Сармат. Кофе на крови - Александр Звягинцев

— Люди ведь там погибают, что поделаешь! — вглядываясь в карту, хмуро отзывается подполковник Сизов.

— Что я, не понимаю, что ли, что они погибают? — еще больше обливаясь потом, стонет полковник. Внезапно он вскакивает, и схватив свою зеленую фуражку, устремляется к выходу. — Я к вертушке медвежий жир вам подвезу!.. Ворвань, по-нашему, по-сибирскому, первое дело при обморожениях. Хотел выбросить, да подумал: ан, кому сгодится... Сами морды и руки смажьте и тех, что на леднике, если живыми застанете, сразу им разотрите...

Подполковник Сизов, одетый в кожаный летный шлем и меховую куртку, пожимает в УАЗе руку полковника Захарчука и упругим шагом направляется к строю также одетых в зимние куртки, ушанки и обутых в кирзачи, обливающихся потом солдат.

— Товарищ подполковник, добровольцы разведбата... — начинает рапортовать белобрысый старший сержант.

Подполковник взмахом руки прерывает рапорт.

— Ребята, до дембеля, как говорится, с гулькин нос — свое вы отпахали, так что я вас не неволю! — кричит он, стараясь перекрыть голосом свист вращающихся лопастей вертолета. — Как-никак, на сопредельную сторону идем, а не к теще на блины...

— Кайфа и вправду мало, батя, — отзывается кряжистый ефрейтор. — Но не салагам же из учебки туда соваться!..

— Значит, никто не хочет остаться?

— Нет! — в один голос откликается строй.

— Быть посему! — рубит воздух подполковник. — Проверить оружие, связь и обувь!

— Проверили...

— Стало быть, загружа-а-айсь!..

Солдаты по очереди ныряют в утробу вертолета, и тот, взмыв вверх, сразу берет курс на отвесные, окрашенные закатным солнцем крутояри сопредельной стороны.

— Что здесь происходит? — бросает полковнику Захарчуку, смотрящему вслед улетающему вертолету, подъехавший на черной «Волге» дородный полковник в парадном, с иголочки, мундире. — По чьему такому приказу без согласования с политотделом седьмой борт ушел на сопредельную сторону?

— По самому главному солдатскому приказу — по приказу совести, — не отрывая взгляда от улетающего в закат вертолета, через плечо бросает тот и, усмехнувшись, спрашивает: — Пионерам красные галстуки, говоришь, повязал, замполит?

— Что вы о красных галстуках? — раздраженно выпаливает тот. — Я вас про седьмой борт...

— И речь ребятишкам толкнул?

— Толкнул, толкнул...

— Тогда поезжай в штаб вонючку на меня строчить, поезжай, замполит!..

— Партизанщину в погранотряде развели и думаете, сойдет вам с рук! — взвивается тот.

— Ох, не сойдет! — вздыхает Захарчук. — Ты поезжай, стучи, а я буду у летунов, на связи с седьмым бортом.

Отвернувшись от замполита, он до рези в глазах вглядывается в закатные сполохи, в которых вот-вот растворится вертолет — маленький черный комарик на фоне величественных закатных хребтов, улетающий в их ночную, леденящую душу неизвестность...

Лежа под копной, Сарматов и американец сквозь щели в ограждении смотрят на раскрывающуюся красоту горной афганской реки, которая то бросает им в глаза отраженные водой снопы солнечного света, то внезапно открывает таинственные и тревожные повороты, скрывающие неизвестные опасности. Будет ли это низвергающийся в бездну водопад или, быть может, за следующей скалой затаились в зарослях «духи», держащие приближающийся плот под прицелом?..

Затянувшееся молчание нарушает американец:

— Скажи, майор, ведь ты профи, а у тебя одна комната и нет денег... Не понимаю...

— Что ты не понимаешь? Не понимаешь, что Отечество не в твоих сраных баксах и не в особняках с бассейнами? — раздраженно бросает Сарматов.

— А-а, опять русский идеализм! — усмехается американец. — Только объясни мне, майор, что ищет твое Отечество в Африке, в Латинской Америке, здесь, наконец?

— А твое? — вопросом на вопрос отвечает Сарматов. — Только не начинай со мной душеспасительную беседу о демократических ценностях и правах человека!..

— Здесь и везде мы сдерживаем вашу экспансию...

— И заменяем ее на свою! — подхватывает Сарматов. — Знаешь, полковник, здесь не самое лучшее место и время для выяснения истины!.. А она, по-видимому, в том, что в будущем мире лучшие шансы выжить у того, кто владеет сырьевыми источниками. Их мало у Америки и мало остается в остальном мире, зато они есть у России. Но прибрать их к рукам вам мешает присутствие в России русских.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь... — Американец с интересом ждет продолжения разговора.

