Пляска в степи (СИ) - Богачева Виктория

— Страна норманнов — суровый край, — госпожа Зима пожала плечами. — И не такое случалось.

— Довольно на сегодня, — князь оборвал ее на полуслове. — Довольно басен, изрядно засиделись мы нынче. Выдвигаемся с восходом солнца, — он встал, одернув полы плаща, и кмети поднялись ему вслед.

Но они не спешили расходиться и, дождавшись, пока князь отойдет от костра, расселись вновь, разом заговорили. Токмо отрок Горазд пошел за своим господином.

— Нам тоже пора уже, — Звениславка осторожно тронула знахарку за плечо. Ей казалось неправильным засиживаться у костра, если князь уже ушел.

— Идем, дитятко, — кивнула та.

Палатку для женщин поставили в самом центре лагеря, окружив ее менее пышными и громоздкими палатками кметей. Даже у князя была меньше, а ведь он делил ее со своим воеводой да отроком, спавшим у входа.

Драгомира Желановна уже спала, укрывшись плащом с головой, а вот чуткая Устя проснулась, заслышав их шаги. Она развязала Звениславке шнуровку на платье и помогла умыться принесенной из ручья водой.

— Князю твоя баснь пришлась не по нраву, госпожа, — сказала Звениславка, когда они улеглись.

— Он князь, — судя по голосу, знахарка улыбалась. — Ему нет дела до басен чужой женщины.

— И все же он осерчал.

Звениславка натянула повыше плащ и закрыла глаза. Чем дальше они уезжали на север, тем прохладнее становились ночи. Вот-вот они покинут степь и выедут на широкий трактат, название которого она не запомнила. Их путь будет пролегать сквозь густой лес, а после они обойдут дальней дорогой гиблые болота. Каждый новый день будет холоднее минувшего, и через пару седмиц в Ладоге они встретят осень, и деревья окрасятся в золотисто-багряные цвета.

Сквозь неплотные стены палатки до Звениславки доносились звуки ночного лагеря. Она слышала, как где-то поблизости переговаривались кмети, ржали в отдалении лошади, ветер шуршал высокой травой, и стрекотали сверчки. Никогда прежде она не испытывала подобного, не уезжала так далеко от дома, не покидала терем. Она и за частокол-то выходила редко, а теперь перед ней раскинулся, лежал под ногами огромный неведомый мир. У Звениславки перехватывало дыхание всякий раз, как она об этом думала. Знахарка рассказывала ей про Ладогу, про торг и княжий терем, и она уже воображала себя среди купцов и просторных гридниц, и в собственных горницах, заставленных сундуками с приданым, которым нагрузили нынче множество повозок.

Ночью она проснулась будто от толчка. Открыла глаза и поняла, что место по левую руку от нее, место знахарки, пустует. Она провела ладонью по ткани: холодная. Значит, госпожа Зима ушла давно. Мало ли по какой нужде.

Звениславка закрыла глаза и приказала себе спать. Лагерь просыпался рано поутру, еще до восхода солнца, и времени на сон оставалось немного. Так что лучше ей заснуть прямо сейчас.

Легко сказать! Как назло, спать ей совершенно перехотелось. Знахарка все не возвращалась, и Звениславка долго лежала с ясными, широко открытыми глазами, пока, наконец, не села с тяжелым вздохом на покрывале. Пригладив волосы, она потихоньку подняла плащ, которым укрывалась, и вылезла из палатки, слегка откинув полог. Глубокая ночь встретила ее прохладой, и она поежилась, плотнее запахнула полы плаща.

Яркая, полная луна освещала лагерь, и было почти также светло, как и днем. Ее свет отражался в расставленных вокруг палатках, отливая расплавленным серебром. В полнейшем одиночестве Звениславка медленно пошла вперед, ступая тихо и осторожно. Она чувствовала на себе чужой взгляд: верно, дозорные несли свою стражу. Искала ли она знахарку потому, что и впрямь волновалась за нее, или же ее снедало жгучее, постыдное любопытство? Себе врать не приходилось, и потому Звениславка, хоть и прикусила смущенно губу, все же продолжила свой путь.

