Дневник шпиона - Смирнов Николай Николаевич

В конце февраля однажды утром я вышел на Неву и пошел в сторону моря. Мне хотелось выяснить толщину льда на реке. Я подошел к проруби и начал палкой делать промеры.

В это время сзади заскрипел снег, и я, обернувшись, увидел человека в старой солдатской шинели и буденовке. Я вытащил палку из воды и стал ждать, пока он пройдет мимо. Но незнакомец явно направлялся ко мне.

— Вы капитан Кент? — спросил он по-английски.

Я не знал, что ответить, и хотел ударить его палкой.

Но он засмеялся, послал мне воздушный поцелуй и заговорил быстро:

— Не волнуйтесь, капитан. Я здесь занимаюсь тем же, чем и вы. Позвольте представиться: лейтенант французской службы Шарль Руж. Я не стал бы нарушать вашего одиночества, если бы не важное дело.

— Какое именно дело?

— Не кажется ли вам, коллега, что с моря пахнет чем-то вкусным?

— Нет, не кажется. Говорите ясней.

— Ладно. Скажу проще: в Кронштадте возможны беспорядки. Матросы недовольны советской властью, им пишут печальные письма из деревни. Офицеры держат нос по ветру. Ведь вы понимаете, капитан, если Кронштадт поднимется, Петербург не отстанет. Одним словом, сколько фунтов стерлингов вы можете немедленно выложить для поддержки этой затеи?

Я ответил, что не дам ни пенни, пока не уверюсь собственными глазами, что дело серьезно. Руж обещался свозить в Кронштадт завтра же, а сегодня вечером доказать, что восстание вполне возможно. Вечер мы провели на квартире у Ч. Руж оказался хорошим знатоком своего дела. Он давно сидел в Петербурге и знал все ходы и выходы. Меня он выследил у квартиры Ч. и через Париж выяснил мою фамилию и чин. Теперь он доказывал, что если мы вместе явимся к начальнику артиллерии Кронштадта генералу Козловскому и обещаем ему поддержку Англии и Франции, то генерал бросит свои колебания и сделает последний шаг.

— Я не имею на это полномочий, — сказал я.

— Бросьте, капитан! Какие здесь нужны полномочия?

— Уговорили! — сказал я.

Я выложил на стол сто фунтов.

На другой день мы отправились с лейтенантом в Кронштадт на санях. Там он меня свел с бывшим офицером генерального штаба Арканиковым, и я понял, что дело затевается стоящее. Вопрос ставился широко, и отказываться от этой комбинации было чистым безумием.

В прекрасном настроении мы вернулись в Петербург и вечером распили несколько бутылочек приличного вина, которое раздобыл Долгорукий. Однако для меня лично конец этого вечера был омрачен внезапным заявлением Ружа:

— Мы вот тут с вами работаем добросовестно, капитан, а ваше правительство собирается заключить с Москвой договор.

— Невозможно…

— Говорю я вам. У меня верные сведения из Парижа.

Я совершенно опешил. Надо сказать, что доверять советской прессе я не мог, да в ней и мало писали об англо-русских переговорах. Английских газет я не имел. Заключение какого бы то ни было договора с Советской Россией я считал чудовищным делом. Я не верил даже в возможность приема советской делегации в Лондоне, хотя об этом и говорили. После слов француза мне пришла в голову мысль, что Ллойд Джордж просто подготовляет какой-нибудь новый трюк. Однако француз уверял, что готовится торговый договор.

— Руж, — сказал я тут же за столом, — кончайте кронштадтское дело без меня. А я завтра же двинусь в Англию и постараюсь там информировать мистера Черчилля как следует. Вряд ли после моего доклада Англия подпишет какое-нибудь соглашение с Советами.

— Да, — ответил мне Руж, — вам, пожалуй, будет лучше выехать. А уж Кронштадтом займусь я один.

У Ч. был знакомый пилот, который согласился за пятьдесят фунтов перелететь с нами через границу. Он был уверен, что в течение одной ночи сумеет спустить нас в Латвии и вернуться обратно. Мы решили лететь в Латвию потому, что там легче была приземлиться, нежели в Финляндии.

