Преторианец - Томас Гиффорд

— Чертова невезуха… приступ цыганского брюха… живот свело… черт…

Глаза у него закатились, моргнули в усилии сфокусировать взгляд и снова ушли под лоб так, что остались видны одни белки, в разинутый рот ворвалась черная вода накатившей волны. Она обрушилась на голову и плечи, как пятиэтажный дом. Годвин почувствовал, как обмякли у него ноги, почувствовал как губы прижало к резине, почувствовал вкус крови во рту, а потом волна отхлынула, и Мартин Джеллико исчез вместе с ней.

Час спустя он лежал на твердом как бетон, утрамбованном волнами песке, глядя вокруг залитыми кровью глазами и задыхаясь, словно первое существо, нащупавшее путь из первобытного океана на сушу, и не знающее, что с ней делать. Оставалось утешаться тем, что адская боль в конечностях — возможно, признак жизни. Потом он увидел Сирила Пинкхэма, который, стоя на коленях, вместе с Бойдом Малверном вытягивал на песок плотик. Они очутились на берегу в пятистах ярдах от маяка. Но были живы.

— Пинки, — начал Годвин и скорчился, выкашливая из себя морскую воду.

— Мистер Годвин, — окликнул Пинкхэм, на негнущихся ногах приближаясь к нему. — Все в порядке, сэр?

— Хуже некуда, — сказал Годвин, приподнявшись на колени, чтобы оказаться на одном уровне со скрючившимся Пинкхэмом. — Пинки, я должен сказать… теперь ты командуешь.

Они сбились вокруг пылающего огня как можно теснее, так, чтобы чувствовать, как жар стягивает воду с лица и сушит ресницы. Макс Худ провел своих подопечных по берегу, вдоль грохочущего прибоя, в разрушенный выгоревший форт, построенный здесь еще в прошлом веке. Там был заранее сложен большой костер, и Макс разжег его с одной спички. Огонь прогнал холод и липкою сырость, приманил к себе полуживых диверсантов. Из рваных дыр в перекрытиях сыпал косой дождь. Окс Бестер пустил по кругу припасенную Худом бутылку рома. В древней кладке выл ветер. Люди переговаривались шепотом — говорить громче не было сил.

Макс Худ уселся рядом с Годвином и сунул ему вторую бутылку.

— Расскажи, как было с Джелли. Вы были на одном плоту. Что случилось?

— Паршиво вышло. Эта дрянь все время переворачивалась. А он был не в форме. Сказал, цыганское брюхо…

— Чтоб его с его брюхом, — тихо процедил Макс.

— Я пытался его вытащить, Макс. Выбрался на плот и подгреб к нему. Уже держал за руку, оставалось совсем чуть-чуть…

— Не твоя вина, старик. Расслабься, все уже позади.

— Я держал его за руку, уже втаскивал его на плот, но тут накатила зверская волна, и он исчез. Он уже так ослабел, Макс, что не мог даже толком уцепиться за мою руку…

Худ потрепал Годвина по спине.

— Он, что ни говори, свое пожил. Успел натворить немало дел.

— Сколько ему было?

— Сорок пять или шесть. Староват для таких забав. В том вся и беда, Роджер. Нам, старым перечницам, трудно бывает вовремя остановиться.

— Там кто угодно мог утонуть. Чудо, что все не утонули. Сумасшедшая была ночь.

Худ кивнул:

— Неудачно сложилось, ничего не скажешь. Право, старик, мне очень жаль. Никак не ожидал, что это окажется таким испытанием. Лучшие замыслы… все такое. Как твоя голова?

— Еще держится.

— Все тот же старик Роджер.

Хихикнув себе под нос, Макс глотнул рома.

— «Дай им иронию и дай им жалость, когда им дерьмово».

— Хемингуэй. Помнишь, мы познакомились с ним на теннисном корте в Люксембургском саду? Кажется, будто вчера. Ирония и жалость. Как это верно, как верно. Выдержишь небольшую прогулку?

— Даже думать не хочу.

Худ еще раз хлопнул его по спине и передвинулся к соседней дрожащей фигуре.

Они спрятали сдутые плотики и насосы, подготовили груз для переноски. У Годвина в голове не укладывалось, что трудная ночь еще не кончилась. Но она, конечно, и не думала кончаться.

Худ дал им часок погреться у огня и капельку восстановить чувство равновесия, после чего привлек общее внимание, постучав по стене дулом автомата.

— А теперь, когда вы хорошенько отдохнули и привыкли держаться на ногах на суше…

Добродушные душераздирающие стоны.

— …нам предстоит немножко пройтись. Совсем немного, миль пять. Постарайтесь как следует распределить груз. Время поджимает. Уже за полночь, а после рассвета нам нельзя показываться. Так что приканчивайте ром, джентльмены, и забудьте об усталости. Еще несколько часов, и вы уснете сном младенцев.

— Вот именно, сэр, — буркнул Смайт-Хэвен, — просыпаясь с плачем каждые пятнадцать минут.