Костер давным-давно догорел, и на его месте лишь слабо тлели почти черные угли. Она прошла мимо него и вдоль повозок, когда под ногами что-то блеснуло, отразив яркий лунный свет. Не особо размышляя, Звениславка склонилась посмотреть. В пыль была втоптана какая-то цепочка, и, потянув за нее, она подняла с земли чужой оберег. Покачиваясь, висел на цепочке увесистый молот. Она стиснула ладонь и зачем-то положила оберег в поясной мешочек, спрятанный в пышном подоле платья. Наверное, потерял кто-то из кметей, рассудила Звениславка. Больше некому. Она знала, что молот был символом Перуна, знаком воинов.

Она искала знахарку, а нашла оберег. Улыбнувшись, Звениславка свернула на тропинку, ведущую к ручью, и через пару шагов застыла, вмерзла ногами в землю, будто вкопанная. Вода в ручье из-за лунного света казалось темно-серой, почти черной. Посреди ручья, по колено в воде спиной к берегу стояла знахарка. Распущенные черные с сединой волосы укрывали ее едва ли не до пят, словно длинный плащ. Она что-то держала в руках — что-то, ярким серебряным отблеском вспыхнувшее под лучом лунного света.

Когда в ручье вскипела вода, Звениславка, по спине которой побежали мурашки, испуганно попятилась. Зацепившись пяткой за корягу, она едва не упала, но смогла устоять. Нутром она чуяла, что госпожа Зима знала об ее присутствии. Что она ее видела. Ей сделалось очень и очень страшно, и Звениславка уже с дюжину раз успела пожалеть, что проснулась этой ночью, что покинула уютные стены теплой палатки. Она пятилась и пятилась, пока не поднялась по тропинке обратно наверх, а потом во весь дух побежала к палатке, где с головой укрылась плащом и отвернулась от задернутого полога. Звениславка боялась, что не сможет заснуть от страха, но властный голос в голове приказал ей спать, и она закрыла глаза.

Рано утром, когда дозорные будили лагерь, Звениславка проснулась и увидела, что знахарка спит на своем месте. Если бы она не нащупала в поясном мешочке найденный ночью оберег, она бы подумала, что ей все привиделось.

Колокольчики в волосах II

Иштар медленно жевала тонкую сухую лепешку, прислушиваясь к спору, что разгорался между отцом и одним из лучших его полководцев. Она и четверо мужчин делили вечернюю трапезу в роскошном отцовском шатре. Накануне тот получил весточку от Саркела и потому после захода солнца собрал своих военачальников и советников, намереваясь обсудить с ними дальнейшие планы. И не всем они пришлись по нраву.

Мужчины сидели на расшитых подушках вокруг низкого столика, щедро уставленного яствами и сосудами чеканной работы. На серебряных подносах в глубоких чашах остывало мясо, но почти никто из них так и не притронулся к еде; они все больше пили вино из серебряных чаш и хмелели.

Иштар старательно прятала улыбку в уголках губ. Как и всякий гордец, ее отец ненавидел, когда с ним пререкаются. Как и всякие полководцы, двое мужчин ненавидели бросать в безнадежную схватку своих лучших воинов, чтобы те напрасно погибали. Как и всякий советник, последний из собравшихся думал о золоте и богатой добыче. Как и любой хазарин, все четверо отчаянно ненавидели русов, и если ее отец еще мог обуздать чувства, думая о цели, которую он преследовал, то вот его полководцы не стеснялись в выражениях и отчаянно не хотели, чтобы даже один хазарин встретил смерть из-за чаяний руса.

Саркела в хазарском стане не терпели.

Склонив голову, Иштар рассматривала свои ладони, чтобы никто не заметил смешинки в ее взгляде. Она и впрямь забавлялась, слушая, как лучшие из мужей понапрасну сотрясают воздух громкими голосами и взмахами рук. Ее отец уже все решил.

Отец Иштар, хазарский полководец Багатур-тархан недовольно хлопнул в ладоши, пытаясь обуздать разгоревшийся спор.

— Так. Дело решено, — сказал он раздраженно, — мы сговорились с Саркелом.

Они уже говорили дольше, чем он намеревался. Он позвал их в шатер, чтобы объявить о своем решении, и не ожидал услышать в ответ несогласные, непокорные речи.

— Хазар-Каган скоро умрет, — но его первый полководец — Барсбек — не собирался сдаваться. — Все говорят. Мы должны быть в столице, когда это произойдет.