— Понимаешь! — зло усмехается Сарматов. — Мне известно, что ты прикладывал руку к программам «Голоса Америки» и прочим «вражьим голосам»...

— Это так! — кивает американец. — Я специалист по русским!

— Вы на весь мир кричите о нарушении прав человека в России, но только о нарушении прав инородцев, а нарушения прав русских вы в упор не видите и никогда не видели. И действительно, какое вам дело до разоренных социализмом русских деревень, до несчастных русских стариков и старух, умирающих без медицинской помощи. Вот если картину какого-то художника не выставили, — тогда вы в праведном гневе горланите на весь мир... А эта волна русофобии?.. От русских требуют какого-то покаяния, даже за то, что они сломали хребет Гитлеру. А ведь мы-то с тобой изучали в академиях, что проведению крупной политической и военной акции предшествует пропагандистская и психологическая кампания против населения противника с целью его дезориентации и подавления воли к сопротивлению. И заметь, вы ее ведете против русских, а не против казахов, узбеков...

— Уж не считаешь ли ты, что перестройка — наша акция против России?

— Да, честно говоря, я не знаю, что это такое. Но хорошо знаю, что вам это выгодно. Единственное могу сказать, что благодаря ей и мы наконец освободились от большевизма. А это, поверь мне, уже великое благо.

— В Америке большинство людей до сих пор считает, что русские и большевики — это одно и то же...

— Мало ли что вы там, в своей Америке, считаете! — зло усмехается Сарматов. — Вот, например, до сих пор думаете, что это вы разгромили Гитлера! Вообще, что вы в вашей сытой Америке можете знать о русских?

— Я считал, что знаю вас, — после минутного молчания произносит американец. — Но, влипнув в эту историю, понял, что не знал вас совсем... Хотя о большевизме я все же могу судить...

— О большевизме! — повторяет Сарматов, глядя куда-то вдаль, и добавляет, повернувшись к полковнику: — Я выбрал время и поехал на Дон, в родную станицу, из которой уехал пацаном в суворовское училище... Хожу на юру по-над Доном, ищу кладбище, где родичи похоронены. Вокруг лишь земля распаханная, да и распаханная-то с огрехами.

Старуха козу пасет — спрашиваю: бабуля, вроде бы кладбище здесь было?.. Было, говорит. Дорогу тут хотели вести, вот и запахали могилки-то. А где ж она, дорога? А в обход станицы ее потом пустили. Довели ее до Анастасьиных болот, там она и утонула... Что это, большевизм или просто человеческий идиотизм?

— Я думаю, что, пока в вашей стране останутся коммунисты, такого рода идиотизм будет продолжаться, — говорит полковник. — Пока они у власти, у твоего народа, у тебя лично, нет и не будет ни прошлого, ни будущего. И я не понимаю, почему ты служишь этой красной дряни.

— А кто тебе сказал, что я им служу?.. Я служу Отечеству А у него есть и прошлое, и будущее.

— Ты надеешься на то, что вам удастся избавиться от коммунистов? — недоверчиво спрашивает американец.

— Ни к черту работают ваши аналитические центры, сэр!.. Тебе же должен быть знаком закон философии, гласящий, что внутри любой замкнутой системы возникает антисистема и в конце концов разрушает ее... А у нас антисистема всегда функционировала.

— Что-то уж больно медленно она у вас функционирует!

— Это, вам, родимым, спасибо за помощь...

— Не понимаю?

— Видишь ли, мы иначе устроены... У вас — "я", у нас — «мы». У вас — государство для меня, у нас — я для государства, мы — для государства. Иначе люди на наших просторах не выжили бы. Внешняя угроза от Германии, от Штатов в послевоенные годы отодвигала сопротивление системе на второй план. Ладно, мол, потерпим — лишь бы государство сохранить в целости, лишь бы войны не было. Хочешь ты того, не хочешь, но объективно, сэр, ведомство в Лэнгли продляло время большевиков...

— Кажется, я начинаю понимать, о чем ты говоришь...

— Если кажется, то перекрестись! — насмешливо откликается Сарматов. — Я предлагаю тебе заглянуть еще дальше в прошлое. Вспомни о том, что в самом начале — власть Ленина питалась долларами господина Хаммера, долларами Америки...

— Протестую! — восклицает американец. — То был выгодный бизнес отдельных предпринимателей!

— Бизнес на русской крови! — уточняет Сарматов.

— Мораль по ведомству политиков, майор!

— Ты хотел сказать — отсутствие морали. Согласен!..