Девица Кристина - Мирча Элиаде

Вдруг мучительный восторг, от которого перехватило дыхание, захлестнул его. Он с изумлением узнал стены своей комнаты, старинную кровать, бутылку коньяка на столике. Заблагоухали фиалки. То ли напев, то ли наговор зазвучал, как тогда:

...Мне больно от твоих очей,огромных, тяжких, жгучих...

Куда делась Симина и г-н Назарие, куда подевались низкие серые своды?.. Далекий-далекий голос со щемящей тоской позвал:

— Егор!.. Егор!..

Он обернулся. Никого. Он остался один, навеки один. Больше он никогда не увидит ее, никогда не вдохнет фиалковое веяние ее духов, и ее губам, знающим вкус крови, никогда уже не пить его дыхания... Он рухнул наземь. Снова мрак стал густым и холодным. Он чувствовал себя похороненным заживо — там, где никто его не найдет, где неоткуда ждать спасения...

Однако из каких-то иных пространств к нему приближались человеческие шаги. Им предшествовала музыка, мелодия старого вальса, луч света. Кто-то спрашивал, низко склонясь над ним:

— Знаешь Раду Пражана? Взгляни!

Егор в страхе приподнял голову. Он опять кого-то изображает, этот Раду Пражан, и как нелепо! Теперь он был похож на г-на Назарие. Он не осмеливался подойти к Егору, не говорил ни слова — только смотрел ему в глаза, зовя взглядом, заклиная приблизиться, намекая на грозящую опасность. На руках он держал Симину с побелевшими губами, со спутанными, упавшими на лоб прядями волос. «Вот, она тоже умерла!» — казалось, говорил его взгляд.

Но может быть, все это было обманом, маскировкой, чтобы его не узнали. Он, Пражан, тоже испытывал страх, безысходный страх, оттого и смотрел такими застывшими, немигающими глазами...

Очнувшись, Егор увидел вокруг множество людей. Мелькали факелы, топоры, дубинки. Перед ним из влажной земли торчал конец железного посоха. «Значит, правда!» — подумал он, страдальчески улыбаясь. Все было правдой. Он сам, собственной рукой убил ее; а теперь — откуда ждать надежды, кому молиться и какое чудо в силах придвинуть к нему теплое бедро Кристины?!

— Вас наверх кличут, — услышал он незнакомый голос. — Барышня умирает.

Он поник головой, не отвечая. Мыслей не было. Только одиночество. Как жребий, как рок, как судьба.

— Умерла... — прошептал чей-то еще голос.

Он почувствовал, что его берут под руки, поднимают. Снова, над самым ухом, прозвучало:

— Барышня умерла, Санда! Ступайте наверх, а то беда!

Чей это голос проник в его безмерное одиночество, в эту ночь, куда не было доступа никому, никаким человеческим звукам?!

Его вели под руки. Вокруг, как по волшебству, менялись комнаты. Сначала они прошли через большую бальную залу, освещенную канделябрами с позолотой и хрустальными подвесками. Элегантные пары — кавалеры во фраках, дамы с шелковыми веерами — на секунду останавливали танец, чтобы скользнуть по ним удивленным взглядом. Потом — через залу, где за столами с зеленым сукном незнакомые люди молча играли в карты. Они тоже недоуменно оборачивались посмотреть, как его волокут под руки невидимые спутники... Вот начались ступени, ведущие в столовую со старинной мебелью. Остался один коридор... Но коридор впереди затуманился, и из голубоватых клубов дыма вырвался огромный огненный столб. Егор зажмурился. «Значит, правда», — напомнил он себе.

— Хозяйский флигель занялся! — услышал он голос и попытался оглянуться на того, кто все время говорил с ним. Но глаза встретили лишь крыло огня, без начала и без конца, и сомкнулись сами собой.

— Вот так и пропала барская фамилия...

Это был все тот же незнакомый голос, пробившийся к нему, минуя все заставы сновидения.

notes

1

У нас старушек не найдешьУгрюмых — никогда!А в шляпках розовых — о да!

(франц.)

2

Приди же, ангел зла! Мой разум помутился.И даже в сладкий миг, когда ты вся моя,За кровь твою я б жизнью расплатилсяИ вечностью души... когда бы верил я!

3

Lucifer (лат.) — имя гения «утренней звезды», или Венеры (прим. ред.)

4

Вы сногсшибательны! (франц.)

5

Тудор Владимиреску (1780-1821) — предводитель народного восстания 1821 года в Румынских княжествах.

6

Строфа из поэмы Эминеску «Вурдалаки».