Клим Ворошилов — 2/2 или три танкиста и собака - Анатолий Логинов

— Разрешите обратиться, товарищ военинженер второго ранга?

— Да, пройдемте со мной красноармеец Бридман.

Отходим подальше от заинтересованно прислушивающегося писаря.

— Ну, говори, что случилось-то?

— Радиограмму получили. Держи расшифровку. Шефу Боевое Красное Знамя и очередное звание присвоили, тебе и Кравцову тоже Знамя, мне какую-то медаль и звание ефрейтора. Колодяжному тоже медаль… Вобщем читай. С тебя причитается. А самое интересное дальше — приказано сдать полосу обороны прибывающей части и поступить в резерв армии. А подписано уже новым командующим, Черняховским.

— Что? А Потапов интересно где? А про награды сейчас глянем… Не, ну ты Сема и отмочил. Медаль 'За боевые заслуги' — это тебе не просто так! Это в застое ее всякие бл…и будут получать. А сейчас такую получить — это подвиг совершить надо. Так что, поздравляю…! А список… немалый. Рогальчук есть… так, а этим двоим уже только посмертно… не дождались.

Да, расщедрилось что-то командование, расщедрилось. Пожалуй, так лишь в конце войны щедро награждать будут, а для сорок первого нехарактерно. Хотя если учесть Симонова… И возможного представителя 'органов', то вполне логично получается. В армии ведь как, можешь и подвиг совершить, но если начальство не увидело или в плохих с ним отношениях — никто о том подвиге и знать не будет. А если вовремя на глаза попал, так глядишь, и за обычную службу наградят, как за подвиг. Одно плохо — слишком мы теперь на виду.

— Ладно Семен, свободен. Да, и передай дежурному по штабу, чтобы тебя подменил кем-нибудь из других посыльных, 'Рыжим' заниматься будем. А Андрей приедет — тогда и приказ зачитаем.

7 июля 1941 г. Москва. Внутренняя тюрьма НКВД.

Яков Григорьевич Таубин дремал, сидя в камере на табурете. Спать днем запрещалось, располагаться на койках тоже, но сидевший с мая бывший начальник ОКБ-16 уже приспособился. В полудреме перед его мысленным взором проносились ушедшие в прошлое дни.

Вот он молодой и полный энтузиазма, вечером в палатке делает первые наброски того, что станет делом всей его жизни — автоматического станкового гранатомета. Все кто мог, отпросились погулять по одесским бульварам, остальные развлекаются игрой в футбол, а он, напрягая глаза и ум, рисует, зачеркивает и вновь набрасывает на бумаге контуры нового оружия. Да, это будет не привычный, неудобный и утяжеляющий винтовку гранатомет Дьяконова. Бойцам не надо будет таскать тяжелую, почти шестикилограммовую винтовку, не надо будет выставлять взрыватель перед каждым выстрелом и целиться на глазок. Нет, теперь в сторону вражеской пехоты полетят очереди осколочных гранат, лучше пулеметных останавливая любое наступление противника. Не укрыться врагу и за холмом, гранатометчик всего лишь поднимет ствол на максимальный угол и вот уже летящие по крутой траектории гранаты достанут его и там… Первые чертежи и расчеты, первые помощники. Доучиться в институте так и не довелось, гранит науки пришлось грызть самому, ночами, днем продолжая работу над проектами. Постепенно задумка облеклась в металл. Испытания, испытания, испытания… Тридцать первый год, тридцать седьмой, тридцать девятый. Все более изящным и легким становился гранатомет, но каждый раз что-то не устраивало оппонентов. Сначала доказывали, что автоматика вообще не будет работать от слабого метательного заряда, потом упирали в большой вес, потом в стоимость. А последние испытания вообще были на грани абсурда. Гранатомет испытывали по программе ротного миномета, стреляя только навесным огнем. И как же нагло и самоуверенно выглядело лицо представителя ГАУ, полковника Кузьмина-Караваева, когда он, подводя итог, заявлял, что легкий ротный миномет испытания выиграл ввиду меньшего веса и стоимости. Так и хотел плюнуть в эту рожу… правда в глубине души Яков знал, что часть истины в этом есть. Да, нужны были доработки и упрощение конструкции, нужны, что уж тут отрицать. Но оружие-то перспективное! Ну не может миномет стрелять в окна, например, не может он выдать при необходимости очередь из полусотни гранат и не сможет никогда. Понимая, что против принятых решений не попрешь, пришлось убрать в стол уже отработанные серийные чертежи на ротный гранатомет, готовые чертежи на тяжелые семидесятишести миллиметровые батальонные и корабельные гранатометы, и заняться разработкой авиационной пушки. Конструкция, честно признавался себе Яков, получилась сырая, но ее можно было бы доработать, если бы…. Если бы не донос, не арест и не вот это кажется уже бесконечное времяпровождение из ночных и дневных допросов, тюремной баланды и полусна-полуяви.