После того как способ нашего передвижения был выяснен, я велел Долгорукому купить мне хороший чайный сервиз для подарка деду. Долгорукий обошел знакомых старух и вернулся с большой корзиной, в которой был уложен белый чайный сервиз с гатчинскими орлами. Он был не очень красив с виду, но интересен по историческим воспоминаниям, как сервиз царской фамилии.

В довольно холодную, но не слишком ненастную ночь мы со всеми своими бумагами, фарфоровыми чашками и вещами явились на аэродром под Петербургом. Долгорукий осмотрел машину и констатировал, что она никуда не годится, и только чудом мы можем перевезти наши чашки в целости. Но пилот уверял, что мы долетим и на этом аппарате, а другого все равно достать нельзя. Я решил рискнуть, тем более что дело того стоило. Мы уселись на свои места, прикрепились ремнями и полетели.

Аэроплан летел скверно, и я страшно нервничал. Впечатление было такое, что мы едем по проселочной русской дороге, — воздушные ямы попадались на каждом шагу. Вдобавок пошел маленький снежок, крылья аэроплана обледенели, и скорость уменьшилась. Я считал, что мы не выберемся из России, принуждены будем снизиться и заночуем в какой-нибудь захолустной Чека.

Начался медленный рассвет. Долгорукий предложил по этому случаю выпить спирту. Мы опрокинули по две рюмки, и это нас подбодрило. Вдобавок рассвет помог выровнять путь. По моим расчетам, в четыре часа мы миновали границу. Пилот начал спускаться, и мы уже летели низко над землей, выбирая место для посадки. Наконец, аэроплан коснулся земли, побежал по снежному полю и тут задел за что-то крылом. Раздался треск, и я потерял сознание.

Все чашки были разбиты при падении, в том числе и коленная чашка пилота. Я вывихнул левую ногу, Долгорукий расшиб голову. Нас перетащили в маленькую гостиницу, где мы пролежали две недели. Только 14 марта у меня начала работать голова. Я потребовал газеты и узнал, что блестяще начатое восстание в Кронштадте было подавлено. Коммунисты взяли крепость наступлением по льду. О французе Руже в газетах ничего не писалось. Очевидно, он успел скрыться.

Полукалеками мы сели в поезд, идущий в Ригу. В Риге с помощью нашего консула и уважаемого Май-келя Джона, резидента Интеллидженс Сервис, мы уладили маленькую неприятность, возникшую в связи с нашим перелетом через границу. Мы выправили себе хорошие документы, купили готовое приличное платье и вошли в вагон первого класса "Рига — Берлин" полноправными европейцами.

Через два дня мы были в Гамбурге. И оттуда я имел возможность телеграфировать деду название парохода, на котором мы предполагали выехать в Англию.

Мы прибыли в Дувр на пароходе "Гинденбург" 20 марта 1921 года. "Гинденбург", как честный немец, пришел в порт точно по расписанию в два часа дня.

Было довольно холодно. От воды поднимался легкий пар, под которым волны хлюпали мрачно, как железные цепи. Сквозь этот бледный пар я еще издалека увидел на берегу высокую фигуру деда в старинном цилиндре и пальто. Он стоял рядом с какой-то дамой, к которой время от времени наклонялся. Сердце мое упало. Невозможно было предположить, что старик женился. Единственная дама, которая могла быть с ним на пристани, это мисс Мальмер. Значит, за год она изменила свое решение и хочет сделать шаг к возобновлению договора.

Но каково было мое изумление, когда, при дальнейшем рассмотрении, дама оказалась вовсе не мисс Мальмер. Я ничего не смог понять до тех пор, пока Долгорукий не возгласил восторженно:

— Смотрите, Кент. А ведь это моя стерва…

Действительно, рядом с дедом стояла именно она, четвертая жена князя Долгорукого. Каким образом она оказалась здесь? Мы не имели от нее никаких известий с тех пор, как расстались на улице в Севастополе. Долгорукий никогда не вспоминал о ней, даже оказавшись за границей, не потрудился навести справок о ее судьбе в нашем Константинопольском консульстве, хотя я дважды напоминал ему об этом. Свой отказ он мотивировал тем, что она, вероятно, связала свою жизнь с другим, и не стоило тратить денег на телеграммы. И вот эта загадочная дама первая встречает нас в Англии. Естественно, что мы пробивались на пристань с особой настойчивостью.