Разноцветные педали - Елена Нестерина

– Музыка – это не бизнес. Музыка – это музыка, – сказала ребятам Арина на прощанье.

Эта фраза, видимо, самому Олегу очень в душу запала. Поэтому он произнёс её под занавес своего выступления. И с большим пафосом.

Антон Мыльченко тяжко и прочувственно вздохнул, соглашаясь с коллегой.

Валера хотел ещё кое о чём поинтересоваться, но тут появилась Евлалия – и его попросили удалиться. Эти трое согласовывали, видимо, свои программы. И Валера не стал мешать.

Только мысль о благородном патроне-благодетеле испарилась. Может, и правда, помогать в меру он ещё научится.

А Арина Леонидовна, ишь ты, со своим Витей, выходит, какая смышлёная... Так играет она чужими судьбами, или просто вся из себя? Или в пиар-целях непрерывно снимается в собственном реалити-клипе «Твори добро»? Где же всё-таки правда?

Со своим Витей. Не такой уж всё-таки это и её Витя. И то, что она с ним целовалась, ещё ничего не значит.

Просто для Валеры открылись вдруг новые информационные обстоятельства.

Не специально, совершенно не специально в одну из дневных смен Валера проходил мимо кабинета Арины Леонидовны. Просто шёл, и всё. И дверь оказалась приоткрыта совершенно не для него. Приоткрыта она была на ширину спичечного коробка – там на полу лежал какой-то предмет и не давал двери захлопнуться. Но находившиеся внутри кабинета не обратили, видимо, на это внимания.

В клубе и на рекламных щитах по городу уже висел плакат, сообщающий, что такого-то числа состоится концерт-перформанс поэта Антона Мыльченко и уникум-певицы Евлалии Бурановой. «Шкура мясом наружу» – так называлась эта программа.

Поэтому Антошку держали в рамках. Во избежание срыва в запой его охраняли – так что день и ночь Валера мог видеть его в клубе. Он предавался всевозможным развлечениям, резвился в симуляторах (наверняка каких-нибудь vip-клиентов даже ради него подвинули), завтракал, обедал и ужинал под чьим-нибудь непрерывным присмотром. И спал – да, спал в недрах апартаментов Арины Леонидовны. Валера чётко это отследил.

Вот как за поэта переживали.

Ну и подумаешь – спал. Правда, Арина Леонидовна тоже домой не уезжала, тоже ночевала в «Педалях». Валере было интересно – сколько там у неё взлётно-посадочных мест? Какое койко-место досталось Антошке? Как они все разместились?

Все – потому что Витя Рындин тоже дневал и ночевал в клубе. Интересная у них там жизнь...

Кстати, в последнее время поэт Антон был особенно меланхоличен – расстраивался, что не оказался в эпицентре стихийно-паркового бедствия. Он был в те дни занят тоской и мыслями, трое суток не выходил из дома и узнал о трагедии от мамы – утром следующего дня. Надо сказать, в этом расстройстве он выглядел искренним. Тоже, наверное, хотел пригодиться.

Но сейчас он ныл не об этом...

... – Ну понимаешь, Арина, ничего я не могу с собой поделать! – навзрыд воскликнул Антон. – Когда трезвый – Зою люблю, понимаешь ты?

– Понимаю, Антоша...

Эти-то слова и привлекли случайно проходившего мимо Валеру. Он замер и прислушался. Даже напрягся всем телом – как будто оно могло обратиться в одно сплошное ухо и не пропустить ничего из сказанного.

– Люблю вот Зою – и всё! – продолжал страдающий Мыльченко. – И сейчас вот люблю, да, я чувствую! Но вот люблю её, люблю, люблю – и начинаю думать: а за что? За что люблю-то? Почему? Отчего? Под эти мысли выпиваю. Для ясности мозга. А как напьюсь – люблю тебя.

Валера похолодел.

– Антоша...

– Что – «Антоша»? Люблю, ничего уж тут не попишешь.

– А стихи?

– Хе – «стихи»! О-ой, как же я тебя люблю, Арина-а, когда выпью! А ты мне не даёшь пить. Ты мне не даёшь любить себя, понимаешь?!

– Антоша...

Валера никогда не слышал от Арины Леонидовны таких умоляющих интонаций. Он мог бы даже подумать, что это не она говорит. Но голос-то был в принципе её. И кабинет её. И обращался Антошка к «Арине». Другой Арины здесь не было. В этом коллективе вообще имена ни у кого практически не повторялись. Вот такой подбор кадров... Но что же там происходит? Или Арина Балованцева настолько присмирела после краха?

Валера присмотрелся. Из дверной щели торчал нос ботинка. Мужского. Антошка, может, обувью в приступе буйства кидался? В кого? В Арину Леонидовну? Зачем? Или раздевался прилюдно – а одеться, выходит, не пожелал... Но где тогда Витя?