Так называемая «страна холмов» началась сразу за береговой полосой. Худ как-то умудрялся находить дорогу в мешанине скал, жесткого кустарника и щебня, и вел их все выше, к скальному обнажению на высоте двух тысяч футов. Не отвесный обрыв, но крутой подъем по острым и скользким скалам. Дождь и ветер не стихали, а температура падала, и одежда липла к спине и раздражала кожу, и стертые ноги тоже болели, и все было плохо. Годвину досталось нести тюк с гелигнитом. Приходилось держаться на расстоянии вытянутой руки друг от друга, отставшему грозило потеряться, а темнота была опаснее затаившегося снайпера. Скальную стену рассекали трещины и расселины — одни густо заросли кустарником, другие превратились в водопады дождевой воды. На вершине столовой горы пустыня начиналась от самого края и тянулась до бесконечности. Если в голове у Годвина еще появлялись мысли, то это были мысли, что кругом ад, куда ни посмотри. Его больше не рвало, но будь у него выбор, он вернулся бы на подлодку. Может, он уже забыл, каково там было. А может, просто выжил из ума. Тому, кто мог бы остаться в Лондоне и выпивать себе в «Догсбоди», а оказался здесь, — место только в Бедламе.

Они уже преодолели половину скального подъема — два с половиной часа «небольшой прогулки» — когда он сорвался.

Господи… Дождь, ветер, или грязь под подошвой, или усталость, или неловкость, или глупость — тому, кто падает, уже безразлична причина падения. Поздно. Он искал руками зацеп, корень или трещину, чуть не тычась лицом в ноги впереди идущего, пальцы утонули в грязи, но он нащупал только гладкую скалу и соскользнул, почувствовал, как запрокидывается назад, точь-в-точь коп на верхушке лестницы в одной из кейстоунских полицейских комедий, раскачивается взад-вперед, только он скатывался в лавине мокрого песка, и на миг поверил, что не упадет, и тут же услышал, как крякнул от удара шедший за ним Окс Бестер, и почувствовал, как рука Бестера пытается удержать его в безнадежном усилии, но он перекувырнулся в слепой темноте, сжимая гелигнит, налетая на уступы и ощущая, как царапают лицо жесткие ветви, заскользил, отчаянно пытаясь нащупать ногой хоть какую-то опору и не находя ее, и покатился, крепко прижав к груди гелигнит, вниз, вниз, и вскрикнул от резкого удара, почувствовал, как острая боль пронзила копчик, и воздух вырвался из груди, как кровь из распоротой артерии, и остался лежать, задыхаясь, чувствуя, как уходит жизнь.

Свет ударил ему в лицо и он моргнул. Луч падал сверху, с высоты ста футов, где на скале мелькали тени.

— Он умер! — вырвалось у кого-то, и Годвин мотнул головой, шевельнул, преодолевая боль, кистью руки.

— Я в порядке, — крикнул он вверх, сквозь ветер, хлещущий по лицу брызгами дождя.

Свет сдвинулся в сторону, скрестился с лучом другого фонаря, освещавшего что-то слева от него.

— Не вы, — слабо донесся другой голос.

— Посмотрите, жив ли он, — снова прозвучал из космической дали первый голос.

Годвин закопошился на грязных камнях, задыхаясь, кое-как поднялся на колени, поискал глазами опору, чтобы встать на ноги. Встал, упершись ступней в валун и увидел в луче света второго человека. Он пробрался по расколотым валунам туда, где лежало тело. Лежало навзничь, спиной на остром выступе, торчащем из колючего куста. Голова свернута на сторону, глаза неподвижны. Позвоночник и шея явно сломаны. Это был Окс Бестер, бывший рабочий из Глазго, с кораблестроительного завода, и второй человек, погибший ради «Преторианца».

— Роджер, — окликнул его по имени спокойный голос Макса Худа. — Роджер, ты меня слышишь?

Годвин махнул рукой.

— Захвати его мешок со снаряжением. Я его вижу отсюда. Он перед тобой, футов на двадцать выше.

Годвин нашел глазами мешок и вернулся взглядом к лицу Окса Бестера. Ему хотелось что-то сказать на прощанье, но что?

— Оставь его, Роджер. Он тебя не услышит.

Голос Макса прозвучал сквозь ветер и маслянистую тьму, как будто в ответ на подслушанные мысли. Он все это уже видел. Он знал, о чем думают люди. Знал, что хочется попрощаться.

— Нам понадобится оружие. Шевелись, старик. Фонари придется выключить.

Макс Худ продолжал говорить с ним, пока Годвин не осилил подъем и снова не оказался среди них.

Глава восьмая

Настало утро, жаркое, солнечное и безветренное. Они просыпались, медленно соображая, где они и как здесь оказались. Со дна пещеры поднимался запах козьего помета, такой густой, что Годвин закашлялся, заморгал, словно это могло помочь избавиться от вони, и ошалело оглянулся на яркое пятно в отверстии выхода. Джим Стил и Брайан Куэлли уже бывали в таких вылазках на рваном краю пустыни и знакомы были с местной флорой и фауной. Они выбрались наружу, пока остальные еще спали, обнаружили, что Макс Худ уже кипятит чай у самого устья пещеры, и успели набрать ягод земляничного дерева, в самом деле очень похожих на землянику. Они принесли в пещерку Годвина ягоды и чай в жестяных кружках, уселись рядом с Пенрозом, поджав под себя ноги, и принялись завтракать, стараясь забыть о запахе.