Я и Софи Лорен - Вячеслав Верховский

В душе я скрежетал всеми шестеренками. И я еще раз с места:

– Брамс – пять букв!

– Да он же пьяный! – кто-то прошуршал.

А я был трезвый, как в тылу врага.

– Так, – не выдержала Рейва, – я, кажется, уже теряю терпение. У нас же такой юбилей, Вагнер, Брамс! Девочки, прошу! – и кому-то в зале помахала. – Вера, Валя!

«Девочки, прошу!» – но кто они такие, эти девочки?

И вот тут они и возникают, две бабки бойцовской породы, что-то вроде службы безопасности, Валя и Вера, которые чуть что, так очень быстро. Подлетают эти дюжие ко мне. Им бы по метле – и все в порядке. Естественно, им что Вагнер, что Брамс, лишь бы не было войны. Они хватают меня под руки, вот так, и приглашают прочь меня на выход.

Уединив меня в фойе, они покинули.

А знаете ли вы, какой зал в Донецке по акустике самый лучший? Никогда не догадаетесь. А я скажу, а я отвечу: по акустике лучше зала, чем фойе донецкой филармонии, в Донецке, между прочим, не найти. Притом что в зале ни черта не слышно. Но в фойе! Как звучал там Вагнер, как звучал! И это стало для меня открытием сезона. За всю историю в фойе я хлопал первым. И оттуда я подал впервые бис…

Когда пошел – на бис – «Полет валькирий», я от счастья чуть не умер, я уже готов был вместе с ними. Мне было так легко и хорошо, что казалось: можно и взлететь…

Уже в фойе: я быстро одеваюсь. От греха подальше.

Но грех, он, кто не знает, приставучий. Вера-Валя! Они идут прямой наводочкой ко мне:

– Пройдемте в музыкальную подсобку.

И неотступны так, что мне не смыться. Прихожу я под конвоем – вижу: она, в неверном свете, Рейва, музыковед Людмила всесоюзного. Я еще подумал: что еще?!

– Это вы срывали юбилей? И зачем вам это было надо?!

– Я не срывал, я правды домогался…

Она многострадально:

– Какой правды?

И сложив ладошки на худосочной груди дилетанта, я, чтоб хоть как-то ей напомнить:

– Брамс! Какой глубинный…

– Ну же, ну!

– Какой глубинный смысл в этих шести буквах! – я вздохнул.

– Спасибо за цитату. Ну и что? Все верно. Ну и что же?! Говорите.

Я:

– А то! Глубинный смысл в пяти!

Она уставясь соловьиным взглядом:

– А вы уверены?

Ну как вам это нравится?!

Я в конвульсиях:

– Считайте сами! Я не буду вам мешать! Бы-ры-а-мы-сы!

Но она считать не пожелала, а со стола вручает мне поношенную книгу:

– Над вами даже дедушка смеется!

Раскрывает – точно: какой-то дядька мне с портрета ухмыляется.

Я:

– А это кто?

– А кто? Читайте ниже.

Читаю ниже. Я не понял… «Iоганъ Брамсъ», да-да, Брамсъ. Раз, два, три… О боги, ровно шесть! Что за черт? Но нет, это не черт, а издание Циглера, 1907-й, Санкт-Петербург. А вот и та самая строка, еще подчеркнута: «Какой глубинный…» Разумеется, в шести.

– Я готовилась по ней, по этой книге. Я прониклась. Посчитайте сами: ровно шесть!

Я Рейве не ответил ничего. Хорошо, что я умней своих поступков.

Пришел домой, рассказываю маме, а она играла в детстве на рояле. И что я выясняю? О, и что же?! Что Штраусов не пять, а их четыре.

Но сказать об этом было уже некому…

Великий перелом

На улице молодые, он и она, очень нежно и красиво обнимались. Мимо шла старушка. Остановилась. Будто прикипела. Смотрела-смотрела, а потом не сдержалась и буквально влезла между ними:

– Перестаньте обниматься! Можно подумать, это кому-нибудь интересно!

Как с пеной у рта доказывал мне один патриот, «ничто не сравнится с красотой русской жабы…»

Когда наступает реакция, евреи растворяются вдали.

Как бы квартет, состоящий из осла, козла, мартышки и медведя, ни садился, как бы ни играл, – успех будет ошеломляющим!

Кудрявая головка. Локон кокетливо зажат краешком рта.

