- Не ты ли в пятом году на массовке выступал за Ольховским мостом? - спросил Ворошилов.

- Нет, это не я, - улыбнулся Алексеев, и при этом еще глубже запали его щеки. - Я в ту пору как раз в тюрьме сидел до самого царского манифеста.

- А меня и по манифесту не выпустили.

- Знаем, дорогой ты наш Клим, все знаем. Помню, как всенародно ходили освобождать тебя в декабре. И сразу из казармы - председателем митинга выбрали.

Чувствовалось, что приятно было Алексееву вспоминать прошлое. Но остановил себя, провел ладонью по узкому лицу, словно стер улыбку. Заговорил деловито:

- Здесь, Семен Михайлович и Климент Ефремович, собрались добровольцы, которые хотят самолично бить контру. Все товарищи с рудника, с железной дороги, каждого мы знаем. Милости просим - принимайте к себе. Не подкачают!