Война и причиндалы дона Эммануэля - Луи де Берньер

– Ладно! Пусть она тебе свой подарит!

Примерно тогда же Гонзаго, Рафаэль, Томас и Мария, ослица генерала Фуэрте, отправлялись за выкупом дона Хью – тот должен был назавтра привезти деньги. Планировалось залечь в кустарнике неподалеку от моста и понаблюдать несколько часов до появления дона Хью и после того, как он оставит деньги. Тогда они наверняка не попадут в засаду, увидят приезд и отъезд Эванса и удостоверятся, что он один.

Партизаны добрались к мосту перед самым рассветом и нашли укрытие, откуда хорошо просматривались и мост, и дорога к нему.

Мост являл собой непритязательное железобетонное сооружение, дешевое и прочное. На берегах заканчивался арками, а поддерживали его четыре бетонные опоры на сваях. Вообще-то мост возводила бригада ООН по забытой программе поддержки развития; изначально он сокращал потери грузового транспорта из-за безрассудства водителей, пытавшихся в сезон дождей преодолеть реку вброд. Пока не открыли трассу из Вальедупара в столицу, мост служил главной торговой артерией от морских портов, а во время разливов торговля почти всегда замирала. Но теперь былая слава моста померкла, им пользовались в основном пешие или верховые местные, и потому состояние его было плачевным. Гудронное покрытие разбито; машины, проезжавшие в полуденную жару, оставляли многочисленные вмятины. Конструкторы не учли невообразимой влажности и жары здешних мест, и за двадцать пять сиротских лет бетон на мосту отсырел, уже отслаивался и валился в реку огромными кусками. Вдобавок бешеное течение Мулы, при полном разливе волочившее громадные камни, изувечило опоры и арки. Водители тяжелых грузовиков не рисковали ехать по мосту, а предпочитали, как бывало, перебраться вброд, и снова, как прежде, в реке валялись ржавые остовы эвакуированных или разграбленных машин.

Несмотря на ветхость, издали мост впечатлял и казался достойным архитектурным сооружением; местные жители очень им гордились, поскольку он принадлежал им и был единственным в округе. На обоих берегах стояли щиты с надписью «Вы въезжаете на Чиригуанский мост». На них же можно было найти сообщения, передававшие состояние человеческих душ («Нет жизни без Эрендиры!»), политические лозунги («Долой олигархию!»), а также постороннюю информацию и увещевания («Хуанито трахает ослиц», «Приходи в бордель Консуэло»).

Томас, Гонзаго и Рафаэль установили график дежурств по мосту: час наблюдаешь, два отдыхаешь. В свободные часы они покуривали, дремали, бросались камешками в ящериц и болтали. К полудню на всех уже сказывалась бессонная ночь. К тому же наступило время, когда вся страна замирает в сиесте, даже если идет война. Это не имеет ничего общего с «природной ленью», которую остальной мир приписывает латиноамериканцам; просто невозможно дышать, нельзя пошевелиться, не взмокнув от пота, окружающие предметы не различаются (пот застит глаза, и в колеблющемся жарком мареве возникают миражи), а на улице ни до чего не дотронешься без риска получить ожог. Вся страна, забравшись куда-нибудь в тень, благодарно погружается в оцепенение. Шансов попасться у преступника не больше, чем под покровом ночи; даже шумные любовные утехи во время сиесты вызовут негодование соседей – не сами утехи, но антиобщественный шум, не дающий обессиленным людям вздремнуть.

Томас с Рафаэлем уснули в тени, а Гонзаго смотрел на мост, пока глаза выдерживали ослепительное сияние зыбкой картины. Тогда Гонзаго опускал голову на руки, ждал, когда исчезнут зуд и жжение в глазах, и снова смотрел. От пота вымокла рубашка, а потом брюки; в горле пересохло, точно там застрял дикобраз. Перерывы становились все длиннее, и наконец Гонзаго тоже провалился в глубокий сон, и ему невинно снилось, что он бодрствует и следит за мостом.

Все трое беспробудно спали часа два, и к яви их вернуло нечто напоминающее конец света. Сначала громыхнуло, затряслась земля, и по склонам, будто спятившие тараканы, посыпались камни. Затем раздался рев, подобный гласу Божьему, и поток воздуха, не давая вздохнуть, сорвал с голов и запустил высоко в небо соломенные сомбреро. Ошалевшие партизаны приподнялись, но порыв ветра, вгоняя воздух в пустые легкие, опять швырнул их навзничь. Громадное облако пыли и дыма вздымалось там, где был мост, и надвигалось, будто песчаная буря. Все трое вздернули подолы рубах, прикрывая рот и нос, и невесть откуда взявшийся яростный град осколков и обломков прижал их к земле. Булыжники, камни, куски стали и бетона, вода и грязь рушились с удивительной быстротой и в неимоверном количестве; когда все закончилось, партизаны, в синяках и ссадинах, начисто попутавшие, на подкашивающихся ногах поднялись из обломков полузахоронения, чтобы оценить обстановку.

