Бог Мелочей - Арундати Рой

И когда поездки в долгих тряских автобусах и ночевки в аэропорту сталкивались с любовью, чуть подкрашенной стыдом, возникали маленькие трещинки, которые будут расти и расти, пока наконец незаметно для себя Заграничные Возвращенцы с их перекроенными мечтами не окажутся за дверью Исторического Дома.

И вот, среди не требующих утюжки костюмов и новеньких чемоданов, Софи-моль.

Которая будет из наперстка пить.

Которая будет в гробу крутиться.

Она шла от самолета с запахом Лондона в волосах. Желтые раструбы брючек клеш трепались вокруг ее лодыжек. Длинные волосы лились из-под соломенной шляпки. Одна рука в руке у матери. Другой она размахивала, как солдат в строю: лев-прав-лев-прав…

БойкаяДевчонка я,СтройнаяИ тонкая,Голосочек,Как у пташки,А на голове Кудряшки (лев-прав).Бойкая…

Маргарет-кочамма велела ей Прекратить Это. Она рекратила Это.

– Видишь ее, Рахель? – спросила Амму.

Она обернулась и увидела, что ее обряженная в новенькие панталончики дочь поглощена беседой с цементными сумчатыми. Тогда она пошла и привела ее, ругая. Чакко сказал, что он не может посадить Рахель на плечи, потому что он уже кое-что держит в руке. Две розы красные.

По-толстячьи.

Благоговейно.

Когда Софи-моль вошла в Зал Прибытия, Рахель, не в силах справиться с волнением и неприязнью к двоюродной сестре, крепко ущипнула Эсту. Защемила его кожу между ногтями двух пальцев. В ответ Эста сделал ей Китайский Браслетик, взявшись обеими руками за ее запястье и крутанув в разные стороны. Запястье стало гореть, на нем выступила полоса. Лизнув руку, Рахель почувствовала соль. От слюны запястью стало прохладней и лучше.

Амму ничего не заметила.

Из-за железного ограждения, которое отделяло Встречающих от Встречаемых, Душинечающих от Душинечаемых, Чакко, весь переполненный, сияя сквозь тесный костюм и отвалившийся набок галстук, поклонился новообретенной дочери и бывшей жене.

– Поклон, – произнес Эста в уме.

– Приветствую вас, милые дамы, – сказал Чакко своим Читающим Вслух голосом (тем самым, каким он ночью проговорил: Любовь. Безумие. Надежда. Бесконечная Радость.) – Как перенесли путешествие?

В воздухе теснилось множество Мыслей и Невысказанных Слов. Но в такие минуты вслух произносятся только Мелочи. Крупное таится внутри молчком.

– Скажи: здравствуйте, рада познакомиться, – велела дочери Маргарет-кочамма.

– Здравствуйте, рада познакомиться, – сказала Софи-моль сквозь железное ограждение, обращаясь ко всем одновременно.

– Одна – тебе, одна – тебе, – сказал Чакко красными розами.

– А спасибо? – напомнила дочери Маргарет-кочамма.

– А спасибо? – сказала Софи-моль, глядя на Чакко и передразнивая материнский вопросительный знак.

Маргарет-кочамма легонько тряхнула ее, наказывая за невежливость.

– Не за что, – сказал Чакко. – Теперь давайте я всех со всеми познакомлю. – И дальше, скорей ради посторонних глаз и ушей, потому что Маргарет-кочамму представлять, в общем-то, нужды не было: – Моя жена Маргарет.

Маргарет-кочамма улыбнулась и махнула на него розой. Бывшая жена, Чакко! Эти слова она произнесла одними губами, без голоса.

Все видели, что Чакко горд и счастлив из-за того, что у него была такая жена. Белая. В цветастом ситцевом платье, с гладкими ногами под ним. С коричневыми спинными веснушками. И с ручными веснушками.

Но воздух вокруг нее был какой-то печальный. Сквозь улыбку в ее глазах свежей, яркой синевой просвечивало Горе. Из-за ужасной автомобильной аварии. Из-за дыры в мироздании, имеющей форму Джо.

– Здравствуйте все, – сказала она. – Мне кажется, я уже много лет вас знаю.

А я вас нет.

– Моя дочь Софи, – сказал Чакко и засмеялся коротким нервным смешком, вдруг испугавшись, что Маргарет-кочамма скажет: «Бывшая дочь». Но она не ска зала. Его смешок легко было понять. Не то что смех Апельсиново-Лимонного Газировщика.

– Драст, – сказала Софи-моль.

Она была выше Эсты. И вообще крупнее. Глаза у нее были голубо-серо-голубые. Ее бледная кожа цветом напоминала пляжный песок. Но волосы под шляпкой были красивые, насыщенного каштанового цвета. И бесспорно (да, бесспорно!) внутри ее носа ждал своего часа нос Паппачи. Скрытый нос Королевского Энтомолога. Нос исследователя бабочек. При ней была ее любимая стильная сумочка, сделанная в Англии.

– Амму, моя сестра, – сказал Чакко.