– Стихи... Ты же знаешь, стихи мне прут, когда похмелье, когда наступает моё дорогое похмелье. Когда я недвижимость! Немыслимость! Вот тогда я никого из вас не люблю! Не до вас мне, ни до кого мне. Только поэзия, поэзия со мной. Вот тогда меня и осеняет! Ради прекрасного похмелья я и пью.

Если бы Валера был женщиной, то, услышав Антошкины последние слова, немедленно дал бы в пятачару мужику, который решил поделиться подобными откровениями. То, значит, он пьёт из-за того, что Зоя надоела. То ради любви к Арине Леонидовне. А на самом, выходит, деле – ради похмелья и поэзии, а обе женщины ему и на фиг не сдались... И Арина Леонидовна терпит. Может, она его так по-мазохистски любит? Он ей про любовь к похмелью, а она ему – концерт на сцене своего заведения. Он ей – истерики, а она ему – денежное довольствие. А что, очень похоже на правду. Да... Жалкий ноющий Антошка обскакал и брутального Витю, и демонического Мартына, и конкретного Быкова... Про пана Теодора, а также милиционера, которому разрешается заезжать в клуб на лошади, и говорить нечего – у них есть шанс быть только вечными балованцевскими друзьями. Неужели правда – наступает эра убогих мужиков, и такие мега-женщины, как Арина Леонидовна, будут любить жалких псевдо-мужчинок типа Антона? А тогда его, Валеру, кто? Лиля? Нет, Лиля – это вопрос времени и упрямства. Она обязательно всё поймёт и, не обижаясь, уйдёт. Обязательно.

Во-от! Поэтому-то Арина Леонидовна и окружила себя преданными мужчинами-друзьями, поэтому и живёт одна с ребёнком – давая неограниченную свободу бестолковому его папаше! Поэту Антону Мыльченко.

Да?

Или нет?

К сожалению, дальше Валера дослушать не смог – по коридору шли девчонки-официантки. Палиться на подслушивании было ни к чему.

С самого начала Валере показалось, что концерт не задастся. Бар, где сегодня люди если и набрали себе выпивки, то сидели молча и смотрели на сцену, был полон. Аншлаг. Интересно, подумал ещё Валера перед началом, что все эти люди будут делать, если программа им не понравится? Просто свалят домой или закажут себе ещё жратвы и алкоголя – и, не обращая на Антошку и его ассистентку внимания, примутся за своё благородное дело? А если буча поднимется? Ох, нервная всё-таки у него работа...

На тёмной сцене, освещённый узким лучом прожектора, появился Антон Мыльченко. Одетый скорбно, торжественно, манерно.

Да, стихи. Он начал читать стихи – до которых с детства Валере было как до фонаря. И это до всяких раскрученных брендов, типа Пушкина – а что уж говорить о протежируемом Ариной Леонидовной Антошке. Который к тому же начал своё выступление с откровенной глупости:

Течёт кисельная река,Опережает берега.И изумрудом молокаТак радует меня слегка...

Валера прищурился в темноте, пытаясь увидеть, откуда полетит первый помидор. И в кого. Или пирожное – ведь метнут запросто, вроде как оно разрешается, мягкое, всё не пепельница...

Но звуки из тьмы, которые полились совершенно неожиданно, как будто серебряной цепочкой перевивая Антошкины слова, удивили и встряхнули Валеру. Как будто он их в первый раз услышал. Динь! – звучал металлический треугольничек. А-а-а! – отзывался тонкий ясный голос. Он как будто прокручивал дырки в Валерином мозгу. И туда, в эти дырки, начал просачиваться смысл Антошкиных никчёмных стихов.

Валера замер, прислушиваясь. Он забыл, что нужно следить за публикой и её безобразным поведением. Потому что не успевал ухватывать смысл, смысл стихов – а хотелось. Нереально тонкий и чистый голос остававшейся скрытой темнотой певицы, конкурирующий с переливами нежного колокольчика-треугольничка, мучил, выворачивал мозги и душу наизнанку. И правда – шкура получалась мясом наружу. Вот чуть-чуть, вот, казалось Валере, ещё совсем чуть-чуть – и откроется его пониманию и ощущениям что-то совершенно раньше неведомое. И то ли реальность сменится, то ли отношение к ней. То ли он сам в этой реальности станет чем-то иным. А по-другому-то и зачем, ну зачем это всё?..

Валера смотрел на комичного тщедушного поэта, с серьёзным видом рубившего стихами со сцены. За столиками была кромешная тишина, люди не шевелились. Неужели они сейчас думали то же, что и Валера?..

– А-а, о-о! Динь-диньк... О-о-о-о! – из тьмы доносились звуки такой щемящей пронзительности, что ничего другого Валере больше слышать не хотелось.

Вот оно, значит, что – вокализы. Когда только голос, то есть песня без слов. Странная какая песня. Потрёпанный жизнью божий одуван умел петь голосом неземного существа. Может, в этом всё дело? А не в стихах?