– Ни хрена себе… – прохрипел Гонзаго.

– Матерь божья… – закашлялся Рафаэль.

– Вот сука… – сплюнул Томас.

Их взорам предстала разруха после небольшого, но сумасбродного светопреставления: кустарник выворочен с корнем, листья ободраны, повсюду обломки моста. Разевая рот, среди камней обреченно билась рыбина. Гонзаго стукнул ее головой о камень и сунул в котомку.

– На потом, – сказал он.

– У вас обоих кровь из носа, – заметил Томас.

– У тебя тоже, – ответил Рафаэль и, вглядевшись в оседающее облако пыли, воскликнул: – Господи! Вы только посмотрите!

От центрального пролета моста ничего не осталось. Из растерзанного перекрытия торчали стальные прутья; погнутые, искореженные стойки завалились набок. В реке неподалеку лежал армейский грузовик – его, очевидно, отбросило взрывом. От грузовика доносился жалобный непрерывный вой – солдат, пошатываясь, выбирался из воды, неся свою оторванную руку.

В ужасе, почти в панике, партизаны увидели, что вокруг моста кишмя кишат солдаты. В полнейшем замешательстве и смятении они отчетливо видели жирную фигуру полковника Фигераса и слышали, как он отдает приказ цепью прочесать местность. Партизаны уже готовы были задать стрекача, и тут на мост вылетел джип, в последний момент затормозивший. Из машины вышел рослый темноволосый европеец и, остановившись на краю бездны, с изумлением оглядел царивший вокруг хаос.

– Это дон Хью! – воскликнул Рафаэль. – Он, наверное, деньги привез!

– Толку-то. Попробуй, получи, – ответил Томас.

– Тогда уходим, – сказал Рафаэль.

– Погодите, дайте хоть одного гада уложу! – взмолился Гонзаго.

– Сначала винтовку отыщи в этом бардаке, – ответил Рафаэль. – Не дури. Пошли отсюда, пока сволочи нас не застукали. Куда еще эта ослица подевалась!

Состояние партизан оставляло желать лучшего: потрясенные и оглушенные взрывом, они плохо соображали, куда идти, но страх, что солдаты поймают, подстегивал и заставлял быстрее передвигать непослушные ноги.

Когда через шесть часов троица ввалилась в лагерь, на нее было жалко смотреть: при взрыве их засыпало мокрой пылью и расцветило всеми оттенками серого, одежда изодрана в клочья, все хромают. Только белки глаз посверкивали на разрисованных грязью и запекшейся кровью лицах. Из-за огромного кровоподтека у Томаса странно перекосился лоб. Доплетясь до середины поляны, партизаны плашмя рухнули на землю. Когда Ремедиос вышла расспросить бойцов, они, сраженные пережитым потрясением и усталостью, уже крепко спали, неловко разбросав руки-ноги.

Лагерь заволновался, всем хотелось немедленно узнать, что приключилось с товарищами, но Ремедиос приказала унести их в лазарет и почистить. Федерико с Франко натаскали воды из ручья, и бойцов раздели, вымыли и переодели в чистое – те не проснулись, даже не замычали во сне. Донна Констанца, понимая, что ее судьба зависит от произошедшего с Томасом, Рафаэлем и Гонзаго, пришла в лазарет и необычайно заботливо ухаживала: излишне часто меняла влажные повязки на лбах и возносила краткие молитвы во здравие. Ее будто кольнуло, едва она заметила, как красив Гонзаго, какое у него невинное лицо во сне. Ему она отирала лоб чаще, чем другим.

Бойцы проснулись к середине следующего дня, и Ремедиос дотошно их расспросила, хотя головы у них раскалывались, и от ушибов они не могли ни встать, ни рукой шевельнуть. Покончив с допросом, Ремедиос вызвала донну Констанцу.

– Похоже, ваш муж приезжал с деньгами, но не смог их передать, потому что в назначенном месте произошел взрыв. Стало быть, расстрелять вас мы пока не можем. Дело откладывается.

– Пока? – уточнила донна Констанца. – А вы не могли бы снестись с моим мужем и договориться заново?

– Нет. – Ремедиос серьезно покачала головой. – Кажется, у нас важные и срочные проблемы. В наш район вторглись военные. Этим мы должны озаботиться прежде всего.

Констанца глянула озадаченно:

– Не сочтите придиркой, но военные не могут «вторгаться» в собственную страну.

– Наши могут, – фыркнула Ремедиос. – И часто вторгаются.

– А, – сказала донна Констанца. – В таком случае, вы позволите мне и дальше ухаживать за ранеными?