Амму сказала взрослое «здравствуйте» Маргарет-кочамме и детское «здравствуй-здравствуй» Софи-моль. Рахель смотрела во все глаза, пытаясь измерить величину любви Амму к Софи-моль, – но безуспешно.

Как внезапный ветер, через Зал Прибытия покатился смех. Этим же рейсом прилетел Адур Баси – любимейший, популярнейший комический актер малаяльского кино. Отягощенный большим количеством мелких неудобных пакетов и бестактным восхищением окружающих, он счел своим долгом немножко им подыграть. Роняя то один пакет, то другой, он приговаривал: Энде Деивомай! Ии садханангал! О Господи! Труды мои праведные!

Эста громко, восторженно засмеялся.

– Амму, гляди! Адур Баси все роняет! – сказал он. – Он вещи свои не может донести!

– Он делает это нарочно, – сказала Крошка-кочамма со странным новым британским акцентом. – Не смотри на него.

– Он играет в кино, – объяснила она Маргарет-кочамме и Софи-моль, и про звучало это так, будто Кино – игрушка, в которую Адур Баси сейчас играет. – Просто пытается привлечь внимание, – сказала Крошка-кочамма и отвернулась, решительно отказывая ему во всяком внимании.

Но Крошка-кочамма ошиблась. Адур Баси не пытался привлечь внимание. Он всего-навсего пытался заслужить внимание, которое уже привлек.

– Крошка, моя тетушка, – сказал Чакко.

Софи-моль была озадачена. Она посмотрела на Крошку-кочамму удивленно округлившимися глазами. Если крошкой называют теленка или щенка – это еще понятно. Ну, медвежонка. (Вскоре она покажет Рахели крошечного летучего мышонка.) Но крошка-тетушка – это уж извините.

Крошка-кочамма сказала: «Здравствуйте, Маргарет» и «Здравствуй, Софи-моль». Софи-моль, сказала она, такая красивая, что напоминает ей эльфа. Ариэля.

– Знаешь, кто такой Ариэль? – спросила Крошка-кочамма у Софи-моль. – Ариэль в «Буре»?

Софи-моль сказала, что нет.

– «Буду я среди лугов»? – спросила Крошка-кочамма. Софи-моль сказала, что нет.

– «Пить, как пчелы, сок цветов»? Софи-моль сказала, что нет.

– В «Буре» Шекспира? – не унималась Крошка-кочамма.

Все это, конечно, главным образом для того, чтобы предъявить Маргарет-кочамме свою визитную карточку. Чтобы отделить себя от Уборщиков.

– Хвастается, – шепнул Представитель Э. Пелвис на ухо со-Представительнице М. Дрозофиле. Рахель-Представительница прыснула, запустив в жаркий воздух аэропорта зелено-голубой (цвета джекфрутовой мухи) пузырь смеха. «Пфффт!» – такой был звук.

Крошка-кочамма все видела и отметила про себя, что зачинщиком был Эста.

– Переходим к Наиважнейшим Персонам, – объявил Чакко (по-прежнему Читающим Вслух голосом). – Мой племянник Эстаппен.

– Наш Элвис Пресли, – сказала в отместку Крошка-кочамма. – Мы тут, боюсь, немного отстали от времени – Все посмотрели на Эсту и засмеялись.

Злость поползла вверх от подошв бежевых остроносых туфель Эсты-Представителя, обволокла его сердце и там остановилась.

– Здравствуй, Эстаппен, – сказала Маргарет-кочамма. – How do you do?

– Спасибохорошо, – сумрачно ответил Эста.

– Эста, – сказала Амму ласково, – когда с тобой здороваются и говорят: «How do you do?», ты должен в ответ повторить: «How do you do?» He «Спасибо, хорошо». Ну-ка давай, скажи: «How do you do?»

Эста-Представитель смотрел на Амму.

– Мы тебя слушаем, – сказала Амму. – «How do you do?» В сонных глазах Эсты было упрямство. Амму сказала на малаялам:

– Ты слышал, что тебе сказано?

Эста-Представитель чувствовал взгляд голубо-серо-голубых глаз и видел нос Королевского Энтомолога. Он не мог найти в себе никакого «How do you do?».

– Эстаппен! – сказала Амму. Злость поползла по ней вверх, обволокла ее сердце и там остановилась. Злость, куда более Злая, чем ей следовало быть. Амму унижало это прилюдное неповиновение в зоне ее юрисдикции. Она-то рассчитывала, что все пройдет гладко. Что ее дети не ударят в грязь лицом в Индо-Британском Конкурсе Поведения.

Чакко сказал Амму на малаялам:

– Прошу тебя. Потом. Не сейчас.

Злыми, не отпускающими Эсту глазами Амму сказала:

– Ладно. Потом.

И это ее Потом стало ужасным, грозным, гусино-пупырышным словом.

Потт. Томм.

Как глухой глубокий колокол в замшелом колодце. Подрагивающие, мохнатые звуки. Похожие на лапки ночной бабочки.

Спектакль не удался. Как не удаются соленья в муссонную сырость.