Мы - Дэвид Николс

71. Первые разы

В начале любых отношений многое происходит в первый раз – первый взгляд, первые слова, первый смех, первый поцелуй, первая обнаженность и т. д., но по мере того, как дни переходят в годы, эти общие вехи появляются все реже, становясь все безобиднее, и в конце концов ты остаешься лишь с первым визитом в Национальный фонд имущества или чем-то подобным.

В тот вечер мы впервые серьезно поругались, знаменательная веха в любых отношениях, но тем не менее печальная, потому что все до того момента было… ну да, блаженством. Я ясно выразился, как мне кажется. Сплошным блаженством.

Конни, как обычно, напилась – мы оба напились – и теперь танцевала, явно не собираясь останавливаться. Она всегда исключительно хорошо танцевала – я упоминал об этом? Сдержанно, даже равнодушно. И лицо у нее становилось особенное во время танца, напряженно-внимательное, взгляд словно устремлен в себя. Губы разомкнуты, веки опущены. Если честно, было во всем этом что-то чувственное. На одной из свадеб родная сестра сказала мне, что я танцую так, словно борюсь с приступом диареи, весь зажатый, встревоженный, поэтому с тех пор я предпочитаю не отсвечивать на танцполе. Вот и сейчас вместо этого я подпирал стену и мысленно составлял список всех слов, которые мне бы хотелось высказать Анджело. Он был все еще там, разумеется, танцевал с бутылкой шампанского в руке и сидящей верхом на его спине Су-Линь.

Настало время возвращаться домой. Я пересек зал и подошел к Конни.

– Пожалуй, я двину домой! – прокричал я в грохоте музыки.

Она покачнулась и схватила меня за локоть.

– Ладно, – сказала она. Макияж смазан, ко лбу прилипли волосы, платье в темных пятнах.

– Ты со мной?

– Нет, – ответила она, прижавшись щекой к моей щеке. – Поезжай один.

Мне бы следовало уйти в ту же секунду и дождаться ее дома. Вместо этого…

– А знаешь, ты могла бы хоть раз попытаться меня уговорить.

Она удивилась:

– Ладно. Оставайся. Пожалуйста.

– Не хочу я оставаться. Мне тут не с кем общаться. Скучно. Хочу уйти.

Она дернула плечом:

– Так иди. Не вижу, в чем проблема.

Я покачал головой и пошел прочь. Она за мной:

– Дуглас, если ты не скажешь, в чем дело, мне придется угадывать.

– Иногда мне кажется, что тебе веселее, если меня нет рядом.

– Как ты можешь такое говорить! Это неправда.

– Тогда почему мы никогда никуда не ходим с твоими друзьями?

– Мы здесь, разве нет?

– Но не вместе. Ты привела меня сюда, а затем ушла.

– Это ты хочешь уйти!

– Но ты не очень-то стараешься уговорить меня остаться.

– Дуглас, ты отдельная личность. Уходи, если хочешь, мы не срослись боками.

– Боже упаси нас от такой близости!

Она попыталась рассмеяться:

– Прости, я не понимаю: ты злишься оттого, что мне весело? Или потому, что здесь Анджело? Не уходи, объяснись.

К этому времени мы оказались на бетонной лестнице и понеслись вниз по пролетам мимо затаившихся парочек – кто-то из них целовался, кто-то курил, а кто-то занимался неизвестно чем.

– Почему ты никогда не знакомишь меня со своими друзьями?

– Знакомлю! Разве нет?

– Только в самом крайнем случае. А когда мы куда-нибудь идем, то всегда вдвоем, ты и я.

– Ладно, признаю, но я это делаю, потому что тебе все равно не понравилось бы. Ты не хочешь ходить по клубам, гулять всю ночь, тебя слишком заботит, что завтра на работу, вот я тебя и не приглашаю.

– Ты считаешь, что я испортил бы все веселье.

– Я считаю, что тебе не было бы весело, а значит, и мне.

– А мне кажется, тут другая причина.

– В таком случае продолжай.

– Я думаю, ты меня иногда стыдишься.

– Дуглас, это смешно. Я тебя люблю, так с какой стати мне тебя стыдиться? Разве я не возвращаюсь к тебе каждую ночь?

– Когда рядом нет никого другого.

– Но разве так не лучше? Когда мы только вдвоем? Разве тебе это не нравится? Потому что мне нравится! Я этим дорожу, будь оно все проклято, и думала, что ты тоже дорожишь.

– Так и есть! Так и есть.

Мы вышли на улицу, по сути бросовую землю, со зданиями различной степени сноса. С фабричной крыши над нами доносились смех и музыка. С края свесились лица и смотрели на нас. Возможно, среди них был и Анджело, смотрел, как мы ругаемся среди этих блоков из шлакобетона и дорожных плит, и наш спор терял свою важность и начинал казаться глупым.