Дремоту разогнал привычный скрежет плохо смазанных петель двери. Заглянувший в дверь надзиратель объявил, скандируя и привычно обращая внимания на заключенного не больше, чем на остальную обстановку камеры:

— На выход с вещами!

Вот это да… С вещами. От неожиданности Яков даже растерялся. Какие вещи… все что было на нем и вокруг него — всего тюремное, не свое. И тут до него дошло — с вещами, значит все, значит его участь решена и его куда-то переводят, или расстреляют, что по слухам произошло со многими из попавших сюда. Ну что же, какая бы участь его не ждала, он не доставит ЭТИМ радости своим отчаянием.

Привычно забросив руки за спину, Таубин двинулся к двери, миновал надзирателя и пошел в его сопровождении уже знакомым, тысячи раз исхоженным маршрутом. Внезапно надзиратель приказал повернуть направо и они свернули в коридор, ведущий, как с трудом припомнил Яков… к санблоку. Неужели его ведут в душ? Точно, через некоторое время он уже с огромным наслаждением моется под душем. Выйдя после душа в раздевалку, он с удивлением обнаруживает вместо привычной уже тюремной одежды свой, слегка помятый но вполне презентабельный костюм. Затем канцелярия, недолгое сидение на стуле напротив двери, вручение постановления об освобождении и сопровождающий ведет его запутанными коридорами в другое крыло здания.

Уже ничему не удивляясь, Таубин вслед вошел в знакомую ему по предыдущим вызовам приемную. Секретарь Берии, попросив подождать, скрывается за двойной дверью, и, появившись обратно, приглашает 'товарища Таубина' войти. Слух режет уже ставшее непривычным обращение, но раздумывать некогда и Яков Григорьевич входит в кабинет.

За столом, покрытым зеленом сукном, сидят Берия, Ванников и незнакомый молодой, всего тридцати трех, тридцати пяти лет, мужчина. Берия, не поднимаясь и, разглядывая вошедшего сквозь стекла пенсне с некоторым недоверием, говорит:

— Проходите, товарищ Таубин. Садитесь.

Таубин поспешно проходит и садится напротив Ванникова. Тот приветливо кивает, а Берия продолжает:

— Товарищ Таубин, следствие показало, что вы не являетесь сознательным врагом народа, однако ваши действия на посту Главного Конструктора нанесли ущерб обороноспособности нашей Родины. Ваша вина доказана, но, в связи с нападением фашистской Германии на нашу страну, принято решение не возбуждать дело против вас и предоставить вам возможность искупить свои ошибки работой во вновь организованном КБ- 27. Понимаете?

— Извините, товарищ Берия, пока не совсем понимаю, — слегка севшим голосом отвечает Яков, услышав поразившую его до глубины души новость — Я должен вернуться к доводке авиационной пушки, правильно?

— Нет, вы не правы, товарищ Таубин. Я думаю, товарищ Устинов, наш новый нарком вооружений, объяснит вам ситуацию, — Лаврентий Павлович, поправив пенсне, переносит взгляд на молодого мужчину.

— Нет, Яков Григорьевич, мы пригласили вас сюда не из-за вашей пушки, — Устинов продолжает разговор, как артист, уловивший момент для своей реплики — Боевые испытания показали эффективность вашего гранатомета в бою. Войска требуют этого оружия. Поэтому Государственный Комитет Обороны принял решение наладить его выпуск и возобновить серийный выпуск боеприпасов для вашего гранатомета. Вы назначены Заместителем Главного Конструктора вновь созданного ОКБ-27 на заводе моего наркомата в Ижевске.

Таубин внимательно и потрясено слушает неожиданные новости, с трудом понимая, как и почему вдруг изменились оценки главного дела его жизни. Сколько уцелело его гранатометов на складах? Пять, шесть, не больше. И непонятно, почему вдруг так кардинально поменялось отношение к этому оружию, ведь уже применение гранатомета на Финской войне было сравнительно успешным.

— Товарищ Таубин, идет жестокая война, мы нуждаемся в большом количестве самого совершенного оружия. Мы надеемся, что вы оправдаете оказанное доверие, и не позднее чем через полгода первые серийные гранатометы начнут поступать в войска, — заканчивает разговор Берия.

8 июля 1941 г. Москва. Кабинет капитана Мурашова.

Кабинет порученца был обставлен также просто, но функционально, как и кабинет самого наркома внутренних дел, отличаясь только размерами и количеством мебели. Одного стола, нескольких стульев и кожаного дивана вполне хватало для работы, комната отдыха не предусматривалась, а телефонов стояло всего три. Сейчас в кабинете стоял полусумрак, рассеиваемый только настольной лампой под стандартным зеленым абажуром, освещавшим стол и разложенные документы. Сам хозяин кабинета за столом не сидел, а с задумчивым видом расхаживал вдоль стола, бросая взгляды на лежащие на нем бумаги.