– Зачем? – спрашиваю, уже любя.

– А чтоб ветер не унес парика.

Будь ты проклята, человеческая искренность!..

Да, перелом у нас был. И тоже великий. Но все опять срослось не так: например, срослись бандиты и милиция…

Дай вам Бог, чтоб Бог вам все же дал!

Лето таяло пломбиром в жаркий день. Но пломбир всё подвозили, подвозили. И лето не кончалось никогда…

Любить людей, пока еще не поздно!..

Купил билет за 25 гривен, сел на место за 100, в то же время получил удовольствие на все 300.

Чистая прибыль оказалась баснословной.

Я догадался, как бороться с кризисом!

Колорадский жук затмил всех: и колорадскую белочку, и колорадскую бабочку, и колорадскую собаку, и даже, представьте, колорадского слона. Чтоб остаться в памяти народной – будь вредителем!

Позвонил другу, чтоб поздравить с днем рождения. А у друга – только через месяц. Это память, будь она неладна!

– Слава, ты чего?!

– Не дотерпел!

«Воскобойник меня избил – и это легко проверить. Как? А вы снимите с Воскобойника побои! Это я ему дал сдачи! Потерпевший Гришанков».

Я настолько растрепан, что могу причесываться, глядя на собственную тень.

У меня зрение великолепное. Я вижу вдаль на сотни километров. Взять Луну…

Круги на пшеничных полях – ошибка НЛО.

Они думали: сели на воду, – ну и, естественно, дали круги…

Опоздал на электричку. Сокрушаюсь: как любить себя? Как после такого – и любить?!

Уходя, она так хлопнула дверью, что с неба упала звезда. Но загадывать желание мне уже почему-то не хотелось…

…одного человека, у которого глаз был наметан: он смотрел высокомерно только на тех, кто это мог оценить…

С трех лет я записан в детскую библиотеку им. Кирова. Сейчас мне сорок восемь. Но по-прежнему, сам не зная почему… Или упустил момент, когда нужно вовремя уйти, или, что скорее, по инерции… Но продолжаю ходить в детскую. И вот 2010-й. Перерегистрация. Библиотекарь смотрит с укоризной:

– Нет, мы вас, конечно же, продлим, но учтите, Вячеслав Петрович, из детей вы в библиотеке – самый старший!

Добрый волшебник стал злым колдуном. А иначе здесь просто не выжить…

– Вы что, домой так и пойдете в наших тапочках?!

– Ах да!

Я снял тапки – и домой пошел уже босой…

Открыл книгу: плохо. Открыл еще раз: ну плохо же написано! Ну-ка, ну-ка! – я, конечно же, увлекся. И уже радовался каждой строчке, подтверждающей мою мысль…

Она произносит тост за мое здоровье. Какой язык! Образность! Метафоричность! За мое счастье. За мой успех. Какая речь! Она в ударе! Ей все восхищенно аплодируют…

Она садилась воодушевленной. Возбужденной, раскрасневшейся, счастливой.

А я опять остался ни при чем.

И так всегда…

Мы стали нищими в результате естественного отбора: у нас все отобрали так естественно – грех жаловаться!

Мои часы безбожно отстают. Что ж, я и выгляжу значительно моложе.

Счастьем привалило.

Завороженно я смотрел на паутину: ничего не подозревающий паук давал мне мастер-класс…

По городу бродили влюбленные пары-тройки.

За все, что вы для меня сделали, я вам признателен настолько, что вы этого даже не заслуживаете.

Терзаюсь вечными вопросами: кто научил людей подмигивать, на сколько снов рассчитана подушка?

Или вот: как относится женщина, которая на конфетной фабрике всю жизнь заворачивает конфеты, к покупателям, которые их постоянно разворачивают?

– Мужчина, ваша очередь!

Его жена, краснея и смущаясь:

– Я прошу: не торопите вы его, он как раз прощается с деньгами…

Почему этот вопрос неграмотный? Очень даже грамотный. Только отвечать на него нужно соответственно.

– Сколько времени?

– Много.

Встретил одноклассника, из детства. Гордость школы. Образцово-показательный отличник. Я ему:

– Привет!

А он, запыхавшись:

– Извини, спешу на преступление!

Время, что ты делаешь с людьми?!

И лишь потом заметил я афишу: «Преступление и наказание», премьера.

Если вы не знаете, почему вам не везет, – значит, вам дорогу перебежала кошка, которой вы не видели…