– Ты хочешь, чтобы я пришла позже? – спросила она.

– Нет. Не сегодня.

– Может, мне уйти с тобой прямо сейчас?

– Нет, веселись. Прости, если помешал.

– Дуглас…

Я пошел прочь. Было темно. Лето закончилось, подступала осень. Последний хороший день года, а я впервые за время нашего знакомства чувствовал прежнюю невыразимую печаль, что сопровождала мою жизнь без нее.

– Дуглас! – (Я обернулся.) – Ты идешь не в ту сторону. Поезда в том направлении.

Она подсказала верно, но я был слишком горд, чтобы вернуться и пройти мимо нее. Только бродя среди строительного мусора, после того как мне пришлось преодолеть несколько заборов, спасаясь от овчарок, и прижиматься к разделительному барьеру на автостраде, когда мимо проносились грузовики, только окончательно потерявшись, я вдруг понял, что наша первая ссора завуалировала нечто другое первое.

Она сказала, что любит меня.

Впервые кто-то произнес эти слова без всяких условных придаточных. Неужели мне показалось? Кажется, нет. Она точно произнесла эти слова. Я мог бы щелкнуть каблуками от радости, впервые проделав такое на Блэкуолл-Таннел-Эппроуч, но я сам испортил важный момент, погрязнув в жалости к самому себе и раздражении, настолько одурманенный ревностью и алкоголем, что даже не обратил внимания на эти слова. Я остановился и огляделся, пытаясь понять, где нахожусь, после чего побрел обратно той же дорогой, какой пришел.

Для такого большого здания фабрика оказалась довольно незаметной, и через полчаса хождений по пустырям я начал думать, что опоздаю, что прием закончится. Как раз когда я собрался сдаться и найти ближайшую станцию метро, я увидел в ночном небе три вспышки, за которыми прогремели выстрелы. Над фабрикой взрывался салют, похожий на сигнальные ракеты. Я повернулся и побежал в ту сторону.

Теперь они играли медленные песни; на танцполе звучала «Three Times a Lady», если я правильно помню. Конни сидела одна в глубине зала, опершись локтями о колени. Я подошел к ней и увидел, как улыбка на ее лице быстро сменилась хмурым выражением, но прежде, чем она успела заговорить, я сказал:

– Прости. Я идиот.

– Так и есть, иногда.

– Я прошу прощения. Постараюсь впредь им не быть.

– Старайся лучше. – Конни встала, и мы обнялись. – Как ты мог так думать, Дуглас?

– Не знаю, просто я… разнервничался. Ты ведь никуда не собираешься?

– Нет, я ничего не планировала.

Мы поцеловались, и немного погодя я произнес:

– Я тоже, между прочим.

– Что – тоже?

– Я тоже тебя люблю.

– Что ж, я рада, что этот вопрос улажен.

В следующий январь, спустя одиннадцать месяцев после нашего знакомства, я сидел за рулем арендованного фургона, направляясь из Уайтчепела в Балхем, рядом со мной сидела Конни, и я лихорадочно проверял зеркало заднего вида, словно опасаясь преследователей, а сам надеялся, что она всегда будет рядом.

72. Эротический реализм

Ночь в нашем люксе для новобрачных прошла без событий. По возвращении с ужина в одном из кафе Йордана я наполнил джакузи в надежде, что Конни ко мне присоединится.

– Испробуем эту малышку! – воскликнул я и залез в ванну.

По ощущению мне показалось, что я угодил в пропеллеры парома, курсировавшего между Портсмутом и Шербуром, а шум мешал Конни, которая забралась в постель, чтобы почитать.

– Не хочешь присоединиться? – кокетливо проорал я.

– Нет, веселись сам, – ответила она.

– Перехожу в режим турбо! – Раздался рев реактивных двигателей. – ОЧЕНЬ РАССЛАБЛЯЕТ!

– Дуглас, да выключи ты это! Я пытаюсь читать! – огрызнулась Конни и уткнулась в книгу.

Несмотря на приятный день, мы все еще не отошли от сцены в поезде, и я уже в который раз отметил, что в последнее время у наших ссор увеличился период полураспада. Как в случаях с простудами и похмельем, требовалась целая вечность, чтобы стряхнуть все и прийти к примирению, которое, если наставало, больше не отличалось прежней решительностью. Я вылез из адской машины, мы сбросили горы бархатных и шелковых подушек и закрыли глаза. На следующий день предстоял визит в Рейксмузеум, где мне понадобится вся моя сообразительность.